Мэр Кестербриджа - Гарди Томас - Страница 60

• Предыдущая
• 60/87
• Следующая

— Неужели он не может принять свою дочь? — спросила Элизабет.

— Он пока никого не принимает. Так он велел говорить, — ответили ей.

Позже ей пришлось пройти мимо складов зерна и сенных сараев, которые еще недавно были штаб-квартирой торговой деятельности Хенчарда. Она знала, что он здесь уже не хозяин, и все-таки с удивлением смотрела на знакомые ворота. Фамилию Хенчарда густо замазали краской свинцового цвета, но буквы все еще слабо проступали сквозь эту краску, словно корабли сквозь туман. Выше свежими белилами была начертана фамилия Фарфрэ.

У калитки, прислонившись к ней, стоял тощий, как скелет, Эйбл Уиттл, и Элизабет-Джейн спросила его:

— Теперь тут мистер Фарфрэ хозяин?

— Да-а, мисс Хенчет, — ответил Эйбл. — Мистер Фарфрэ купил дело и всех нас, рабочих, в придачу. И нам теперь лучше, чем раньше, хоть мне и не след говорить это вам, раз вы падчерица. Правда, работать нам потяжелее стало, зато нас больше не пугают. Ведь у меня какие были волосы, а и те чуть не все повылезли от ужаса! Теперь никто не ругается, не хлопает дверью, не лезет тебе в твою бессмертную душу и все такое, и хотя жалованье на шиллинг в неделю меньше, а я стал богаче: ведь что тебе целый свет, когда ты вечно сам не свой от страха, мисс Хенчет!

В общем, Уиттл сказал правду: предприятие Хенчарда не работало, пока улаживались дела, связанные с его банкротством, но все снова пришло в движение, когда во владение вступил новый хозяин. С этого дня набитые зерном мешки, обвязанные блестящими цепями, снова засновали вверх и вниз под стрелой подъемного крана, волосатые руки высовывались из дверей и втаскивали внутрь зерно, тюки сена перебрасывались из сараев во двор или обратно; скрипели завертки, а весы и безмены вступили в строй там, где раньше о весе судили на глазок.

В нижней части города Кестербриджа было два моста. Первый, из выцветшего кирпича, примыкал непосредственно к концу Главной улицы, от которой ответвлялась другая улица, ведущая в расположенные в низине переулки Дарновера; таким образом, въезд на этот мост служил границей между зажиточностью и бедностью. Второй мост, каменный, стоял на большой дороге, там, где она пролегала уже по лугам, но все еще в черте города.

Вид этих мостов говорил о многом. Ребра каждого их выступа стали совсем тупыми, частью от времени, а главным образом от того, что их терли многие поколения праздношатающихся, которые год за годом стояли здесь, размышляя о положении своих дел и беспокойно шаркая каблуками и носками сапог по парапетам. Если же под ногу им попадался мягкий камень или кирпич, то и на плоских его гранях появлялись ямки, выщербленные тем же сложным способом. Все швы верхнего ряда кладки на парапетах были скреплены железом, ибо отчаянные головы не раз отрывали от них каменные плиты и швыряли в реку, дерзко бросая этим вызов судебным властям.

Надо сказать, что к этим двум мостам тяготели все неудачники города — те, что были неудачливы в делах, в любви, в воздержании или в преступлении. Но почему здешние несчастливцы облюбовали для своих раздумий именно мосты, предпочитая их железным перилам, воротам или перелазам через ограды, было не совсем ясно.

Завсегдатаи ближнего, кирпичного, моста резко отличались от завсегдатаев дальнего, каменного. Выходцы из низших слоев общества предпочитали первый мост, примыкавший к городу; их не смущал презрительный взгляд народного ока. Они были не очень важными персонами даже во времена своих успехов и, если порой унывали, то не особенно стыдились своего падения. Руки они большей частью держали в карманах, талию перетягивали ремнем, а их башмаки очень нуждались в шнурках, но, кажется, никогда их не получали. Они не вздыхали о превратностях своей судьбы, а плевались, не жаловались, что на душе у них кошки скребут, а говорили, что им не повезло. Джапп частенько стоял здесь в трудные времена; стаивали тут и тетка Каксом, и Кристофер Кони, и бедный Эйбл Уиттл.

