Перепутья - Венуолис Антанас - Страница 24

• Предыдущая
• 24/64
• Следующая

Едва выбежав из замка, одни литовцы Каригайлы — сторонники Витаутаса — сразу побросали оружие и сбежали, другие повернули против своих же; однако некоторые, верные князю, схватились с жемайтийцами и не хотели сдаваться живыми. Сзади на них навалились успевшие опомниться бояре Кершис с Кинсгайлой… и полилась рекой литовская кровь. Литовцев было намного меньше, и они быстро рассеялись.

— Napszud, bracia! * — крикнул воинственный Казимир Каригайла и во главе усатых польских офицеров и отважных молодых шляхтичей Ягайлы галопом вылетел из замка.

— Naprzod, bracia, naprzod! — подхватили его клич поляки, и земля задрожала под копытами их коней.

Разогнавшись, они врезались в полки боярина Книстаутаса, которые преградили им дорогу, и схватились мужчина с мужчиной. Но словно о стену ударились литовцы и поляки Каригайлы о жемайтийцев боярина Книстаутаса. В самом начале всех закрывали тучи черной пыли, и ничего нельзя было разглядеть.

Но вскоре литовцы и поляки увидели, что они окружены со всех сторон и что уже нет для них спасения; однако сдаваться они не хотели, а старались любой ценой прорваться вперед, к воротам. Жемайтийцы били их железными палицами сзади, рубили мечами спереди, протыкали копьями сбоку… Однако верные своему государю и своему командиру поляки и литовцы, хотя и таяли, редели их ряды, все же рвались только вперед и вперед. Там, где они прорывались, оставались горы трупов людей и лошадей, раздавались плач и стоны раненых и умирающих. Одни умирающие обращались к Иисусу и Марии, взывали о помощи к святому Иосифу, другие называли имена Перкунаса, Праамжюса, мстительного Пикуолиса. Некоторые крещеные литовцы, увидев, что жемайтийцам сопутствует удача, в свой смертный час взывали к теням предков и тоже называли имена многих богов.

— Сдавайтесь! Все равно вам конец! — крикнул боярин Книстаутас, когда живая стена поляков и литовцев ударилась о его полки и была окружена.

— Naprzod, bracia, naprzod! — со словом "naprzod" опуская меч то в одну, то в другую сторону, ответил ему седой усатый воевода, и там, где сверкал его меч, с треском крошились доспехи, валились с коней всадники, падали пешие. Молодые шляхтичи Ягайлы, казалось, тоже не хотели отставать от своих усатых командиров.

Но отважнее всех, яростнее всех орудовал мечом молодой рыцарь, брат Ягайлы, староста Кривого замка Казимир Каригайла. Над гребнем его шлема развевался пучок перьев дорогих заморских птиц, сверкали на солнце кованые доспехи работы миланских бронников; да к тому же его шлем украшала прицепленная слева изящная перчатка польской красавицы. И он вместе с поляками кричал "naprzod, bracia", отдавая приказы и по-литовски, и все рубил и рубил. Рубил направо, рубил налево, топтал своим конем сбитых пеших и всадников и все рвался вперед, поближе к воротам замка. Когда над его головой поднималась железная палица жемайтийца или со свистом пролетала тоненькая сулица, или когда сверкал перед глазами меч, Казимир Каригайла взывал не к Перкунасу, не к Праамжюсу, не к Иисусу и не к Марии — его губы шептали сладкое имя польской красавицы.

Рубил Казимир Каригайла жемайтийцев так, как его дед Гедиминас и прадед Миндаугас рубили когда-то крестоносцев и меченосцев.

Увидев жемайтийского боярина в дорогих доспехах, Каригайла пришпорил своего коня и в несколько скачков очутился перед равным себе богатырем. Он замахнулся мечом, но тут узнал боярина Книстаутаса и, растерявшись, поднял своего коня на дыбы.

Боярин Книстаутас тоже узнал Каригайлу. Хорошо он знал и его отца, славного князя Альгирдаса. Не раз ходил он с князем Кестутисом помогать ему воевать Псков и Смоленск, ходил походом на далекий Новгород. Князь Альгирдас тоже приходил Кестутису на помощь, когда надо было бить крестоносцев и меченосцев. Вспомнил теперь боярин Книстаутас, как он носил на руках маленького Каригайлу, одногодка его сына Манивидаса.

— Каригайла, сдавайся! — крикнул боярин Книстаутас и тоже поднял на дыбы своего коня.

— Naprzod, bracia! — ответил ему отважный Каригайла и что было силы ударил боярина Книстаутаса мечом по голове.

