Корпорация счастья. История российского рейва - Хаас Андрей - Страница 112

• Предыдущая
• 112/147
• Следующая

Психоделический туман, выпущенный из темного Подземелья, заколдовывал приобщившихся чарами еженедельного безумия, да так, что отныне они обречены были плясать субботними ночами без сна и отдыха, до полного лишения сил.

Некоторые проплясали так очень многое. Иные - все, что имели. Остановиться им было сложно. Скорость, с которой вечеринки потащили за собой банальное понятие «красивая жизнь», требовала денег. Ко всему прочему все это сопровождалось такими фантастическими выбросами эмоциональной энергии, что некоторые после своих трипов к делам уже не возвращались. Глядя на беснующихся на танцполе братков, завсегдатай клуба, бывалый рейвер Алик Оглоблин, сказал про них: «Они всю свою звериную юность пробегали с палками по рынкам, убивали и мучили людей, а теперь, уже в зрелом возрасте, проглотили волшебную конфетку и неожиданно вернулись в недополученное детство».

Необыкновенные, пугающие своей доброй расслабленностью ощущения озаряли улыбками суровые лица, вылепленные из мускулов и шрамов, крепкие головы трещали от психотропного воздействия музыки, и, будучи не в силах противиться таким бешеным ощущениям, новоявленные танцоры ревели и завывали от счастья.

Спустя какое-то время для этих примитивных существ изобрели и особое название, метко приклеившееся к ним и их неформатным танцам. Чаще всего трясущиеся в таблеточном экстазе, мокрые от пота «пацаны» выкрикивали кричалку: «Давай! Давай! Давай!!!»

Этот двусмысленный призыв, опоясанный обручем заливистого свиста, стал настоящим народным кличем, собиравшим в то время вокруг себя равных по пустоте сознания.

Но время шло, оно неудержимо быстро летело над зарывшимся под землю клубом, шурша старомодным перекидным календарем в его смешном офисе, меняя декорации природы и вытирая из памяти его посетителей уже отболевшие печали минувшего. Время кружило всех этих танцующих людей в своем собственном танце, переставляло их с клетки на клетку, и несмотря ни на что людей, играющих в эту игру без правил, с каждым днем становилось все больше.

Наступил новый 1994 год. И он был совершенно не похож на год минувший. Теперь контроль над этой веселой игрой уже не принадлежал «Тоннелю» безраздельно, как раньше, монополия клуба заканчивалась, и на ход событий начинали влиять новые игроки.

Время шло, однако двадцатипятилетним героям этой истории, живущим большей частью без света дня, в подлунном мире, по-прежнему казалось, что оно терпеливо ждет за спиной, не мешает, а то и вовсе что его не существует. Это странное, усыпляющее ощущение постоянной ночи осталось у них с тех самых пор, когда они сообща прожили самые счастливые времена своей юности в развеселых сквотах и никогда не спящих художнических мастерских.

Тогда они еще не ощущали могучей силы времени, потому что беззаботно не следили за ним, теперь же, повзрослев и распрощавшись с былой беззаботностью, они не чувствовали его потому, что находились в самом центре образовавшегося вокруг них огромного вихря людей и событий. В центре ураганной воронки всегда поразительно спокойно, но всем известно, что это шаткое равновесие сил. Вокруг такой безмятежности всегда бушуют мощные потоки и невообразимые страсти. Не являлось исключением и призрачное благополучие «Тоннеля», просто шестиметровая толща земли и бетона пока еще скрывала возмутителей общественного спокойствия от гроз и бед, гремящих над поверхностью земли.

8

Едва проснувшись, молодая художница Ольга Тобрелутс по привычке позвала свою собаку. На ее тихий зов никто не откликнулся, Ольга приоткрыла глаза и с улыбкой вспомнила, что находится в гостях у друзей, за тысячи километров от собственной мастерской. Небольшая комната в полосатых обоях, торшер на хромированной ноге, полосатый коврик, обертка от печенья, а главное, вид за окном — все было незнакомым, новым, другим. За окном гудел Берлин.

