Ищите связь... - Архипенко Владимир Кузьмич - Страница 30

• Предыдущая
• 30/69
• Следующая

— Саксман?! — удивленно переспросил Шотман. — Ничего не понимаю! Какое отношение он мог иметь ко всем этим делам?

— Никто этого и не понимает, — развел руками Вийк. — Всем ясно, что аресты связаны с революционными событиями на кораблях, но всем также ясно, что миролюбец Саксман, всю жизнь уповающий лишь на парламентские формы борьбы, не имеет к военному флоту никакого отношения. Видимо, здесь какая-то ошибка. Не исключено, что Саксмана просто перепутали с кем-то другим.

«Постой, постой, — чуть не вырвалось у Шотмана. — Уж не со мной ли его спутали? Товарищи не раз говорили, что внешне мы напоминаем друг друга. Но с другой стороны, если искали именно меня, то могли утром арестовать дома. А может, опоздали?.. Чертовщина какая-то получается. Но в любом случае, ищет меня полиция или нет, необходимо скрыться».

Затем Шотман рассказал Вийку о предложении инженера Медведева и попросил передать с кем-нибудь его заявление начальнику мастерской. План этот Вийк одобрил, хотя внес в него некоторые коррективы, сказав, что самым целесообразным сейчас будет ехать не в Выборг, как это намеревался сделать Шотман, а за границу, в чем он окажет содействие. Возражение о том, что на такую поездку понадобится много денег, он решительно отмел и вручил Александру Васильевичу пачку шведских крон. Что касается пристанища, то пусть Шотман без всякого стеснения располагается в его квартире, благо одна из комнат пустует. А пока с помощью верных людей он проверит, не приходила ли полиция на квартиру Шотмана, и постарается незаметно передать записочку жене.

Вийк действовал напористо, быстро, умело. Спустя каких-нибудь три часа у них уже была информация о том, что заявление инженеру Медведеву вручено, что на квартире Шотмана никто из полиции не был, записка жене передана, билет на Стокгольм будет завтра утром. Поздно вечером один из знакомых Вийку депутатов сейма, позвонив по телефону, рассказал, что председатель профсоюза металлистов Саксман отпущен домой.

Утром Вийк сам проводил Шотмана на стокгольмский поезд.

Исполняющий дела директора департамента полиции Белецкий вполне мог быть доволен собой. После двух часов напряженного раздумья в кабинете (ни о ком не докладывать и ни с кем не соединять по телефону, кроме прямого начальства из министерства) он почувствовал, что, пожалуй, найден способ выкрутиться из сложной ситуации.

Очень важно было не допустить сведений о подготовленном восстании на страницы газет. Аресты, понятное дело, не скроешь. «Русское слово» уже напечатало телеграмму своего корреспондента из Гельсингфорса о том, что на боевых кораблях взяты под стражу матросы. Бесспорно, будут и другие сообщения. Пойдут разные догадки, но надо сделать так, чтобы в них никоим образом не фигурировало слово «восстание». В наэлектризованной политической атмосфере, когда все вокруг так напряжено после ленских событий, когда малейшие трения с рабочими высекают искры недовольства, когда того и гляди может вспыхнуть большой пожар, само слово «восстание» обладает опасной силой.

Но это была лишь одна сторона дела. Вторую же он видел в том, что опубликование точных сведений в газетах сразу бросит тень на деятельность людей, денно и нощно призванных заботиться о безопасности существующего строя. Признать тот факт, что восстание, в сущности, уже было подготовлено, — это значило признать и то, что долгое время работа революционных организаций была вне поля зрения охранного отделения, что оно практически оказалось слепым и только в последний миг благодаря случайности узнало о готовом разразиться бунте. Разумеется, прежде всего будет спрошено с работников Финляндского управления, потом с фон Коттена. Но и на него, Белецкого, ляжет тень недоверия. А к чему ему эта тень, когда и без того второй год его оставляют исполняющим дела и не утверждают директором департамента?