Боярин успел отвести этот удар в сторону и в свою очередь вышиб из его рук меч.

— Живым мне его, живым! — зло приказал своим воинам боярин Книстаутас и показал на князя.

Но Каригайла быстро пришел в себя, оруженосец подал ему меч, и он снова бросился на боярина. Их кони зубами вцепились друг дружке в гриву. Скрестились взгляды старого боярина и молодого князя. Глаза Каригайлы горели ненавистью, он был так разъярен, что, казалось, вот-вот вцепится зубами в доспехи боярина Книстаутаса. Боярин смотрел на него пренебрежительно, насквозь пронизывая взглядом.

— Каригайла, сдавайся! — цедя слова сквозь зубы, во второй раз предложил ему боярин и занес над его головой меч.

Каригайла отвел этот удар, отскочил назад и снова со всей силой опустил свой меч на голову боярина. Он перерубил шлем и сбил латунную броню. Боярин закачался, снова выпрямился и, воскликнув «живым мне его, живым!», бросился на Каригайлу и сшиб его с коня.

— Jadzio! — воскликнул отважный Каригайла, падая на землю.

Поляки, увидев своего командира поверженным наземь, бросились спасать его, а усатый воевода со своими оруженосцами начал рубить мечом простоволосого жемайтийского боярина. Книстаутас еще защищался, но долго сопротивляться не мог: истекая кровью, он свалился с коня.

— Живым мне его, живым!.. — еще крикнул боярин Книстаутас, не выпуская из рук уздечки и нащупывая стремя. Но оруженосец усача соскочил с коня и вонзил ему в грудь мизерикордию…

На Каригайлу Казимира навалились несколько мужчин и попытались взять его живым. Он вырвался и снова схватился было за меч, но тут один жемайтийский воин секирой на длинном древке снял ему голову. Вскоре было покончено и с другими отрядами поляков и литовцев Каригайлы.

Когда князь Витаутас вместе с родовитой знатью спустился с горы над Вильняле, Кривой замок уже был взят и теперь пылал. В нем хозяйничали жемайтийцы. Ликующие воины носили под стенами других замков надетую на копье голову Казимира Каригайлы, показывали ее защитникам замков, чтобы нагнать на них страху.

Боярину Книстаутасу поспешно устроили торжественные похороны.

Хотя Кривой замок был внезапно и быстро взят, штурм других замков начался еще не скоро, только через несколько дней, когда прибыли все пушки, все тараны и другие стенобитные машины.

Начался месяц октябрь. Испортилась погода, дни стали короткими, ночи — длинными, а от беспрерывных дождей вышли из берегов реки, и все дороги превратились в сплошное месиво из жидкой грязи. Деревья пожелтели и начали сбрасывать листья. Теперь уже можно было без труда разглядеть, что творится в осажденных замках на вершине горы Гедиминаса ³⁷.

Уже целый месяц многочисленные отряды союзного войска били по крепостям Вильнюса и никак не могли разрушить их прочные каменные стены. Днем и ночью гремели пушки, трудились тараны; сотни рыцарей, прикрываясь металлическими крышами, приближались к стенам замков, пытались подкопаться под фундамент, били по ним и сверху и снизу, но все тщетно. Осажденные с не меньшим успехом разбивали из пушек тараны и катапульты штурмующих, лили им на головы расплавленную смолу, ошпаривали их крутым кипятком, а когда рыцари наконец поднимались к гребню стены, снимали им головы секирами на длинных древках.

Приуныли крестоносцы, не так уж рьяно рвались в бой и чужеземные рыцари, а как только зарядили затяжные дожди и подул холодный северный ветер, все расстроились, проявляли недовольство и только поглядывали в сторону дома. Еще больше портило всем настроение то, что теперь, после того как развезло дороги и вышли из берегов реки и речушки, уже нельзя было пускаться в окрестные селения и грабить местных жителей. Кроме того, стало не хватать провианта для людей и корма для лошадей. А каждый день уносил сотни новых жертв, так что в обоих костелах Вильнюса отцы монахи с утра до вечера служили панихиды за упокой души погибших и в сумерках хоронили их на Антакальнисе в общих могилах. Земля вокруг замков и в самом городе, ежедневно разрезаемая колесами тысяч повозок, размешиваемая тысячами человеческих ног и лошадиных копыт, превратилась в кашу. Рыцари вязли вместе со своими доспехами, повозки застревали, и по грязи никуда нельзя было пройти. Промокшие насквозь шатры не хранили тепла, а дома и избушки в городе все уже были разрушены и сожжены.

• Предыдущая
• 24/64
• Следующая