Новые сказки Шехерезады (СИ) - Шипунский Всеволод - Страница 5

«Теперь каждый из вас даст мне по перстню, – сказала она, когда я тоже обессилел, и достала огромную связку перстней на крепком шнурке, которые сверкали всеми цветами. – Здесь сейчас 538, а с вашими будет 540! И это всё от мужчин, с которыми я изменила моему джинну, – сказала она, надевая наши перстни на шнурок. – А теперь бегите, если хотите жить. Бегите, скоро он проснётся!» И мы со всех ног бежали от того озера.

– И знаешь, что сказал мой брат Шахземан, когда озеро скрылось из виду, и мы перевели дух?

– Что же, о повелитель?

– Если женщина, сказал он, захочет изменить и предаться блуду – её ничто не остановит!

– О, как он мудр, ваш брат! – говорила Шехерезада.

– Да, это правда… Я вот иногда думаю, неужели он мудрее меня?

– Ну, это-то вряд ли, повелитель!

– Но и не глупее, а?..

– Нет, не глупее, о повелитель. Разве что самую малость…

– Да, так вот эта женщина из хрустального сундука… А не та самая ли это была Фатима, о которой ты рассказываешь?

– О! О, мой повелитель! Моя сказка получает подтверждение! И джинн, и перстни… и озеро – всё сходится! Это она, Фатима! …Какой, однако, блудницей она стала.

Вспомнив о блуднице из сундука, Великий почувствовал в себе пробуждение страсти.

– Ты там говорила, что я силён, как Великий падишах… А не пора ли проверить мою силу на деле?

– Я давно готова, мой повелитель. И жажду ощутить твою великую силу!

– Какую позу ты примешь сегодня?

- А в какой хотел бы видеть меня повелитель? Может быть, танцующего пламени? Или лебедя?

- Лебедя?.. Это когда твои согнутые ноги бьются, как крылья?

- Да, повелитель! Как крылья лебедя, который упал на спину и хочет взлететь.

- М-мм!.. Да ну его, этого лебедя… Вот что я тебе скажу: ни одна поза не вызывает такого желания, как поза распалённой ослицы. Особенно, когда её принимаешь ты, Шехерезада!

Со стороны падишаха это была небывалая похвала: Шехерезада опустилась перед ним ниц и целовала его парчовую туфлю.

- Ну, довольно, довольно… - молвил тот. – Прими позу ослицы и посмотрим, насколько я силён.

Шехерезада приняла нужную позу и развязала пояс. Тончайшие шаровары, украшенные длинной индийской бахромой, так соблазнительно раскачивающейся во время танца, соскользнули с неё, и открылась полная луна во всей своей неземной красоте. Падишах на коленях приблизился к этому чудному небесному телу, развёл полы своего халата, чтобы слиться с ним, но… сил ему явно недоставало: белый жезл его, хотя и разбухший, смотрел вниз. Шехерезада и выгибала спину подобно львице, и вращала задом, и посылала падишаху то справа, то слева свои самые страстные и призывные улыбки, но всё было напрасно.

- О, Аллах! Верни же мне силу! – в отчаянии вскричал падишах, вознося руки. – Эй, вы, все! Молитесь об этом!

И обе служанки, и евнух у дверей покоев, и малышка Дуньязада - все пали ниц и стали возносить молитвы всевышнему. И Шехерезада, не меняя позы, свела ладони вместе и приложила их ко лбу. Только чёрный мальчишка-раб с опахалом из страусиных перьев не прерывал своей работы, гоня на разгорячённые тела любовников ночную прохладу…

Всем страстно хотелось одного - чтобы ЭТО свершилось. И вот - Дуньязада первая заметила это - белый ствол стал незаметно… очень незаметно… выпрямляться... «Смотрите!» - воскликнула она, и все увидели, что молитва их возымела действие... Наконец, белый жезл восстал и указал точно туда, куда и следовало – в лунный грот наслаждений, в котором его давно ожидали.

«Аллах Акбар!!» - воскликнул торжествующий повелитель, прижал к себе округлую сочащуюся луну и погрузился в неё. Шехерезада радостно задвигалась и разразилась страстными воплями и мольбами длить это неземное блаженство вечно.

Падишах, ощущая свою могучую силу, забивал заряды мощно и молча, не отвечая на эти женские глупости, ибо знал, что нет ничего вечного под луною и всему положены свои пределы. Все благоговейно глазели на них и радовались вернувшейся силе Великого: кто знает, чем бы закончилась эта ночь, если бы их молитвы не были услышаны!