А тут еще морское начальство. Он же видел, с каким скрипом оно согласилось на аресты. Только довод о том, что завтра уже будет поздно, заставил Григоровича решиться. Но теперь, когда дело сделано, а арестованные матросы упрятаны в Петропавловскую крепость, придется делать вид, что никакого восстания вроде бы и не готовилось.

А может быть, удастся убедить Григоровича в том, что восстание действительно готово было разразиться, но не в интересах морского министра обнародовать такой факт. В общем-то Григорович и сам должен это понимать и помалкивать. В сегодняшней газете появилось сообщение о том, что на запрос корреспондента заместитель начальника Главного морского штаба адмирал Зилотти ответил, что ни о каких арестах ему не известно. Белецкий понимал, отчего адмирал дал уклончивый ответ — он попросту не знал, как ему объяснить все это. Нелегко и морскому министру — вот-вот его начнут атаковывать газетчики и думские депутаты. Недаром утром Белецкому доложили о том, что адъютант Григоровича просит аудиенции. Он приказал ответить, что сможет принять адъютанта не ранее полудня, выгадывая время для выработки версий и собственной линии поведения.

Составив наконец план действий, он пошел к товарищу министра[1] внутренних дел Золотареву, изложил свое мнение о том, что для широкой публики версию о восстании нужно полностью устранить. Товарищ министра согласился с этим сразу. Без возражений принял он и версию, подготовленную для печати. Но когда Белецкий попросил Золотарева принять адъютанта морского министра и лично дать ему официальное разъяснение, тот насторожился, почуяв за этой просьбой какую-то хитрость.

Однако Белецкий настаивал. Дескать, он является всего лишь исполняющим дела, лицом полуофициальным. Да, да, пусть не возражает Игнатий Михайлович, но это так. Да, совершенно справедливо замечание Игнатия Михайловича о том, что это он, Белецкий, фактически провел всю эту акцию, отстранив от участия в ней медлительного фон Коттена, но надо ли об этом знать широкой публике? Ему достаточно и того, что об этом знают министр внутренних дел и самый опытный из его помощников — Игнатий Михайлович. А о популярности у публики он, Белецкий, никогда не заботился. Более того, ему вообще не выгодно, чтобы его имя фигурировало в печати. Если уж говорить откровенно, то слишком иного у него недоброжелателей — людей, ненавидевших Столыпина, а по этой причине и его, Белецкого, некогда связанного с Петром Аркадьевичем узами доброжелательства и дружбы. Пусть уж лучше официальным представителем министерства в деле об аресте матросов предстанет такой известный обществу государственный деятель, как Игнатий Михайлович Золотарев.

Получив согласие товарища министра, Белецкий в прекрасном настроении вернулся к себе, позвонил адъютанту Григоровича.

— Должен извиниться, — сказал он, — что не смогу увидеться с вами. Обычно я с величайшим удовольствием встречаюсь с моряками. Всей душой готов был и на этот раз, но, к сожалению, начальство ввиду крайней важности информации взяло все дело в свои руки. Вас хочет лично видеть у себя товарищ министра внутренних дел Золотарев. Сами понимаете — идти против его воли я не мог. Так что еще раз покорнейше прошу извинить.

Повесив трубку, он нажал кнопку вызова и, когда в двери почтительно застыл секретарь, велел передать корреспонденту «Утра России», что ждет его в час пополудни. А пока пусть пригласят Мардарьева.

Когда подчиненный зашел, Белецкий предложил ему сесть в глубокое кожаное кресло, стоявшее перед столом, сам сел напротив. Прежде всего его интересовало мнение Мардарьева о том, насколько произведенные аресты подорвали революционное движение на кораблях и не может ли в ближайшее время вновь произойти какое-то обострение.

• Предыдущая
• 30/69
• Следующая