Ольга сладко потянулась, поднялась, натянула черные шорты и старый белый свитер с затяжками и вышла в соседнюю комнату. Настроение у нее стало легкое и радостное, счастливая улыбка осветила черты мечтательного лица. Длинные темные волосы разметались по лицу, и из-под их прикрытия она хитро посмотрела на сидящую в гостиной подругу.

— Ты уже проснулась? — обернулась к ней смуглолицая Зарема. — Так рано. На тебя не похоже.

Ольга с размаху плюхнулась на диван, ухватила яблоко и с интересом уставилась на огромный живот Заремы

— Какой у тебя месяц?

— Шестой. А у тебя семь пятниц на неделе и шило в заднице, — отчитывала ее Зарема. — Сколько тебя знаю - ты меня удивляешь каждый день! Ты спишь, а тут звонит какая-то Катрин и напоминает про какую-то киностудию.

— Правда? — воскликнула Ольга, вскакивая с дивана. — Боже мой, а сколько времени?

— Ты что, не помнишь, о чем договариваешься? Как ты так живешь?

— Да брось ты, Заремка! — кричала Ольга уже из другой комнаты. — Я же художник. Л все художники немного сумасшедшие.

Заремас сомнением покачала головой:

— Наверное, я этого никогда не пойму.

Ольга моментально переоделась, на ходу поцеловала Зарему и выскочила из квартиры. Еще полгода назад они и не знали о существовании друг друга, пока как-то раз обе не заявились на пляж Петропавловской крепости, чтобы позагорать у холодной Невы. Зарема, казашка по национальности, симпатичная и весьма секси, явилась на городской пляж с Максом Кучинским, своим законным и вечно небритым мужем. Ольга же всегда и всюду ходила лишь со своим бассетом, вислоухой и печальной Майей, известной в общих компаниях своими пакостями «по-большому».

Знакомство у девушек сладилось на современный манер, и семена дружбы упали в подходящую почву. Уже через месяц новые не разлей вода друзья, не чая души друг в друге, строили совместные планы, но события повернулись так, что вскоре Зарема и Макс уехали в Берлин, а Ольга осталась в Ленинграде. Тогда она не очень понимала, что же ей нужно от жизни: сбежав из дома, из обывательского круга, Ольга жила в самовольно захваченном сквоте на канале Грибоедова, деля мастерскую с известной в городском андеграунде тусовщицей Никотиновной. Там, в этой мансардной светелке, Ольга безостановочно рисовала какие-то абстрактные картинки и зачитывалась одной-единственной книжкой Шри Арубиндо. Ольга была молода, красива, и это в сочетании со странностями ее характера привлекало к ней внимание романтично настроенных молодых интеллектуалов.

Забавное, но достаточно спартанское житие в замусоренном сквоте, вечно полном малознакомых гостей, продлилось полгода. После, задорно подмигнув, ей широко улыбнулась удача — любимая преподавательница из архитектурного техникума узнала о мытарствах своей ученицы на пути к искусству и попросила своего супруга, главного архитектора Эрмитажа, похлопотать по поводу мастерской. Благоволеньем этого отзывчивого человека никому не известная молодая художница получила стометровую квартиру на Миллионной улице, неподалеку от самого Эрмитажа.

Жизнь закрутилась как в чудесной сказке. Ольга с наслаждением погрузилась в работу и закружилась в хороводе новых встреч. Она познакомилась с самыми интересными представителями неофициального искусства, стала рисовать, снимать короткометражные фильмы и участвовать в выставках. А вот совсем недавно все так сложилось, что творческий поиск занес ее в Германию, и она снова встретилась со своими друзьями. Успевшие обосноваться и получить немецкие паспорта Зарема и Макс приютили ее в своей квартире, и она поселилась на их гостевом диванчике.

Рождественский Берлин встретил Ольгу тысячами огней и неожиданно пришедшим ощущением творческой перспективы, легкости и свободы. Уезжая, она условилась со своей подругой Ветой Померанцевой, что будет искать в Германии возможности и заинтересованные организации для участия в съемках их совместного кинопроекта. С этой целью она разыскала в Берлине Катю Беккер и договорилась с ней о встрече.

• Предыдущая
• 112/147
• Следующая