Двенадцать поэтов 1812 года - Шеваров Дмитрий Геннадьевич - Страница 76

• Предыдущая
• 76/95
• Следующая

В канун 1812 года Сергей Марин — едва ли не единственный русский поэт, для которого круг военной элиты был таким же родным, как и круг литераторов. «Гвардейский речетворец» (выражение Ю. М. Лотмана) Марин создал игровой язык привилегированного офицерства. Это не грубый армейский жаргон, а именно причудливая словесная игра, ироничное смешение не одного, а нескольких языков: русского, французского, реже — немецкого. Стихи Марина расходились как самиздат, чаще всего — посредством писем и домашних альбомов.

Остроумные и бойкие сатиры Марина были популярны в армейском кругу с конца 1790-х годов. Очевидно, именно в ту пору они пришлись по душе Кутузову. Можно легко представить, как Михаил Илларионович умело вправлял цитаты из Марина даже в самый серьезный и глубокомысленный разговор, разряжая тем самым обстановку, а иногда и усыпляя бдительность собеседника.

Лев Николаевич Толстой упоминает Сергея Марина в одной из глав «Войны и мира» (т. 3, ч. 2, гл. 22) — там, где описывается встреча Пьера с Кутузовым на Бородинском поле перед самым сражением:

«Кутузов стал рассеянно оглядываться, как будто забыв все, что ему нужно было сказать или сделать.

Очевидно, вспомнив то, что он искал, он подманил к себе Андрея Сергеича Кайсарова, брата своего адъютанта.

— Как, как, как стихи-то Марина, как стихи, как? Что на Геракова написал: „Будешь в корпусе учитель…“ Скажи, скажи, — заговорил Кутузов, очевидно, собираясь посмеяться. Кайсаров прочел… Кутузов, улыбаясь, кивал головой в такт стихов».

В первые годы XIX века Гавриил Васильевич Гераков, грек родом из Пелопоннеса, был объектом для шуток не только Сергея Марина. Молодые стихотворцы (в основном это были кадеты или сослуживцы Марина по Преображенскому полку) просто изводили доброго грека своими эпиграммами.

Гераков терпеливо сносил шутки, а возможно, даже был доволен такой популярностью среди молодежи. Гавриил Васильевич преподавал историю в 1-м Петербургском кадетском корпусе. Из-за маленького роста его было еле видно за кафедрой, но преподавал он, по отзывам его бывших учеников, великолепно.

Причинами насмешек была не столько неказистость Геракова (кстати, примерно такого же роста был Денис Давыдов), а его простодушные сочинения. Одни лишь названия его произведений много могут сказать о их крайней наивности: «Для добрых», «Слава женского пола», «Твердость духа русских», «Вечера молодого грека», «Совет молодым офицерам», «И мои мысли по истреблении армий бонапартьевых мудрым князем Голенищевым-Кутузовым-Смоленским с русскими»…

Строки Марина, о которых вспоминает Кутузов в «Войне и мире», звучат так:

У этих виршей был еще один вариант:

Какой из этих вариантов читал Андрей Кайсаров фельдмаршалу? Думаю, что в реальности — ни того ни другого. Андрей Сергеевич был, конечно, великим знатоком поэзии, и не только отечественной. Он и сам с удовольствием сочинял шуточные послания. Но при этом от грубоватого творчества офицера-преображенца он был определенно далек. Для цитирования маринских эпиграмм профессор Дерптского университета Кайсаров был совершенно неподходящим человеком — слишком тонок, изящен и аристократичен.

Другое дело — его младший брат Паисий. Дежурный генерал армии, руководитель канцелярии Кутузова, Паисий Сергеевич Кайсаров был профессиональным военным, прекрасно знал многих офицеров Преображенского полка. Марин не мог быть для него пустым звуком.

И мне кажется, Кутузову не было никакой нужды подзывать к себе такого интеллектуала, как профессор Кайсаров. Главнокомандующий хорошо представлял себе сферу его эрудиции. А стихи Марина фельдмаршалу скорее бы подсказал любой из офицеров. Мало того: нетрудно было найти и самого автора, ведь полковник Марин пребывал в должности дежурного генерала 2-й Западной армии.

После Бородинского сражения и гибели Багратиона, в сентябре 1812 года, в Тарутинском лагере, 1-я и 2-я Западные армии были объединены в Главную армию. Полковник Сергей Марин пока еще числился в прежней должности дежурного генерала. В это время он уже ощутил первые приступы смертельной болезни…

2 октября из Тарутинского лагеря Сергей Никифорович пишет Алексею Николаевичу Оленину большое письмо о положении армии и ходе боевых действий.

С Олениным Марин, очевидно, познакомился еще в тот период, когда будущий директор Императорской публичной библиотеки был офицером-артиллеристом. Позднее Марин не раз гостил в доме Алексея Николаевича, где и почувствовал себя профессиональным литератором.

Сохранилось послание Елизавете Марковне Олениной, присланное Мариным ко дню ее рождения.

Очевидно, что письмо Оленину переправлялось из Тарутинского лагеря с надежной секретной почтой, поскольку в нем множество закрытых для посторонних сведений: от численности тех или иных наших подразделений до мест их дислокации.

По форме письмо напоминает обстоятельный отчет военного аналитика. Оно кажется слишком сдержанным для частного послания, даже суховатым. Но была причина именно для такого стиля письма. Во-первых, Марин знал о гибели Николая Оленина. Он ни одним словом не затрагивает эту тяжелую тему, а о наших потерях упоминает лишь однажды. Во-вторых, Оленин имел большой военный опыт, и одними эмоциями его нельзя было убедить в том, что коренной перелом в пользу наших войск уже совершился. Это можно было доказать только цифрами и фактами.

Так как в официальных сообщениях наши потери по обыкновению занижались, Сергей Марин считает необходимым подчеркнуть: «Пожалуйте не думайте, что число наших убитых и раненых писал я, как обыкновенно в реляциях: оно истинно».

Возможно, на написание этого письма у него ушло полночи. Обстановка не располагала к эпистолярным беседам. В соседней комнате допрашивали пленного французского полковника, беспрерывно входили и выходили штабные офицеры и адъютанты с донесениями… Марин писал:

«Вам угодно знать о состоянии неприятеля и о положении усердных защитников отечества. Чтобы приступить к описанию сего, надо знать несколько об отступлении нашем от Москвы. Вам должно быть известно, что 1 сентября армия, подошед к Москве, заняла позицию на Поклонной горе и начала укрепляться. Светлейший князь провел все утро на биваках, делая распоряжения к защите первопрестольного града. Все были в полной уверенности положить головы, обороняя оный, или искоренить злодеев. В сих мыслях разъехались мы по квартирам. Около вечера собран был совет в Филях, где была главная квартира князя. Между тем граф Ростопчин, обнадеженный Кутузовым, что непременно будут драться перед Москвою, объявлением своим призвал жителей к защите их домов и храмов Божиих и старанием своим достиг до того, что не взирая на приближение неприятеля, в городе было совершенно покойно. В 11 часов вечера армия получила повеление отступить на другой день разными колоннами на Рязанскую дорогу.

• Предыдущая
• 76/95
• Следующая