Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/81
• Следующая

— Эй, Ефрем! — крикнул один из них сторожу проходной. — На заднем дворе, на свалке, то ли медведь, то ли черт барахтается.

— Сам ты, должно, черт, дурак! — отозвался Ефрем.

— Верное слово. Сходи посмотри.

Ворочается что-то большое, темное на запорошенной снегом свалке. Люди стояли поодаль, тараща удивленные глаза. Присмотрелись получше — ворочается и кряхтит рогожный куль, перекатываясь с боку на бок.

— Стой! Молчи! — скомандовал Ефрем.

В тишине, возникшей на минуту, из куля явственно послышался стон, похожий на человеческий. Сторож Ефрем развязал стянутый хохлом верх и ахнул от изумления. Черней черного вылезал из рогожи Никифор Платоныч Насонов.

— Ха!.. Го!.. Уль-лю-лю!.. Фьи-ить!.. — гоготали, свистели люди, пока мастер Никифор Платоныч Насонов при помощи Ефрема выпутывался из веревок и потом, прикрывшись рукой, в сопровождении того же Ефрема шел к конторе.

Этой ночью нетерпеливый стук в окно разбудил Тимофея Воскобойникова. Он поднялся, пригляделся — Прохор Тишин.

«Что-то случилось...» — тревожно подумал Воскобойников и пошел открывать дверь.

— Ну, Тимофей, кончай свою барскую жизнь, все проспишь, — входя, в комнату, сказал Прохор. — Пока мы исподволь да с опасками станем готовиться, люди без нас с кем надо сумеют расправиться.

И рассказал обо всем, что произошло на заводе.

— Медведь, значит, забрел?.. — смеялся Воскобойников, и снова, в который уже раз, принимался смеяться Тишин. — Кто же это так с мастером учудил?

— И не один, должно. Один бы не справился.

— Должно, какие-нибудь из бывалых ребят. Кое-где на заводах такие штуки проделывали. Молодцы! — хвалил Воскобойников. — Прав ты, Прошка, проспать можно все. Надо безотрывно с рабочими быть. Такой случай упущен, ай-яй... — досадовал он. — Многое можно было бы в открытую людям сказать... Да ведь думал, на своем примере сумею показать, что перед хозяином можно не раболепствовать, — рассуждал Воскобойников вслух. — Не за тот конец ухватился. Ну, ладно. Исправим эту оплошность.

Утром мастер Насонов в цех не явился. Зная, что хозяин приезжает на завод, когда уже совсем ободняет, тогда пришел в контору и Никифор Платоныч.

Дятлов и управляющий были уже осведомлены о ночном происшествии. Уговаривали Насонова наплевать на все, но он больше работать не соглашался. Чудом считал, что остался живым. Когда в темном тамбуре накинулись на него, думал, тут же убьют. Когда связали, в куль сунули и покатили на тачке, думал, к проруби его повезли. Чего доброго, еще в вагранку бросят. Этого, что ли, ждать?

Зарок себе Никифор Платоныч дал обходить завод стороной.

В обеденный перерыв управляющий призвал к себе Квашнина, чтобы выведать от него, кто так расправился с мастером, но Квашнин не знал.

— Что рабочие говорят?

— Говорили, Георгий Иваныч, что трудно жить, ребятишек, мол, нечем кормить.

— Кто говорил?

— Лохматый такой... А рыжий — вдобавку к тому: отощали, дескать, совсем.

— Кто говорил? — повторил Лисогонов.

— Вот эти, Георгий Иваныч... Лохматый да рыжий.

— Мало ли лохматых да рыжих! Фамилии называй.

— Не могу знать, потому как не ознакомившись с ними... День лишь всего.

— Смотри, Квашнин, — погрозил ему Лисогонов. — Хитрить тебе со мной не придется.

— Без всякой хитрости, господин Георгий Иваныч. Как на духу.

— Еще что можешь сказать?

Подумал-подумал Квашнин и развел руками:

— Будто больше и нечего.

И про молоток Прохора Тишина решил умолчать.

Взяв на всякий случай сопровождающими приказчика Минакова и сторожа, управляющий после обеденного перерыва вошел с ними в литейный цех. Прошел из конца в конец, молча принимая дань почтительности от рабочих, и кивнул Минакову:

— Выстраивай их.

Минаков приложил ко рту рупором руки и крикнул:

— Становись по проходу все. В одну линию становись! А десятники — все сюда.

Рабочие встали в ряд, и управляющий приказал:

— Кто вчера с мастером безобразие учинил — шаг вперед.

