Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 58

• Предыдущая
• 58/81
• Следующая

— Что это?

— В искупление причиненного беспокойства. Разрешите откланяться?

Когда закрылась за Лисогоновым дверь, заглянул полицеймейстер в конверт — в нем лежало сто рублей.

— Н-да... — неопределенно произнес он.

Думал, рублей двести, а то и триста получит с него, а обернулось все только сотней. Тоже и это деньги, конечно.

— ...И не могло ничего за ним быть. Я, вашскородье, каждонедельно в полной тщательности за этим Брагиным наблюдаю и всего наскрозь его вижу. Ежели чуть чего — никуда ему от меня не деться, — говорил квартальный Тюрин исправнику и приставу.

Полицеймейстер вышел из кабинета, остановился около них и удовлетворенно сказал:

— А все-таки старик Бодягин изобличен. Он почти признался, что листовки распространял.

Отдежурив свои часы, квартальный городовой Тюрин сидел дома и пил чай с вишневым вареньем. Его супруга Мавра Платоновна была большой мастерицей на всякие разносолы, а уж варенье варила такое, что и исправничиха и полицеймейстерша могли позавидовать. А сам Тюрин мастак был заваривать чай.

Супруги сидели и благодушествовали. Самовар мурчал, кошка мурчала, устроившись на коленях у хозяйки, под печкой цвиркал сверчок, а в клетке над окном — чижик, и в этом домашнем уюте Тюрину самому хотелось тоже и поцвиркать и помурчать. Дороже любого гостя, милей ближайшего родственника был для него Алексей Брагин, сидевший за этим же столом, и тоже, видимо с удовольствием, пивший чай. Внял Алексей совету квартального, отказался от жительства у маляра Агутина и перебрался к своему надзирателю. Мавра Платоновна сначала поморщилась — стеснять жилец будет, доставит лишние беспокойства, но супруг растолковал ей, какие выгоды может им принести поднадзорный человек.

— Считай меня, Алексей, как бы вторым своим крестным отцом. По-родственному с тобой заживем, душа в душу, — обнадеживал его Тюрин.

А Мавра Платоновна подкладывала жильцу варенье на блюдечко и улыбчиво приговаривала:

— Просим прощенье за наше угощенье. Приневольтесь, покушайте.

— Замечательное варенье, Мавра Платоновна!

Чтобы постоялец не заскучал на своем новоселье, Мавра Платоновна после чая достала карты и предложила сыграть в свои козыри либо в подкидного дурака, но Алексей отнесся к этому без особого воодушевления, и Тюрин нашел более подходящее занятие. Он вынул из комода толстую книгу в потертом кожаном переплете и подсел к Алексею.

— Помнишь, говорил я тебе... Надолго хватит читать. Всем книжицам — книга.

— Даже — книжища, — согласно добавил Алексей.

— Именно. Толще такой не сыщется. Гляди, написано: «Книга царств...» — многозначительно произнес Тюрин, ведя пальцем по строчке раскрытой Библии. — В самом Священном писании про царства сказано, значит, держаться им нерушимо во веки веков... Чуть не полпуда весит она, — обеими руками приподнял Тюрин книгу и тяжело опустил на стол, — а в пакостной листовке, что крамольники саморучно печатают, — какой в ней вес может быть? Никакого. Так же и во всем политическом рассуждении. Вековечные царства, законы незыблемо держатся, а супротив них, как супротив такой книжищи, пустяковую листовку подсовывают. Ни толку, ни разума в этом нет, и доставляется одно только комариное беспокойство... Вот он жундит... — проследил Тюрин взглядом за комаром, влетевшим в окно, терпеливо дождался, когда комар сел ему на щеку, и прихлопнул его ладонью. — Тут и всей его песне конец.

— А кто они, Анисим Фаддеич, у нас... эти люди? — спросил Алексей.

— Да, — живо подхватил за ним Тюрин. — Кто такие они? Ты как думаешь?

— А вы знаете — кто?

— Ну?..

— Я у вас спрашиваю.

— У меня... — поджал губы Тюрин. — А я тебя послушать хотел.

Они испытующе посмотрели друг на друга.

— Надо полагать, недовольные, — немного подумав, сказал Алексей.

