Важнее, чем политика - Архангельский Александр Николаевич - Страница 9

• Предыдущая
• 9/50
• Следующая

Впрочем, у меня был один-единственный год такого настоящего счастливого студенчества, потому что после первого курса меня забрали служить. А когда я вернулся… Во-первых, я уходил из одной страны, в 1985 году, вернулся в 1988-м – в совершенно другую. Ну и сам я был уже не таким юным. Уже задавался какими-то другими вопросами. Но все равно это было прекрасное время. Потому что пока вы еще учитесь, вами занимаются. Потом вряд ли кто-то найдет время, чтобы заниматься вами всерьез.

Оглядываясь на университетскую юность, ты понимаешь, что счастливее, чем тогда, уже не будешь. И значит, можешь не суетиться.

Вот ваш проект называется «Важнее, чем политика». А что важнее, чем политика (которой я никогда не занимался и заниматься не буду)? Жизнь живая!

Евгений Ясин (робко). Мы имели в виду – культура.

Евгений Гришковец (продолжает начатую мысль, следуя внутренней логике). Политика для меня вещь совершенно непонятная. Скажу об этом, и больше о политике ни слова. Удивительные люди, которые занимаются политикой: они полагают, что знают, как нужно жить другим. А я не знаю, как жить мне. Поэтому для меня таинственное совершенно занятие – политика.

А теперь (берет в свои руки бразды ведения) я бы хотел получить вопросы, на которые бы мог ответить именно я, а не кто-то другой. Что вам не вообще интересно, а интересно от меня? Пожалуйста, первый вопрос.

Голос из зала. Девический. Адресованный только Гришковцу. Скажите о сокровенном.

Евгений Гришковец (несколько опешив, но быстро справившись с растерянностью). О сокровенном? Вот это вопрос. А что вы считаете сокровенным?

Голос из зала. Все тот же. Что у вас накопилось? Что бы вы хотели написать нам… для нас?

Евгений Гришковец (с веселым раздражением). Кому-то я пишу письма или даю интервью. А книжки я пишу сам по себе, сам для себя. Ради чего? Чтобы придать жизни форму и тем самым с собой разобраться. В потоке событий, даже в наших собственных воспоминаниях, нет ни сюжета ни фабулы. А в книжке появляется композиция; она помогает увидеть целое. Поэтому любая книга или спектакль – это всегда кризис и выход из него. Вход в кризис – замысел, который заставляет тебя мучиться, выход из кризиса – завершение книги, ее выпуск. Или премьера спектакля. Второй вопрос. Про «накопилось». Если накопилось – я раз, и пишу в ЖЖ. Или иду к друзьям. Выпили, поговорили, разошлись. А с книжкой совсем по-другому…

Голос из зала. Александр Панченко, выпускник МГУ. Евгений Валерьевич, вы работаете в абсолютно разных жанрах, от музыки до литературы, от литературы до театра. Почему так происходит, почему вы используете такое количество жанров? Это попытка реализовать себя во всем, попробовать все, или есть одна какая-то идея, которая объединяет все?

Евгений Гришковец. Что значит – попробовать себя в разных жанрах? Я, например, неплохо катаюсь на коньках. Лучше, чем многие. Я даже в хоккей играл. Правда, катался с клюшкой, а не с женщиной. Но я не пробовал себя в телевизионных «Танцах на льду» и не желаю. Я когда-то пробовал себя в поэзии, но это были очень юношеские стихи. Их нет. Ни одного листочка со стихами не сохранилось. Самое страшное, что я их помню, я их забыть, черт возьми, не могу. Как бы стереть их… Так стыдно вспоминать.

Нет, я не пробую себя. Я реализуюсь – в нескольких направлениях, когда этого требует замысел. Скажем, когда-то я профессионально занимался пантомимой и представить себе не мог, что когда-нибудь на сцене заговорю. Я полагал, что у меня неподходящий голос, к тому же я картавлю. Потом заговорил. Потом познакомился с группой «Бигуди». При том, что я не музыкант, не сочиняю музыку, музыка во мне не звучит. Я ее только слушаю и принимаю. Ровно за день до прихода замысла романа «Рубашка» я думал, что буду всегда исключительно театральным человеком. Потом пришел замысел, и планы отменились. Был у меня телевизионный опыт (при том, что телевидение – это не искусство; по телевизору можно показать произведение искусства, но телевизионного продукта, который стал бы фактом искусства, я не представляю). Осуществил свой замысел – и уже два года как о телевизоре не думаю. Нету у меня таких захватнических или колонизаторских желаний.