Никто с места не сдвинулся.

— Нет таких, значит? Ну, хорошо... Отсчитывай, Минаков.

Каждого десятого рабочего Минаков вывел из общего ряда, и управляющий заявил, что эти люди будут рассчитаны. Среди них оказался Тимофей Воскобойников.

— Этого оставь. Любым другим замени.

— Да нет уж, господин управляющий, коли я под десятку попал, так пускай под расчет пойду тоже, — сказал Воскобойников.

— Ты в ночь тут не оставался, значит, к безобразию не причастный, — пояснил ему Лисогонов.

— И они не причастны, — указал Воскобойников на отобранных Минаковым рабочих. — И вообще во всем этом деле виновных, кроме самого мастера, нет никого.

— Что же он — сам в куль залез и на тачке себя вывозил? — скривил Лисогонов губы.

— Именно, сам, — не моргнув глазом, ответил Воскобойников. — Всей повадкой своей докатился до свалки.

Управляющий промолчал, переписал отобранных и, уходя, пригрозил:

— Вы еще попомните этот день. И ты, Воскобойников, — тоже.

Но когда Лисогонов показал список Дятлову, тот долго раздумывал. В списке оказались формовщики, которых сразу заменить было некем. А такого, как Воскобойников, и вовсе не скоро найдешь.

— Вот что, Егор... — поскреб Дятлов лоб ногтем. — Придется это дело на так свести. Мастер все равно не воротится, а умелых людей прогнать — двойной урон нанести.

Никого из рабочих не рассчитали, и каждый из них считал, что в этом большая заслуга Тимофея Воскобойникова. Не побоялся человек слово сказать и расчета не испугался.

— Молодец, Тимофей, и спасибо за это тебе!

Еще за неделю до ночного происшествия с мастером управляющий позвал к себе в контору шишельника Самосеева. Поставил посреди комнаты, сам отошел в сторону, велел ему поворачиваться и спиной и боками, распушить бороду, поглубже нахлобучить картуз.

— Борода еще длинней может вырасти? — спросил управляющий.

— От ухода зависит, Георгий Иваныч. Опять же и от кормежки. Как ежели чему-нибудь сладкому либо жирному по ней потекчи, так и она, попитавшись, в рост кинется, а на сухую пору не токмо что борода, а и простая трава сечется да жухнет.

— Ну-ка, сядь на стул.

— Не смею, Георгий Иваныч... — смутился Самосеев.

— Садись, говорю, — подставил управляющий стул. — Плотней садись, к спинке... Вот так. Выпяти вперед руки и сожми в кулаки... Так... Поддевка хорошая есть?

— Никак нет. Зипунишко только вот этот.

«Если он принарядится да морду наест — первейшим кучером в городе станет. «Чей это бородач?» — «Лисогоновский». Так и будут все говорить».

В конюшне стоял дятловский гнедой мерин. Кличка мерина — Вихрь — говорила сама за себя.

Во сне никогда не снилась Спиридону Самосееву жизнь, наступившая вдруг у него. Из битком набитой комнаты, где у него было место в сыром углу, он переселился в брагинскую времянку. Новая кучерская поддевка с гарусным красным кушаком; шапка с лисьей меховой оторочкой; сапоги со скрипом; плисовая безрукавка и шаровары; синяя, зеленая и красная рубахи-косоворотки, кожаные голицы и даже гребень, чтобы бороду каждодневно расчесывать, — все, как в сказке, в один день появилось у него. А ко всему этому — что самое удивительное — никогда и никем из нанимаемых работников не слыханный хозяйский приказ: наедаться не только до полной сытости, а переступая через нее. Сало с салом есть и салом закусывать.

— Я, — сказал Георгий Иванович, — хочу тебя поскорей как хорошего борова откормить. Чтобы шея — во! Морда — во! И лоснилась бы обязательно. За бородой следи хорошенько.

Вот когда к бедолаге Спиридону настоящая жизнь подошла. Раздобрел Спиридон. Теперь ветчины или сала шматок возьмет — и хоть с утра до ночи разъезжай, брюхо не подведет.

Как-то Георгий Иванович ждал-ждал, когда же кучер лошадь подаст. Вышел на крыльцо, крикнул:

— Спиридон!

Никто не отозвался. Рассердившись, рванул дверь времянки — там никого не было. Пошел на конюшню, а навстречу ему, согнувшись и поддерживая руками живот, охая и дрожа, едва брел кучер.

• Предыдущая
• 33/81
• Следующая