Набат - Люфанов Евгений Дмитриевич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/81
• Следующая

Деды спали. Санька зажег жестяную лампочку без стекла, и, пока она вила свою нитку копоти, посмотрели ребята, что принесли. Листки липли к рукам, расползались. Вместо строчек — сплошные фиолетово-бурые пятна, ни одного слова не разобрать. Все листки оказались негодными. Вот и труд пропал, и время напрасно ушло. Жди теперь, когда еще напечатают. Петька с Прохором приуныли, и Санька Мамырь вызвался им помогать.

Через три дня Санька Мамырь достал из-под щитов новую пачку листовок. Они предназначались для рабочих дятловского завода. Спрятал их Санька, а как передать Прохору с Петькой — не знал. Они работали в ночную смену, а сам он — в дневную. Прямо с работы побежал к дятловскому заводу, чтобы перехватить ребят и хоть сказать им, что листовки припасены, но они уже успели пройти. А дома его дожидалась нищенка Настасья Макеева.

Прохор и Петька тоже думали, как им дальше поддерживать связь с Мамырем, — не дожидаться же следующего воскресенья, когда можно встретиться на рыбалке, — и обратились к Насте:

— Ты к его дедам ходишь... Спроси, может, Санька что-нибудь передаст нам.

— Спрошу, — пообещала она.

Чтобы не докучать хозяевам частым появлением под их окнами, Настасья два дня ходила по Дубиневке — то по одной, то по другой стороне; два дня — по Хомутовке и так же два дня по Громку. Завершив свой круг, она только на седьмой день появлялась опять под теми же окнами. Набрав суму, прежде чем идти домой, шла к Карпельской заставе, чтобы разделить подаяния со стариками, которых взялась опекать.

Пришла она к ним в этот раз уже перед заходом солнца. Саньки еще дома не было, должно, на работе задержался. Выложила Настасья старикам половину кусков, посидела, рассказала о новостях:

— Сухорукой Агашке купчиха Лещева вчерась заместо медяка золотой сунула, а нонче-то спохватилась. Всех нищих допытывала: кому-де во здравие свое подавала, признавайтесь по честности...

— Их ты!.. По честности... Неужто Агашка ей отдала?

— Не... Потаила.

— Ну, так это и быть должно. Агашка — она не упустит. Ей что попадет — кувалдой не вышибешь. Счастливится ей.

— Лещева-то всех ругательски ругала на паперти. И как только не обзывала, страсть!.. А блаженный какие-то железные когти себе в грудь вонзил. Кровь под ними ошметками запеклась. И еще веригу навесил.

— Блажной он, Настя, а не блаженный.

— А хожалая мертвенького родила. Бабка Праскуня ей напророчила.

Свои новости, свои пересуды у них.

Когда Санька пришел, Настя потайно от дедов спросила его:

— Чего Прохору передать?

И у Саньки мелькнула мысль: вот кого попросить пронести листки. И сказал ей об этом.

Настя постояла, подумала.

— В артели у нас мужики говорят, в листках правда писана. И в этих, Сань, правда?

— И в этих, теть Насть.

Она взглянула на видневшуюся вдали церковь, на кресте которой плавилось золото огневого заката, перекрестилась и согласно сказала:

— Ну, что ж. Коло хлебушка правда будет лежать. Пронесу.

...Вот забор, которым огорожена задняя сторона заводского двора. Год назад в этом приямке, поросшем полынью и лопухами, Прохор ночевал с дядей Игнатом, ожидая, когда начнут набирать на завод людей. В эту щель глядел на фейерверки и ракеты, на гулявших у Дятлова гостей. Думал ли тогда, что через год подойдет к этому месту, чтобы начать борьбу с самим заводчиком! В щель забора видна заводская свалка. Сейчас Прохор пройдет на завод, вывезет на тачке пережженную, размолотую барабаном пыль, вывалит ее на свалке у самого забора, а Петька с той стороны просунет ему в щель листовки.

Агутин не мог нарадоваться, глядя, как его рыжий хохлатый вертун кувыркается в воздухе. Самым ручным был он из всех голубей. Смело садился на плечо хозяина и, воркуя, крутился на нем. Такой голубь — куда его ни занеси — обязательно домой прилетит. Других чужаков приведет, а сам на чужую голубятню не сядет.