— Что значит — недовольные? Мало ли кто чем недоволен. Я, может, тоже разные недовольства и свои желанья имею, но листовки-то не печатаю. И опять же такое в рассужденье возьми: ни мужику, ни рабочему человеку в голову не придет, чтоб листовками заниматься. Он и неграмотный и способов этих не знает, как листки выпускать. Для такого дела дошлые люди нужны, грамотеи. А зачем они это делают — опять же понять невозможно. Грамотный человек и должность может хорошую получить, и объегорит какого-нибудь простофилю, так что ему бунтовать совсем ни к чему. И получается одна сплошная неразбериха. Я считаю, что грамотный человек только из озорства на такое дело пойдет, а вовсе не от нужды.

— Значит, не верите, что человек может за других постоять? — спросил Алексей.

— И никто в это не верит, — убежденно ответил Тюрин. — На кой ляд мне о каких-то сиволапых думать, когда я их в глаза не видал.

Осторожно походили вокруг да около щекотливого вопроса о политически неблагонадежных людях и, будто бы не проявляя к этому дальнейшего интереса стали говорить о пустяковых повседневных делах.

Однажды, досыта наигравшись в карты, Тюрин попросил Алексея почитать перед сном божественное, и на столе опять появилась Библия.

— О чем же вам почитать? — спросил Алексей.

— Любую страницу открой — на каждой святые слова, — вдохновенно проговорил Тюрин.

Мавра Платоновна благоговейно поправила фитилек горящей лампадки, перекрестилась и села послушать Священное писание. Алексей раскрыл Библию наугад и начал читать о жизни возлюбленного богом праведного праотца Лота, спасавшегося со своими непорочными дочерьми в горной пещере. И с первых же слов произошел конфуз, повергший в замешательство Тюрина и его супругу. Алексей читал о том, как оберегаемый богом старый пьяница Лот стал любовником своих дочерей.

— Постой, постой... — прервал чтеца Тюрин. — Ты, парень, чего-то...

Он подвинул Библию к себе и, водя пальцем по строчкам, смущенно сглатывая отдельные слова, читал:

«И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его...

И сказала старшая младшей: отец наш стар; и нет человека на земле, который вошел бы к нам по обычаю всей земли.

Итак, напоим отца нашего вином, и переспим с ним...

И напоили отца своего вином в ту ночь; и вошла старшая, и спала с отцом своим (в ту ночь); а он не знал, когда она легла и когда встала.

На другой день старшая сказала младшей: вот, я спала вчера с отцом моим: напоим его вином и в эту ночь; и ты войди, спи с ним.

И напоили отца своего вином и в эту ночь; и вошла младшая, и спала с ним».

Тюрин смущенно поерзал на стуле, захлопнул Библию, сунул ее в комод и больше не доставал.

— ...Что это Веру Трофимовну не видно? Не заболела ли? — спрашивали соседки Федора Павловича Симбирцева.

— Эва, хватились! Она уже три дня как в Москве. В гости к брату уехала.

— Ах, вот оно что!..

До Москвы сотни верст, а Вера Трофимовна находилась всего лишь на третьей версте от станции.

— Какая-то еще баба у тебя, Измаил, завелась, — заметил один из путевых рабочих выглянувшую из будки женщину.

— Сестра Фатимки. Своячень мой.

— А-а... А я думал, ты себе еще новую бабу завел. Вам, татарам, ведь можно это.

— А почему не можно? Конечно, можно. Только деньга имей. А когда деньга мало, то и один Фатимка — много.

Вера Трофимовна, под стать Фатиме, была в каком-то старом бурнусе, повязанная по самые брови темным платком.

Напав сразу на верный след, но не распознав его, полиция кинулась в сторону и спутала все.

Письмоводитель из нотариальной конторы выписывал себе три газеты и два журнала с какими-то приложениями. Зачем все это ему? Может, он не только читает, но и свои «приложения» выпускает в виде этих противозаконных листовок? И полиция ночью явилась к нему. Газеты и журналы — столичные; приложения к ним — сочинения русских и иностранных писателей, — все дозволенное. В погребе у письмоводителя нашли бутыль с какой-то подозрительной густой темной жидкостью. Не краска ли для печатания? Но оказалось, что это был то ли маринад, то ли сироп.

• Предыдущая
• 58/81
• Следующая