Питомка Лейла - Григорьев Сергей Тимофеевич - Страница 17

• Предыдущая
• 17/23
• Следующая

Начинается пир, а в пиру разговоры о статьях новой лошади. Гость хвалит. Хозяин не желая уступить гостю в любезности, говорит, что он готов сменять новую лошадь на любую из упряжки гостя. Ударяют по рукам, и гость теперь посылает за вином — ставит могорыч. Лишь вино приходит к концу, гость начинает хвастать какой-либо статьей из своего хозяйства. Не видя и не зная, хозяин говорит: «Давай меняться. Бери любую у меня!» Гость согласен. Опять ударяют по рукам, и ставит могорыч хозяин. После коров сменяются баранами, петухами… Всем в хозяйстве разменялись. Больше меняться нечем. Хозяин говорит: «Давай меняться товарищами?» Каждый начинает выхвалять своего товарища и просит придачи. Если договорятся, идут в управление за дозволением сменяться товарищами. Обычно мена утверждалась — и тут начиналось пьянство на неделю.

Эти мены еще более утверждали хозяев в том, что товарищи и малолетки их крепостные.

На самом же деле, по смыслу положения о питомцах, все они были равны между собой. Старшие по летам признавались хозяевами как более опытные, младшие — отдавались им в руководство и должны были со временем сделаться тоже хозяевами. Для этого нужно было заслужить хороший отзыв от хозяина, что и заставляло товарищей угождать хозяевам и пресмыкаться перед ними. Они выносили и кабалу, и побои, и все издевки, чтобы скорей освободиться. Сделавшись хозяевами, товарищи ничуть не делались лучше своих хозяев по отношению к товарищам и малолеткам и порою были к ним еще более жестоки и больше над ними мудровали. Колотит малолетка и приговаривает: «А, ты плакать?! Не смей! Нас били и плакать не велели!» Полунагие, избитые, голодные малолетки до поры до времени безропотно несли свою тягостную долю и у тех, кто хозяйствовал, и у тех, кто пропивал полученное даром добро.

Земли у питомцев было так много, родила она так хорошо, что было что свезти на базар даже у тех, кто, сдав пашню за половину урожая, проводил время в пьяных потехах. Вот хлеб обмолотили и ссыпали в амбар. Хозяин приказывает: «Насыпать к завтраму пять возов пшеницы, мы с хозяйкой едем в город». До света товарищи и малолетки готовятся к отъезду — наладят телеги, насыплют хлеба и увяжут воза, запрягут, для хозяина с хозяйкой закладывают выездного рысака в нарядный фургончик. Когда все готово, будят хозяина с хозяйкой и докладывают: «все готово, хозяин!» Хозяин с хозяйкой выходят на крыльцо, видят, что все готово, садятся в тележку, малолеток открывает ворота, и хозяин во всю мочь пускает своего рысака. За хозяином потянется его обоз. В Саратове на хлебном базаре хозяевам не надо было ждать прибытия медленных возов. Около базара на Острожной улице у питомцев было свое подворье. Еще не успел хозяин въехать во двор, а уже базарные мартышки вьются около, дают вперед задаток по вчерашней цене, а хлеб будут принимать натурой — полный расчет вечером по нынешней цене, какую сделает базар. Стоит ли ждать вечера, скажем, из-за копейки на пуде? Хозяин берет задаток — не малую сумму денег, считая за пять возов. А уж трактиры при базаре, не глядя на ранний час, гудят пьяными голосами; играют заводные машины; на раскрытых окнах в клетках канарейки, а краснорядцы еще до звона к ранней распахнули на Верхнем Базаре свои лавки, и из раскрытых дверей пахнет приятно новым ситцем… Хозяин отправляется в трактир, а хозяйка, получив на руки половину задатка, — по модным, суровским, обувным и галантерейным лавкам.

К полудню в осенний базарный день на улицах Саратова можно было видеть гуляющих «царских сыновей». Они творили всяческое безобразие, придирались к прохожим, пели бесшабашные песни, разбивали ренсковые погреба. Полиция бездействовав. В одном из рескриптов Марии Феодоровны говорилось: «Если кто из питомцев или служащих в ведомстве воспитательного дома найден будет в городе пьяным, в безобразном виде или валяющимся на улице, то полиция не имеет права такового брать в часть, а должна отвезти его на питомское подворье, дабы заведение моих детушек отличить от всех других заведений». Был такой случай, что один хозяин из Николаевского Городка напился пьяным до того, что лег поперек мостовой в Немецкой улице и кричал: «Никто не подступайся! „Царский сын“ лежит! Запрещаю всякую езду по улице». Бывшие с пьяным и другие питомцы только смеялись, ожидая, что станет делать с безобразником полиция. Квартального он не слушал. Собралась толпа, и народ смеялся над полицией. Наконец приехал на дрожках частный пристав и, видя безобразие, приказал взвалить пьяного в свой экипаж и повез его в часть. Питомцы с криком и гамом побежали к опекунскому управлению. Дали знать и на базар и на подворье. Оттуда прискакали хозяева на лошадях. Узнав, в чем дело, вызванный по требованию питомцев управляющий вспылил и побежал в часть. Вскочив в канцелярию, первого чиновника, какой попался, управляющий бац в рыло кулаком: «Как ты смел, такой-сякой, — взять в часть питомца? Да ты знаешь ли, кого в части держишь — „царского сына!“ Да я тебя в Сибирь сошлю!» Чиновник объяснил, что он никого не сажал и никого не держит в части и дело его совсем не то: он только пишет виды на жительство. Питомца же забрал лично сам частный пристав. Управляющий отправился к приставу и ему наговорил грубостей, потребовав, чтобы питомца тотчас выпустили, что и было сделано с большими извинениями со стороны пристава.

