Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 49

• Предыдущая
• 49/81
• Следующая

Со всех сторон сходились к его могиле проникшие на кладбище рабочие и просто любопытные. Самые заядлые любители похорон не могли припомнить такого множества людей, пожелавших проводить ничем не приметного мертвеца. Мало ли разных убитых хоронили тут! Позапрошлым годом буфетчик из «Мадрида» жену и тещу зарезал, — и то не в пример меньше народу было, а тут и случай-то совсем не диковинный. Подумаешь — лошадь парня убила, — ничего уж такого особенного в этом нет, а ему, лаптежнику, вон какую почесть оказывают! Надо поближе пробраться да посмотреть.

Отец Анкудин помахивал кадилом, раздувая тлеющие в нем угольки.

Открытый гроб стоял на бугре свежевырытой глинистой темно-бурой земли. Прощались с Федькой голубое небо и яркое солнце; налетевший ветерок в последний раз шевельнул его светлые волосы. Кадильным дымом опахнуло лицо мертвеца.

— Во блаженном успении вечный покой подаждь, господи, новопреставленному рабу твоему Феодору... — начал старенький поп заупокойную панихиду, но его прервал выкрик старика Бодягина:

— В каком блаженном успении, когда убиенный он?! Убиенный!.. Ты таким его богу и представляй. А то ишь чего сказал: во блаженном...

Не отрывая глаз, смотрел Федот Бодягин на сына и, время от времени поправляя попа, подсказывал:

— Убиенный он... Убиенный...

Когда кончилась панихида и двое рабочих хотели накрывать крышкой гроб, Тимофей Воскобойников остановил их. Он поклонился мертвому и сказал:

— Прощай, Федор... Ты своей смертью нашу общую рабочую дружбу сковал. На могиле твоей поклянемся — не допускать измывательства над рабочим людом. Все за одного стоять будем. На силу властей и хозяев — свою рабочую силу выставим, на их козни и ложь — свою рабочую правду. Рабочий народ сумеет постоять за себя, не испугается ни полицейских нагаек, ни хозяйских угроз. Пусть не думают, что нами можно по-всякому помыкать...

Резкий свисток урядника приглушил слова Воскобойникова.

— Замолчать!.. Немедля все прекратить!.. Сидоров, примечай... В серой блузе какой... Задержать!.. — исступленно выкрикивал побагровевший урядник.

Он стоял в отдалении на нижней поперечной плашке массивного дубового креста, торчавшего над чьей-то могилой, одной рукой держался за него, а другой размахивал в воздухе:

— Разойди-ись!..

И, поймав болтавшийся на шнурке свисток, опять пронзительно засвистел.

Завальщик Гаврила Нечуев дернул за руку Воскобойникова, заставив его спуститься с бугра, быстро снял с себя потертый пиджак и накинул ему на плечи.

— Пущай теперь примечают.

Двое других рабочих выдвинулись вперед загородили собой Воскобойникова, а там — еще двое, еще. Не прошло и минуты, как он был уже в гуще толпы.

Полицейские свистели, пробивали себе дорогу локтями, и нелегко им давалось это.

— Где?.. Который?.. Кто говорил?..

На кладбищенской церкви опять лихо затрезвонили молчавшие некоторое время колокола. Они заглушали и стук забиваемых в крышку гроба гвоздей и свистки. Один полицейский, вспотевший и раскрасневшийся, протиснулся к могиле и ошалелыми глазами разыскивал человека в серой блузе. Отец Анкудин посмотрел на него, еще гуще свел свои зеленоватые брови и, рывком сдернув с него фуражку, сунул ее ему в руки. Указывая на свой наперсный крест, строго погрозил пальцем и, дымя кадилом на медленно опускавшийся в могилу гроб, дребезжащим голосом протянул:

— И сотвори ему вечную па-а-мять...

— Вечная па-амять... Вечная па-амять...

Не обращая внимания на полицейского, сначала стоящие поблизости, а за ними и остальные подхватили последние слова отца Анкудина, с которыми Федор Бодягин навсегда уходил от людей.

Под веселый перезвон колоколов закапывали его.

А тем временем, когда полицейские пытались высмотреть человека в серой блузе, в толпе пробирался Алексей

Брагин и то одному, то другому рабочему совал вчетверо сложенные листовки.

— Что это?

— Почитаешь потом.

— А как неграмотный я?..

— Товарищу дашь.

— Эй, парень, нам дай...

— И нам...

Рабочие брали листовки и прятали их — под околыши картузов, под онучи, за пазуху; перемигивались между собой и сговаривались не расходиться с кладбища, чтобы почитать где-нибудь тут в укромном месте.

— Сам-то с дятловского? — спрашивали Алексея турушинцы.

— С дятловского, — отвечал он.

А дятловские думали, что он со стекольного либо с железной дороги.

— Антон, слышь?.. Деповский парень тайные листки раздает, — шептал один другому. — Расстараться бы нам достать.