И только евнух, сидящий у дверей шахских покоев, раскачивался и скрипел зубами от недоступной ему страсти.

…Наконец Шехерезада ощутила, что орудие повелителя дало залп, и уставший жезл покинул её грот наслаждений. Утомленный, но довольный падишах опустился на ложе, указал ей место подле себя, и они уснули вместе до утра.

*      *      *

…И прошёл день, и настала следующая ночь, и Шехерезаду вновь призвали на ложе Великого.

- Послушай! – молвил падишах, откидываясь на подушках в ожидании её рассказа. – А что же стало с тем бедным Алладином? Ты давно о нём ничего не упоминала.

Служанки тут же поставили рядом низенький столик на фигурных ножка, инкрустированный серебром, на котором возвышалось блюдо со сладчайшим виноградом, нежными персиками и сочными иранскими грушами. Падишах сделал Шехерезаде приглашающий жест, сам оторвал большую желтовато-зелёную виноградину и рассеянно отправил её в рот; чёрный мальчишка с опахалом проводил её завороженным взглядом и сглотнул слюну.

- О-о, Алладин! – воскликнула Шехерезада, начиная дозволенные речи, и тоже взяла виноградину. - Алладин, как ты уже понял, мой повелитель, появился на свет только через пятнадцать лет после того, как Фатима освободила из заточения джинна…

Она положила виноградину в рот, и та растеклась в нём сладчайшей свежестью; ей хотелось ещё, но брать более, чем взял повелитель, было невежливо.

- …И джинн стал её верным слугою! Таким верным и преданным, что лучшего бы и желать нельзя, если бы… если бы не донимал он хозяйку своей неуёмной страстью - такой обильной, что она и в сравнение не шла с той любовной повинностью, которую ей приходилось нести во дворце. А вскорости она обнаружила, что беременна... Но ты, мой повелитель, хочешь послушать про Алладина, поэтому давай оставим пока несчастную Фатиму, страдающую от любовных излишеств, и перенесёмся на пятнадцать лет вперёд…

- Перенесёмся... – согласился Великий, выбрал персик поспелее и маленьким серебряным ножичком снял с него кожицу. Затем положил его, очищенный, на ладонь и с улыбкой протянул Шехерезаде. Сегодня падишах был в прекрасном расположении духа...

- Как ты добр, мой повелитель!.. – воскликнула та, и тут же, сверкнув белоснежными зубами, съела персик за два укуса. Затем, отложив косточку и быстро промокнув губы платком белого шёлка, оттенившим её смуглый румянец, продолжала.

- Алладин, как ты помнишь, мой повелитель, войдя в возраст и наблюдая однажды за омовением матери (а она была весьма красива телом), воспылал к ней жаркой страстью, и с того дня не пропускал случая, чтобы не подсмотреть за ней, когда та раздевалась. Так, что мать в конце концов заметила это, но промолчала. Да и что она могла сказать? Когда у юного мужчины начинается влечение к женщине, любые запреты бессильны…

Днём же Алладин оставался скромным и послушным сыном, однако мать стала опасаться, что он, поскольку был он пастух и не раз наблюдал соития животных, может соблазниться на грязный грех с ними…

И действительно, однажды, придя на пастбище, она увидела, как сын её, привязав к дереву ослицу, складывал подле неё камни и, забираясь на них, пытался овладеть ею.

- Что же ты вытворяешь, сын шакала?! – вскричала мать в гневе, и подхватила валявшуюся поблизости крепкую палку. – О горе мне, несчастной! Да я лучше своими руками убью такого ублюдка, чем он будет позорить мой род!!

С этими словами она накинулась на перепуганного Алладина и принялась так выбивать пыль из его халата, что тот упал на колени и, плача и закрываясь руками, умолял простить его. Мать угостила его ещё пару раз палкой и понемногу успокоилась. На её расспросы, давно ли он занимается «этим непотребством», он, не смея ничего скрывать, отвечал, что не очень давно, можно сказать, недавно, да к тому же и неудачно. Только одна ослица, с белой звёздочкой на лбу, отнеслась к нему благосклонно, и даже опускалась на колени, когда он оглаживал её и скармливал ей кусок пресной лепёшки, а остальные… Они просто не замечали его, и у него с ними ничего не получалось.