Ищите связь... - Архипенко Владимир Кузьмич - Страница 65

• Предыдущая
• 65/69
• Следующая

— Ну? Что там такое? Да не психуй, не будь бабой — лица на тебе нет.

Королев наклонился к уху Сергея и торопливо выдохнул:

— Все пропало, Серега, продали нас!

Давясь словами, он рассказал: только что по приказу старшего офицера винтовки убраны из пирамид, а револьверы — из минной каюты, у заведующих арсеналами отобраны ключи.

Сообщение это не вызывало сомнений: пронюхали, сволочи, о подготовке восстания… Надо было немедленно разыскать Ярускина, условиться, что теперь делать. Но прежде всего надо было успокоить не в меру разволновавшегося товарища. Любой офицер, увидев его, заподозрит, что произошло что-то неладное. Как успокаивают в таких случаях, Сергей знал и поэтому прибег к испытанному способу — беспощадно обругал Королева размазней, тряпкой, слюнтяем.

— И нечего тебе нюни распускать, — сказал он зло. — Если им все было известно, то давно бы товарищей наших похватали. Да и мне бы ареста не избежать. Так что рано плакаться стал! Если не возьмешь себя в руки, вон из группы!

Краухов не ожидал даже, что его слова так подействуют на товарища. Тот довольно быстро успокоился, но хмурость осталась. Посоветовав ему заняться без промедления служебным делом (то бишь драить медяшку) и никому из матросов больше ничего не говорить, Сергей отнес моток провода Малыхину, менявшему сгоревшую проводку в бортовом каземате. Он хотел было отлучиться на десяток минут, поискать Ярускина, но в это время подошел штурманский электрик, приказал ему срочно отправиться в носовую башню — там обнаружилась неисправность с освещением приборов.

Все на корабле шло вроде бы как всегда, по заведенному распорядку: каждые полчаса отбивали склянки, матросы и офицеры занимались повседневными делами — артиллеристы готовили орудия к завтрашним стрельбам, механики и кочегары проверяли котлы и механизмы, боцманская команда наводила порядок на палубе, штурманы готовили карты, коки на камбузе стряпали ужин для экипажа… Все вроде бы шло как всегда, но что-то изменилось. Исчез металл из офицерских голосов, отдающих приказания. У кого-то из мичманов вместо привычного «Ступай, принеси!» прозвучало вдруг: «Ты бы пошел, братец, принес…» Даже высокомерный и недоступный Миштовт будто съежился, отдавал распоряжения в непривычно тягучем тоне. Небольсин вообще не выходил из своей каюты.

А о матросах и говорить нечего — куда-то пропала расторопность: приветствовали офицеров нехотя, приказы выполняли вяло. Но появилось в лицах что-то напряженное, пугающее. Натыкаясь на колючие матросские взгляды, офицеры вспоминали о револьверах в карманах…

Теперь, когда офицеры знали о намерениях матросов, а матросы знали, что начальство уже принимает меры, над кораблем нависло зловещее ожидание, тревога заполнила все.

Вечером в правом бортовом каземате состоялось летучее совещание руководителей боевых групп. Стоял один вопрос: отменять ли намеченное выступление? После короткого спора решили, что отменять нельзя. Раз начальство пронюхало о подготовке выступления, значит, со дня на день, а может быть уже и завтра, начнутся аресты. Последний шанс на успех давала наступающая ночь. Все же есть и оружие для участников боевых групп. Решено было: никому не спать в эту ночь, а койки занимать только для видимости.

Заступая на вечернюю вахту, мичман Тирбах так и но смог согнать с лица недовольное выражение, вызванное обидой на судьбу и корабельное расписание, определившие его дежурство в этот чудесный летний вечер, который он мог великолепно провести в Ревеле. Стоя у борта, он мрачно поглядывал на такой близкий и заманчивый берег, где уже начали зажигаться первые огоньки, преисполняясь черной завистью к тем офицерам, которые так уютно сейчас устроились в злачных местах…

Может быть, в этот вечер из всего командного состава один только Тирбах не думал и не хотел задумываться о возможном бунте матросов. Более того — он попросту не верил в него, считая, что разговор о мятеже не что иное, как плод разгоряченного воображения Миштовта, которого мичман не без основания считал самым последним трусом. Ну какой может быть бунт, когда матросы знают, что каждый офицер вооружен. Не такие уж они болваны, чтобы лезть под пули. Ну, положим, что были у них какие-то сходки да разговоры. Однако, как полагал Тирбах, дальше пустых прожектов дело у них не пойдет. Сейчас не девятьсот пятый год… Революция в России задушена раз и навсегда, а с недовольством отдельных лиц всегда можно справиться испытанными средствами.