— Надо его, Михаил Матвеич, к делу приспособить, — сказал Алексей.

— Как это?

— Пусть послужит будущей революции, почетную жизнь проживет. Мы ему потом памятник за это поставим: голубь — с революционной листовкой.

— Болтаешь чего-то ты.

— Да нет, дело говорю.

И, оказывается, Алексей действительно дельное предложил: прилетит голубь — значит, листовки готовы и ночью их можно забрать. А пока их печатают, пусть находится в будке.

Окраска купола Подгоренской церкви подходила к концу, и маляры решили на будущее больших подрядов не брать, чтобы долго на одном месте не задерживаться.

Тогда Алексею можно будет опять какое-то время проводить у Измаила, сменить «загостившуюся в Москве» Веру Трофимовну.

Вечером он, петляя по улицам, кружным путем пришел в будку, и с «ночным поездом» возвратилась домой жена Симбирцева.

Два раза за время ее отсутствия Федор Павлович бывал в гостях у жандармского ротмистра, где собирались любители поиграть в карты. В первый раз проиграл рубль шестьдесят пять копеек, а в другой — выиграл два рубля.

Измаил соорудил над сараем голубятню, и Мамед прибежал к Агутину забрать хохлатого вертуна.

— Давай, действуй, сибирский глаз, — напутствовал своего любимца маляр.

Когда вертуна дома не было, Агутин старался до заката солнца вернуться с работы и перед сумерками погонять голубей. Откроет им дверцу, возьмет шест в руки и, присвистывая, начнет крутить его с развевающейся наверху тряпкой. А голуби все выше и выше взмывают в синеву просторного неба. Глядишь, к разноперой стае прибьется еще один голубь, подлетевший со стороны, и на радостях начнет кувыркаться в воздухе, перевертываясь через хвост или через крыло.

Настасье Макеевой пришлось делать лишний конец — наведываться к маляру Агутину. Если кому покажется странным — что это нищенка зачастила сюда ходить, — ответ есть на это: договорилась, что маляр будет покупать у нее собранные за день куски, — поросенка завел у себя.

— Прилетел голубь, слышь, — говорила Настя пришедшему с работы Прохору.

А если Прохор работал в ночную смену, сообщала о прилетевшем голубе Саньке Мамырю.

Привыкли деды к ее ежедневным заходам. Как только солнцу садиться, слепой подтолкнет локтем зрячего, спросит:

— Не видать, сват?

А зрячий и без его напоминания давно уже поглядывает в ту сторону, откуда должна появиться Настя.

— Не видать пока.

— Запропастилась совсем... Ждешь, ждешь... Солнце-то, должно, село уж.

— Ждать — не устать, сват. Было б чего.

— Как же так не устать? Жданки — они докучливы.

— Вон идет.

— Ну и слава богу.

Санька, сидевший в доме у окна, тоже поджидал ее.

— Избалуешь ты моих мальцов, тетка Настя. Все гостинцы им да гостинцы...

Одному деду — пирожок с луком, другому — рыбник. Оставила Настя и хлебца им, чтобы завтра не скучали весь день. Санька положил в суму листки, принесенные еще ночью, Настя прикрыла их кусками, пошла.

Дома Прохор взял у нее листовки, сунул их к себе под изголовье и притворился, что спит. А ближе к ночи толкнул Петьку, и они тихо вышли из артельной квартиры.

Тимофей Воскобойников обратился к Дятлову с просьбой — разрешить ему на неделю отлучиться.

— По какой это надобности?

— Надобность большая, Фома Кузьмич. Решил я совсем здесь обосноваться и хочу жену с дочкой привезти.

— А сами они не доедут, что ли?

— Вещички будут кое-какие, да и дочка маленькая. Одной бабе не справиться.

На неделю... За неделю такой формовщик, как Воскобойников, сколько наформовал бы тут! Не хотелось отпускать его. Но — привезет он семью, тогда уж никуда с завода не денется. Можно будет ему для обзаведения разной домашней утварью десятку-другую в долг под работу дать и потом покрепче держать в руках. И те двести с лишним рублей, что полиции за него заплатил, — вернуть. Зима подойдет, тогда сговорчивей будут все.

— А раньше недели не обернешься?

— Буду стараться пораньше. Загуливаться самому мне не интересно.

• Предыдущая
• 60/81
• Следующая