Несчастливцы, стоявшие на дальнем мосту, были более благовоспитанны. Это были банкроты, ипохондрики, лица, «потерявшие место» по своей вине или по несчастному стечению обстоятельств, имеющие профессию, но бездарные, — словом, «бедные, но благородные люди», не знавшие, как убить скучное время между завтраком и обедом и еще более скучное между обедом и наступлением темноты. Стоя у парапета, они почти всегда смотрели вниз, на быстро текущую воду. Всякий, кто так стоял здесь, пристально глядя на реку, был почти наверное одним из тех, с кем жизнь по той или иной причине обошлась неласково. Неудачник на ближнем мосту не смущался тем, что его видят сограждане, и стоял спиной к парапету, взирая на прохожих, тогда как неудачник на дальнем мосту никогда не стоял лицом к проезду, никогда не поворачивал головы, заслышав шаги, но, остро переживая свое положение, устремлял глаза на воду, как только кто-нибудь приближался, и делал вид, будто глубоко заинтересован какой-то диковинной рыбой, хотя все плавающие твари давным-давно были выловлены из реки.

Так они тут стояли и размышляли; если горем их было угнетение, они воображали себя королями; если горем их была бедность, они воображали себя миллионерами; если грех — они скорбели, почему они не святые или не ангелы; если неразделенная любовь — они в мечтах видели себя окруженными поклонением Адонисами, прославленными на все графство. Некоторые так долго стояли и думали, устремив пристальный взгляд вниз, что в конце концов решались позволить своему бедному телу последовать за взглядом, и наутро их находили внизу, в. заводи, там, где уже никакие горести не могли их настичь.

На этот мост однажды вступил Хенчард, как до него вступали другие несчастливцы, и пришел он сюда по прибрежной тропинке, окаймлявшей эту неприветливую окраину города. Здесь он стал в один ветреный день, когда часы на дарноверской церкви пробили пять. Их звон, подхваченный ветром, еще плыл над сырой низиной, доносясь до Хенчарда, когда сзади него по мосту прошел человек и окликнул его по имени. Хенчард повернулся и узнал в прохожем своего бывшего десятника Джаппа, который теперь служил у кого-то другого; Хенчард его терпеть не мог и все же поселился у него, потому что Джапп был единственным в городе человеком, взгляды и суждения которого вызывали в разоренном зерноторговце презрение, близкое к полному равнодушию.

Хенчард ответил едва заметным кивком, и Джапп остановился.

— Сегодня он с нею переехал в свой новый дом, — сказал Джапп.

— Вот как, — отозвался Хенчард рассеянно. — Что же это за дом?

— Бывший ваш дом.

— Он переехал в мой дом? — Хенчард вздрогнул. — Надо было ему из всех домов города выбрать именно мой!

— Должен же кто-нибудь там жить, а раз вы сами не можете, хуже вам будет, что ли, от того, что он приобрел этот дом?

Правильно. Хенчард сознавал, что ему от этого хуже не будет; Фарфрэ, купив дворы и склады, решил купить и жилой дом просто потому, что он примыкал к ним, а это было удобно. Тем не менее, поступок Фарфрэ — его переезд в те просторные покои, бывший хозяин которых теперь ютился в лачужке, — невыразимо уязвил Хенчарда.

Джапп продолжал:

— А вы слыхали про того субъекта, что скупил всю лучшую мебель на распродаже вашего имущества? Оказывается, за его спиной стоял не кто иной, как Фарфрэ! Мебель даже не увозили из дома, потому что Фарфрэ к тому времени уже купил его.

— И мебель мою тоже! Чего доброго, он купит и мою душу с телом!

— Отчего не купить, если вы согласны продать.

И, вонзив нож в сердце своего некогда самовластного бывшего хозяина, Джапп пошел своей дорогой, а Хенчард все смотрел и смотрел на быстро текущую реку, пока ему не начало казаться, будто мост движется против течения вместе с ним.

Низины потемнели, и небо сделалось густо-серым. Когда вся местность вокруг стала напоминать картину, залитую чернилами, к огромному каменному мосту приблизился другой человек. Он ехал в двуколке и тоже направлялся в город. Двуколка остановилась на середине моста.

• Предыдущая
• 60/87
• Следующая