Предав анафеме все мысли о матросских беспорядках (и без этого на душе муторно!), мичман стал вспоминать свое последнее знакомство со смазливой белокурой официанткой Арминдой.

Его злила мысль, что она в эти минуты наверняка кокетничает напропалую с каким-нибудь офицером, то и дело вскидывая тонкие, подкрашенные брови. А прошлый раз она так многозначительно сказала, что очень-очень будет ждать следующей встречи… А сегодня скажет то же самое другому.

Тирбах негодующе хмыкнул и неожиданно для себя сказал вслух:

— Накрашенная свинья!

Но тут же опомнился, перехватив недоумевающий взгляд стоявшего неподалеку боцмана, отвернулся и не спеша пошел к другому борту. Однако затылком он ощущал, что боцман продолжает смотреть ему вслед. Будет теперь гадать, толстый дурак, кого это мичман назвал накрашенной свиньей.

С правого борта открывалось блестевшее под косыми лучами вечернего солнца Балтийское море. Вдалеке медленно полз пароходик, волоча за собой длинный шлейф черного дыма, — наверное, в Либаву пошел. Мичман долго глядел, как пароходик, все уменьшаясь, постепенно уходил за горизонт. Только дым еще стоял в белесом небе, потихоньку тая и расплываясь в нем. Внезапно за спиной Тирбаха кто-то нарочито громко кашлянул, словно привлекая его внимание. Он обернулся и увидел, что метрах в двух от него Ганькин, нагнувшись, завязывает шнурок ботинка.

— Вашблагродь!.. — громким шепотом сказал матрос. — Ради бога, не смотрите на меня, а то заметят… Сегодня устроили полундру… сходку, значит. Затеяли неладное. На корабле у нас уже…

Ганькин вдруг замолчал, и мичман, поворачиваясь, заметил, что мимо проходят трое матросов. Все они, как по команде, покосились на Ганькина. Тот, сделав вид, что шнурок уже завязан, торопливо пошел вслед за ними. Тирбах ошалело помотал головой, не в силах сразу осмыслить услышанное.

Для Ярускина вопроса «что делать?» уже не существовало. Надо довести все до конца уже нынешней ночью. Другой возможности просто не будет. Завтра уже наверняка станет поздно. И только сейчас еще можно рассчитывать на успех.

Он устроился на палубе точно так же, как сотни матросов. Погода стояла жаркая, за день стальной корпус корабля прогревался под солнцем так, что спать в душных кубриках становилось невмоготу, и Небольсин разрешал нижним чинам во время жары спать на верхней палубе. На ночь матросы расстилали свои подвесные парусиновые койки на палубе. Старший офицер сказал как-то командиру, что от этого корабль становится похож на цыганский табор, и ничего бы с матросами не случилось, если бы они спали по-прежнему в кубриках, но Небольсин проявил твердость, хорошо понимая, что невыспавшиеся нижние чины будут хуже нести службу.

Труба горниста уже протрубила сигнал отбоя, и теперь матросы лежали на своих местах вдоль бортов, прижатые друг к другу. Обычно намаявшиеся за день люди засыпали очень быстро после отбоя, но сейчас десяткам людей было не до сна, кто-то лежал молча, глядя в белесое летнее небо, на котором почти не различить было размытых звезд, кто-то делал вид, что спит, а иные тихо перешептывались.

Поближе к назначенному часу по одному они спустятся вниз, словно по нужде, а в действительности, чтобы блокировать офицерские каюты. Там к ним присоединится и часть матросов, оставшихся ночевать в кубриках. Многие перед сном уже успели заглянуть в тайники и припрятать на себе стамески, напильники, самодельные ножи. Ломики и топоры пока еще лежали в укромных местах.

• Предыдущая
• 65/69
• Следующая