Внутренний враг. Пораженческая «элита» губит Россию - Леонтьев Михаил Владимирович - Страница 30

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая

В традиционном феодальном обществе богатство и власть не разобщены — купцы есть, но средоточением и власти, и богатства является феодал (в нашем случае князь), и поэтому богатство в основном с ним и ассоциируется. При этом апология власти сильна (во-первых, она от Бога и защищает веру, а во-вторых, она зримым образом защищает остальных от многочисленных врагов и злодеев), а у богатства в православной культуре никакой апологии нет. Но в силу этой неразделенности к богатству нет никакого особого отношения. При капитализме с его возможностью сколотить состояние появляется большое количество очень богатых людей, которые никакого отношения к защите веры или людей никогда не имели — ни они сами, ни их предки, сплошь и рядом они вообще иноверцы (разговоры о том, что любой капиталист, создав состояние, принес обществу много пользы, все-таки явная американская лапша на уши). Это вызывает неприятие, но терпимых масштабов — в конце концов, не так оно и заметно, чужое богатство; но вот ранний капитализм превращается в развитой, и объектами покупки становятся уже не только каменные палаты и горлатная шапка, но множество новых интересных вещей, весьма заметных для окружающих: древние поместья и роскошные дворцы, земли и заводы, газеты и спортивные команды, депутаты и губернаторы, политические партии и фракции в парламенте (все это, как вы понимаете, родилось не в 1992 году, и даже не на 100 лет раньше). И вот это становится нетерпимо для народа, нравится вам это или нет, таков у нас народ и такова культура. У лютеранских народов, в частности у американцев, это не так, там богатство считается признаком богоизбранности (лично мне такие взгляды кажутся омерзительными, ну да Бог им судья), но мы не лютеране, опять же, нравится это или нет.

Я недавно сидел в холле гостиницы, листал лежащий на столике какой-то глянцевый журнал и прочел там, как в некоем московском автосалоне молодой человек явно школьного возраста расспрашивал продавца про стоящий «Бентли». Тот с неохотой отвечал, понимая, что школьник спрашивает просто так. После этого молодой человек позвонил маме и сказал, что он наконец нашел себе машину к окончанию школы: не новая, но зато большая и удобная, и стоит недорого — всего 150 тысяч долларов. Мама приехала через полчаса, осмотрела машину и отправила сына в банк. Так вот, сидящий рядом со мной и читающий тот же журнал незнакомый человек, по виду явно обеспеченный, сказал мне (наверное, заметив, что я читаю ту же статью): да, все теперь лучше, чем при совке, живи — не хочу, но я бы многое отдал из сегодняшней жизни, чтобы такого не было. И я присоединяюсь к этому не знакомому мне человеку: и я бы отдал. За то, чтобы не было частных владельцев футбольных клубов и телевизионных каналов, школьников, ездящих на «Бентли», и девушек, томно заявляющих, что они не понимают, как можно летать на рейсовых самолетах. Я совсем не против того, чтобы человек сколотил себе состояние и в 20, и в 50, и в 100 миллионов долларов, но всему есть предел, количество переходит в качество, и мне от вида всего вышеупомянутого делается противно и горько, при том, что я сам мультимиллионер, и никакой зависти к этому испытывать не могу. Ну да Бог со мной, но таких, как я, в этом аспекте — большинство (или по крайней мере очень много), и не видеть этого и того, к чему это неизбежно приведет, — значит проявлять такую же слепоту, какую проявляли и власти, и мыслители в начале XX века, с известным результатом (особенно персонально для проявлявших слепоту). Можно, конечно, сказать, что вот, дескать, наш народ всегда так — не своя корова важна, а чтобы у соседа сдохла. Но для тех, кому не нравится наш народ, у меня ответ один: билеты из России на все направления свободно продаются в кассах и турагентствах. По мне, так то, что для нашего народа соответствие окружающей жизни своим представлениям о правильности и справедливости важнее, чем удои собственной коровы, означает лишь то, что наш народ по духу не торгашеский (хотя вполне умеющий зарабатывать), за что я его и люблю.

