Стимпанк! (сборник) - Клэр Кассандра - Страница 20
- Предыдущая
- 20/86
- Следующая
Впрочем, он снова предоставил нам повод для гордости. С обычным апломбом он проследовал к двери и широко распахнул ее, протягивая полицейскому руку.
– Монтегю Голдфарб, к вашим услугам, инспектор. Наш патрон в данный момент в отлучке, но, прошу вас, входите.
Детектив мрачно пожал протянутую длань; его затянутая в перчатку лапища легко проглотила лапку Монти. Немудрено забыть, что наш король – совсем ребенок; только громадная фигура инспектора и могла нам об этом напомнить.
– Мастер Голдфарб, – сказал полисмен, снимая шляпу и оглядывая сгрудившихся в холле детей сквозь порядком подкопченный монокль. Мы все сидели, сложив ручки на коленках, и играли самых тихих, самых хроменьких, самых запуганных и безобидных паинек во всех колониях.
– Прискорбно слышать, что господин Дроблворт отсутствует дома. Не скажете, когда мы можем его ожидать? Он необходим для дознания в храме правосудия.
Если пару секунд назад я изо всех сил пытался не обмочиться от страха, то теперь сражался с другой заботой – не расхохотаться самым безобразным образом над помпезной речью инспектора.
Меж тем Монти и глазом не моргнул.
– Мистер Дроблворт отправился навестить брата в Солт-Сент-Мэри, мы ждем его возвращения завтра. На время своего отсутствия он обычно назначает заместителем меня. Не могу ли я вам помочь, сударь?
Инспектор погладил раздвоенную бороду и еще раз внимательно нас оглядел.
– Завтра, говорите? Не думаю, что правосудию пристало ждать так долго. Мастер Голдфарб, у меня к вам печальное дело, касающееся одного из ваших юных товарищей, мастера… – тут он сверился с перфокартой, торчащей из пасти портативной машины, – Уильяма Сансуси. В настоящий момент он находится в городском морге. Полагается, чтобы некий облеченный достаточной властью представитель данного учреждения осуществил акт предварительного опознания. Вы, я полагаю, вполне подойдете. Хотя вашему начальнику все равно придется безотлагательно зайти к нам, пусть даже и апостериори, чтобы подписать некоторые официальные бумаги, неизбежно сопровождающие столь серьезные происшествия.
Когда у дверей объявился инспектор, мы уже знали, что Уильям мертв.
Если бы он просто влип в неприятности, это был бы констебль – волокущий самого Уильяма за ухо, живого и невредимого. Инспектора мы, приемыши «Агаты», заслуживали только в одном случае: если кому-то было уже не суждено вернуться из этого злого города под крылышко святой. И от того, как он бурчал официальные фразы сквозь бахрому усов, мы вдруг поняли, что все взаправду. У нас никто не плакал, когда улица забирала своих детей назад, по крайней мере, на виду у других. Но сейчас, когда рядом не было Дробилы, готового стереть в порошок всякого, кто хоть пискнет в присутствии стража закона, у нас просто сорвало шлюзы. Мальчишки и девчонки, старый и малый, все плакали по бедняге Уильяму. Он пришел в «Святую Агату» в лучшие из всех возможных времен, но и они оказались недостаточно хороши для него. Он хотел домой, к родителям, которые продали его в обучение, хотел на ручки к маме. И кто из нас в глубине своего детского сердца не хотел того же?
Монти плакал молча. Слезы просто катились и катились у него по щекам, пока он натягивал пальто и шляпу, а потом выходил за порог в сопровождении явно смущенного представшим ему зрелищем инспектора.
Вернулся Монти в дом, который уже впору было считать сумасшедшим. Мы доплакались до хрипоты и теперь просто сидели в гостиной, не зная, куда себя приткнуть. Если бы от Дробилы еще оставалось какое-то бухло, мы бы его выпили.
– Итак, дети мои, каков наш план? – вскричал Монти, врываясь в двери. – У нас с вами одна ночь до возвращения этого врага рода человеческого. Не найдя Дробилу, он пойдет к сестрам, и тогда плакали наши уши. Более того, он явно знает Дробилу лично, ибо за эти годы тот не раз опознавал усопших «агатиков», так что нашей машине его не обдурить, сколь бы хороша она ни была.
– Каков наш план? – вызверился я. – Монти, наш план таков, что дети стройными рядами отправятся в тюрьму, а мы с тобой и все, кто помогал покрывать убийство воспитателя, спляшем на конце веревки, это ж как пить дать.
Монти вдумчиво поглядел на меня.
– Сказать по правде, Шан, дружище, это самый хреновый план, который я в жизни слышал.
А потом он улыбнулся нам, от уха до уха, как всегда делал, и мы поняли, что тем способом или другим, а все точно будет хорошо.
– Констебль, скорее! Он сейчас убьет себя!!!
Я уже пятнадцатый раз репетировал эту фразу, добиваясь, чтобы глаза были, как круглые башни, а в голосе звенел неподдельный ужас. Монти из-за спины состроил мне рожу в зеркало. Мы уже не первый час торчали в личной уборной Дробилы.
– Воистину сцена лишилась великого актера, когда та машина тебя изувечила, Шан. Ты бесподобен! А теперь давай работай, пока я не оторвал тебе оставшуюся руку и не поколотил тебя ею!
Первая фаза плана была довольно проста: мы втихую доставим нашего друга, Дробилу, на строящийся виадук Принца Эдварда, что в конце Блур-стрит. Монти уже склепал подходящую программу: робот будет метаться взад и вперед по строительным лесам, ломая руки, дергая себя за волосы и тряся головой, как человек в пучине помешательства, а потом внезапно кинется вниз с платформы в сто тридцать футов высотой прямо в реку Дон, где благополучно развалится на тысячи пружинок и шестеренок, которые смогут спокойно ржаветь на дне сколько им заблагорассудится. Полицейские найдут его одежду, которая вкупе со свидетельскими показаниями констебля (за своевременную доставку которого к месту происшествия отвечал я) убедит всех и каждого в том, что гибель подопечного так расстроила добрейшего Дробилу, что он не выдержал горя и сам сыграл в ящик. Вся «Агата» в полном составе была готова подтвердить горячую отеческую любовь, питаемую Дробилой к бедняжке Уильяму, который был ему как сын и даже больше. Да и кому вообще придет в голову подозревать банд… я хочу сказать, стайку беспомощных увечных крошек?
Такова, по крайней мере, была теория. А на практике я торчал сейчас у моста, наблюдая, как шестеро сущих детей на верхотуре воюют с роботом, стараясь не попасться на глаза сторожам – которые, между прочим, уже окрестили стройку «магнитом самоубийц». И я совершенно не верил в успех нашего дела.
Заговорщики между тем закончили свое дело и кинулись обратно, карабкаясь вниз по лесам, оступаясь, оскальзываясь, срываясь на каждом шагу, так что сердце у меня так и прыгало в грудной клетке. Думал, я там же на месте и дам дуба от страха. Но вот они уже в безопасности – лезут по склону оврага, через кашу из грязи и снега, едва различимые в смутном утреннем свете. Монти помахал рукой: мой выход. Время бежать, поднимать полицейские силы по тревоге. Но я будто в землю врос.
В тот миг каждый страх, каждая боль и сомнение, испытанные мною в жизни, пробудились внутри и ополчились против меня. Горе от того, что семья отвергла свое дитя; жгучее одиночество среди других учеников механика; унижение от побоев и проповедей Дробилы. Стыд увечья и еще горший стыд пресмыкаться перед сердобольной леди или окосевшим пьянчугой, тыча им в нос своим обрубком, а все, чтобы принести домой – нет, не домой! Дробиле! – несколько медяков. Что я творю, святые небеса? Мне такое точно не сдюжить. Это и взрослому мужчине-то нелегко, а уж мальчишке!
А потом я подумал о Монти Голдфарбе и обо всем, что случилось со дня его прибытия, – обо всех триумфах блестящего ума и упорной работы, о компьютерных мощностях, которые я ловко увел прямо из-под носа у счетоводов, относившихся ко мне до увечья как, в лучшем случае, к тягловой силе. Я подумал о деньгах, которые потекли в приют рекой, о детях, научившихся улыбаться, певших и плясавших по истертым полам «Святой Агаты»…
И я бегом кинулся в сторону полисмена, гревшегося при помощи исполняемого на месте народного танца «Прыг-скок», засунув руки для тепла себе под мышки.
– Констебль, скорее! – закричал я в притворном ужасе, который ни одна живая душа на свете не сочла бы притворством. – Помогите! Он сейчас убьет себя!
- Предыдущая
- 20/86
- Следующая