Что есть? Есть желание написать такую книгу, которую сам бы хотел прочесть, или сделать такой спектакль, который сам бы хотел увидеть. То есть я реализуюсь только в тех сферах, где меня чужое устраивает не до конца…

Голос из зала. Евгений Валерьевич, насколько профессия актера в России – свободная?

Евгений Гришковец (насмешливо). Актер вообще самая свободная профессия. Самая свободная от ответственности. Ты снимаешься в фильме, участвуешь в создании произведения, которое как целое не представляешь. Режиссер, пригласивший тебя, несет ответственность за все, а ты можешь вот так попробовать, вот эдак. Не понравилось – переснимем. Кино получилось плохое – претензии не ко мне. Это очень счастливая профессия, актер. И она совершенно свободная. Невозможно представить, чтобы государственный каток двинулся на артиста. Да ну что вы, артистов все любят! Это писателей могут… Но писателей сейчас тоже не трогают… Чтобы писателя начать как-то ограничивать, это же надо сначала его почитать… Так что литература теперь тоже очень свободное дело.

Голос из зала. Если исходить из того, что нужно развиваться не только автору, но и зрителю, как, на ваш взгляд, должен эволюционировать современный зритель? Кто ваш идеальный зритель?

Евгений Гришковец (ловко). Идеальный зритель – это человек, который купил билет. (Ведущий решает вдруг вставить слово: «Здесь не идеальные зрители, потому что билеты мы не продавали». Гришковец: «А тут и не спектакль происходит. А такой неравноправный диалог»).

Голос из зала. Даже если не видеть, кто спрашивает, гендерную характеристику можно дать безошибочно. Что такое подвиг писателя и что такое любовь?

Евгений Гришковец. Хм. Подвиг писателя – не знаю что такое. Что такое подвиг разведчика – знаю. Результат чьей-то халатности, или глупости, или предательства. Иначе бы подвиг совершать было не нужно. А подвиг писателя? Это же такой приятный труд, домашний, неспешный, элегантный. Если писатель известный, труд еще и хорошо оплачивается. Правда, писатель, которому не нравится писать, совершает подвиг трудолюбия. Но не об этом же вы меня спросили, правда?

А что такое любовь? Это самое нерациональное, что есть. Самое бессмысленное, и потому такое всепоглощающее. Как музыка, понимаете? Бессмысленное и всепроникающее.

Голос из зала. Неожиданный вопрос. Вы не могли бы рассказать подробнее о культурном переломе конца 1980-х и начала 1990-х в стране и в своей жизни?

Евгений Гришковец. Нет, не могу. Не могу совсем. Перелом, о котором вы спросили, случился, когда я служил далеко, на Тихом океане; этот перелом начал ломаться без меня, без моего участия. А потом я пришел, и меня самого переломило этим переломом. Вы помните фильм «Асса»? Помните. С одной стороны, там погибает Бананан, такой странный, который всякие штучки забавные делает и, в общем, ни во что не лезет. С другой – в конце появляется Цой. Он поет: «Перемен требуют наши сердца». И по замыслу автора песня сулит что-то такое позитивное, дающее надежду. А мне в тот год было страшно грустно. Вот этих Банананов перелом не то что переломил, он их перемолол, стер, их не осталось совсем. Странные, бессмысленные и даже ничего не желающие воплотить в живописи, в скульптуре или в литературе люди, которые жили какими-то такими интуициями… Их было жалко; я сам, наверное, хотел быть таким; в их мире было очень уютно и безответственно прекрасно… И вдруг я понял, что не надо. И стал другим. (Ведущий, любопытствуя. Каким? Евгений Гришковец, философски. Ну, не таким как там. А вот таким. – Показывает на себя.)

• Предыдущая
• 9/50
• Следующая