Люди понимали, что на всех листовок не хватит, и группами примыкали к тем, кто их получил.

У Алексея оставалась одна листовка, и он протянул ее старику.

— Возьми, отец, на память себе. Тут и про твоего Федора сказано.

— Грамотка? — недоуменно посмотрел Федот и виновато помялся. — Темный я, необученный.

— Попросишь кого-нибудь, почитают. Только надежным людям давай.

Спрятал Федот Бодягин эту грамотку на груди и тронулся дальше в путь.

Оживленно было у кладбищенских поселенцев, много гостей пришло к ним и в этот, второй, день пасхи.

— Нет ничего приятней, как гулять по кладбищу. Как вы находите, Клавочка? — говорил филимоновский приказчик дочери трактирщика Шибакова.

— Конечно, если интересные надписи попадаются. Вон там стихами сложено. Пойдемте посмотрим, Яша.

И, держа Яшу за руку, перескакивает Клавочка через вросшие в землю безымянные холмики, упирается грудью в ограду и, щуря глаза, старается прочитать, что написано на дощечке, прикрепленной к кресту.

— А я считаю, что когда ежели с вами, то в этом особенная приятность, — шепчет приказчик, губами касаясь ее уха, и, чтобы Клавочке удобнее было стоять, придерживает ее за талию, слегка прижимая к себе.

А Клавочка, будто не замечая ничего, увлечена чтением стихотворной надписи:

Безутешно наше горе,

Ты ушел от нас, Григорий...

И тогда рука Яши смелее подбирается к ее груди...

— Да... Да, душа-человек Селиверстыч был. Доброты непомерной... А уж выпито с ним!.. — расположились приятели у могилы своего друга и чокнулись стаканчиками.

— Надо и ему стаканчик оставить. Дороже такого помина ничего для Селиверстыча быть не может. Пущай возрадуется его душенька.

И добросердый друг покойного Селиверстыча поставил в изголовье могилы доверху налитый стаканчик. А на закуску — кружочек колбаски и половинку соленого огурца.

Какой-то бабе вздумалось поголосить с набором складно сложенных причитаний, но ее остановили:

— Не омрачай, тетка, светлого дня. У покойников тоже праздник, а ты выть затеялась.

На многих лицах если и грусть, то тихая, скрытая, созвучная с умиленной душой.

В дальних уголках, в стороне от прогуливающихся и поминающих, то в одном, то в другом месте задерживались группы рабочих.

Сосредоточенны лица людей, внимательно прислушивающихся к тому, что читает им полушепотом человек.

«Товарищи рабочие! Тяжела ваша жизнь, а облегченья ей нет. С каждым днем все сильнее угнетает хозяин. Обманом людей вел свою жизнь купец Дятлов и обманом продолжает ее как заводчик. Многое он вам обещал, корча из себя благодетеля, а на деле пользовался вашей беззащитностью и беспомощностью. Вместо денег — талоны в лутохинскую лавку, где все дороже и хуже, чем у других, штрафы, сниженные расценки, глумление над человеческой личностью, издевательства — вот все его «благодеяния». В последний раз он придумал брать неустойку с рабочих, хотя срок договора не истек и они согласны были работать до его окончания. Для устрашения рабочих он вызвал стражников и полицию, которая во всем держит его сторону. Не так давно вы хоронили вагранщика Захара Макеева и его дочь, погибшую тоже по вине Дятлова, а теперь на заводе новая жертва. Молодого рабочего Федора Бодягина увезли в больницу с проломленной головой, а его отца Дятлов ограбил на глазах у всех, не выдав заработанные деньги.

Доколе же, товарищи, можно еще вам терпеть? Не верьте заводчику. Обещая увеличить заработок, он снова обманет вас, накладывая на каждого штрафы, а поэтому требуйте их отмены и выплаты заработанных денег наличными, а не талонами. Требуйте полной отмены сверхурочной отработки. Держитесь дружнее, — в сплоченности залог вашей победы. Ни просьбами, ни мольбами вам не добиться улучшения своей жизни. Для этого нужна борьба. Дятлов — паук, кровопийца, ваш враг. Сейчас наступает весна, и он боится, что многие рабочие уйдут с его завода. Пользуйтесь этим, товарищи, и предъявляйте ему свои требования. Он набрал заказов на десятки тысяч рублей, и ему нужна ваша рабочая сила, но не продавайте ее за гроши. Бастуйте, если он будет упорствовать. Вас поддержат рабочие стекольного завода и железной дороги, и если все рабочие будут крепко стоять друг за друга, то тогда не страшна никакая полиция. Всех не засадят в кутузку. Смелее действуйте. Бросайте бесстрашно вызов кровопийце-заводчику. Придет время, и рухнет власть капитала вместе с полицией, которая оберегает его, и вместе с самим царем, этим главным жандармом России. Долой самодержавие, долой богачей-палачей. Долой угнетателей!»

• Предыдущая
• 49/81
• Следующая