В развеселом и разгульной жизни от питомцев в Мариинской колонии не отставало и начальство. В доме управителя — вечный пир горой и дым коромыслом. По делу и без дела в Николаевский Городок наезжали чиновники из столицы и из Саратова и предавались необузданному пьянству и разврату.

Управителей меняли часто: служба эта была столь же выгодной, как тогда в интендантском или инженерном ведомствах. Пожив вволю и всласть год-другой, управители успевали нажиться и принуждались уступать место новым охотникам до легкой наживы. Все управители оставляли за собой недобрую память и у питомцев, и у их товарищей, и у крестьян. Жадность некоторых правителей была чрезмерна. И эту особенную жадность соединяли обычно и с особенной жестокостью. Имена их забвенны, кроме одного, носившего громкую в Германии фамилию: князь Гогенлоэ-фон-Шиллингфюрст. Это был какой-то захудалый отпрыск обширного дома немецких владетельных князей и явился в Россию за тем, конечно, чтобы разбогатеть. Об этом управителе на Волге помнили долго и даже слагали песни. Приехав в Николаевский Городок, князь Гогенлоэ-фон-Шиллингфюрст повел себя не обычно: вместо того, чтобы объезжать свои владения на тройке, новый управитель явился на коне, в узких штанах из белой кожи и в кафтане с длинными фалдочками. Все чиновники должны были сопровождать нового управителя тоже верхами. Князь был холост, староват и больше, чем хозяйством, был занят при объезде женской частью населения, заглядываясь на пригожих питомок и их товарок. Он картинно гарцовал по улицам на своем скакуне: казалось, что сапожки у него надеты прямо на голое тело, а фалдочки болтались сзади смешным хвостиком. Тут же гордое прозванье князь Гогенлоэ-фон-Шиллингфюрст озорные поселянки превратили, приспособив к своему языку, в созвучное: «Принц Голы ноги-Шилом хвост».

Под этим прозванием он и слыл. Князь Голы ноги-Шилом хвост сразу совершил несколько ошибок и возбудил против себя общее неудовольствие. Во-первых, он нашел, что Генерал уже стар и не годится более как производитель. Конечно, Генерал не мог соперничать с молодыми швицкими бычками с фермы управления. Но ведь у Генерала была своя, и пожалуй, не менее важная обязанность — возглавлять мирское стадо на выгоне. Принц решил, что и это лишнее — в Германии скот содержат по стойлам, а выгон-де надо пахать, чтоб земля даром не пропадала. А кругом лежало еще не поднятой земли сколько угодно. Управитель вздумал ввести эту реформу. Питомки взволновались. Не выгонять утром коров, не встречать их вечером, не слышать при этом их дружного мычания, пистолетных выстрелов пастушьего кнута, наконец, звонкой пастушьей трубы на заре — разве это возможно! Голы ноги-Шилом хвост, узнав о недовольстве питомок его проектом, поторопился приказать зарезать Генерала, а мясо через магазин кредитной кассы выдать в счет пайка говядины, кому из вновь поселенных паек еще полагался. Приказание принца было тотчас исполнено. Питомки узнали об этом поздно. Узнав — взбунтовались. Они осадили толпой кредитную кассу, добыли уже разделанную тушу Генерала, рога, шкуру и требуху и все со слезами, смехом и песнями печали понесли к управителю. Голову быка несли наткнутом на высокую палку. Голы ноги-Шилом хвост поначалу не струсил: когда ему испуганные приказчики доложили, что к дому привалили бабы, управитель вышел к поселянам с одним хлыстиком в руке. Впереди питомок находилась Лейла. Впрочем, в эту пору все в Николаевском Городке забыли это имя и называли Дурдакову Ленилой, т. е. Леонилой, а то просто Ведьмой или Невенчанной.

• Предыдущая
• 17/23
• Следующая