При чем тут Сталин и красная империя? А при том самом: много плохого было при Сталине, куда больше, чем хорошего — только вот школьников на «Бентли» не было; а кто скажет, что, мол, даже если и признать, что это плюс, он явно не так важен, чтобы перевесить остальное, те совсем не понимают своего народа. Были, правда, «слуги народа», которые (как и их отпрыски) жили хоть и не во дворцах, но совсем иначе, чем все остальные; но это как раз и соответствует нашим представлениям, это древний архетип: князю можно, он за нас себя не щадит. По-научному это называется меритократия (от латинского «заслуга») — когда общественный статус человека, в том числе выражающийся и в материальном положении, определяется в основном по его вкладу в общее дело (что по-латыни, как известно, будет «республика»). И при всей субъективности такого подхода он, по моему мнению, куда ближе народу и, как я излагал выше, дает в среднем более хороших людей с гораздо более чистым отношением к этому самому общему делу (к тому же слуги народа — сегодня князь, а завтра в грязь; чего им завидовать: вот на «ЗИСе» рассекает, а завтра, глядишь, тачку будет катить). Как ни жестко это звучит, но это примиряло и примиряет по сию пору народ и тогдашнюю элиту, а с нынешней нет примирения, потому что нет апологии: не только они все имеют; причем вовсе не в награду за вклад в общее дело, но и бояться им нечего (кроме разве что взрывного устройства от конкурентов). И к Ивану Грозному имеем сейчас то отношение, которое имеем, причем все нарастающее, которое совершенно справедливо разоблачает Елена Чудинова (помимо всего прочего, и правитель-то он был трусливый и бездарный), потому же: да, зверь был, но страх вселил в элиту, даже ужас — а это единственное, что нас может примирить с самим фактом ее существования. (На самом деле это глупость, тогдашняя элита была служилой и ни в какой дополнительной апологии в глазах народа не нуждалась, но я говорю об отношении к Ивану Грозному не его современников, а наших.) И Хрущева ненавидят именно за это — начальство осталось, жить оно стало еще лучше, а страх у него исчез; где справедливость? И вот все это и есть первая и главная причина нынешней волны апологетики Сталина (а отчасти и предыдущих волн), хотя на осознанном уровне, как правило, четко не артикулированная: не было кричащего богатства, неравенство было не слишком большим и почти исключительно меритократическим, а к тому же психологически компенсировалось наличием у всей элиты обоснованного страха за свою жизнь и будущее. Да, и Деньги, и Власть — суть идолы, но и идолы не равны между собой по омерзительности: есть Дагон, а есть Молох, в котором сжигали первенцев. И Деньги, получается, для нашего народа идол худший, чем Власть. А ведь стали Деньги идолом не в 1992-м — они уже были им и в 1910-м, и в 1900-м. И чем сильнее в нашем обществе будет становиться либеральный идол Денег, чем отвязнее будет публичное ему поклонение во всех сферах жизни, тем сильнее будет тяга к альтернативному идолу Власти, тем менее страшным и более справедливым он будет казаться и тем сильнее и шире будут искренние попытки представить Сталина (несравненного адепта этого идола) величайшим из российских правителей всех времен и народов.

Другая причина связана с положением России в мире, среди других стран. Наша страна является отдельной и самобытной православной цивилизацией; из иных цивилизаций ей ближе всего другая христианская цивилизация, католическо-протестантская, иначе называемая европейской, и она же именно в силу этого объективно была, есть и будет самым большим из наших врагов. Здесь нет никакого парадокса, этот принцип сформулирован еще Дарвиным: борьба между биологическими видами тем острее, чем они ближе друг к другу. Не надо упрекать меня в безбожном социал-дарвинизме: я говорю здесь вовсе не о примитивной борьбе за существование (территорию, ресурсы, и т. п.), а о цивилизационной борьбе идей — религий, укладов и представлений. Сам факт существования исламского мира, например, или дальневосточного, радикально отличающихся от мира европейско-американского, никогда не был для последнего раздражающим фактором: не всем же быть одинаковыми (нынешние потуги на глобализацию не в счет, они скоро пройдут) — мы христиане, а они язычники. А вот мы всегда были для них бельмом на глазу (как до этого Византия): как это, не мы, а христиане; как же тогда с нашим божественным правом? И к XIX веку, когда религия ушла из европейской политики, а на первое место вышел вопрос о социально-управленческих укладах, а особенно в XX веке, Россия в этом новом смысле все равно оставалась альтернативной ветвью «западной», то есть христианской, цивилизации, и именно этот факт, а не какая-то мистика определяет достойное лучшего применения упорство и последовательность западного мира в повторяющемся выборе антироссийской идеологии и политики. И поэтому близоруки те, кто говорит, что главный наш враг — агрессивный исламский мир (или экспансионистский китайский), а не христианские, пусть и несколько другие, чем мы, народы: в военном смысле в данный момент — возможно, а в цивилизационном — нет! Всегда останется западный мир нашим смертным врагом, если только один из нас не исчезнет Божьей волей с лица Земли (тоже в цивилизационном смысле, конечно, а не в физическом), потому что нет здесь достойного места для нас обоих (не по нашему, а по их выбору). Но это не повод ни для паники, ни для немедленной мобилизации. Это факт, и относиться к нему мы должны без лишних эмоций, просто как к внешнему обстоятельству жизни, вроде зимнего холода — абстрактно, может быть, оно и неприятно, но изменить нельзя, а приспособиться можно (в первую очередь по формуле Александра III: единственные друзья России — русская армия и русский флот).

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая