Перепутья - Венуолис Антанас - Страница 33

• Предыдущая
• 33/64
• Следующая

— Брат Юргис, что ты говоришь; они оба бились согласно уставу ордена и рыцарским традициям! Этому есть свидетели. Вот они! — И комтур Герман, повернувшись к стоявшим рядом и слушавшим их разговор четырем свидетелям, которые наблюдали за битвой, спросил: — Скажите, братья, разве этот поединок проходил не по уставу нашего ордена и рыцарским обычаям?

Свидетели переглянулись, но никто не ответил. Комтур Герман еще больше смутился и снова обратился к свидетелям:

— Братья, вы молчите тогда, когда надо говорить. Самое большое достоинство воина — молчать, когда надо молчать, и говорить, когда надо говорить.

— Благородный комтур Герман, — заговорил Греже. — Ганс Звибак убил рыцаря Дранка не как рыцарь на поединке, а как разбойник в поле!

— Как это?! — поразился комтур Герман. — Объясните мне.

— Когда рыцарь Дранк, посадив лошадь брата Ганса на задние ноги, не воспользовался удобным случаем, чтобы снять ему голову, а вонзил свой меч в землю, поединок должен был быть остановлен звуком трубы и либо прекращен, либо начат заново! — объяснил рыцарь Греже и впился взглядом в крестоносцев, свидетелей поединка.

— Тогда почему этого не сделали свидетели? Я стар, плохо вижу.

— Сигнал трубой вы, благородный комтур, подавали со стены, а мы только исполняли вашу волю, — ответил один свидетель и потупил глаза.

— Господи, тут есть и моя вина! — застонал старый комтур и прикрыл глаза рукой.

— Да, благородный комтур, мы ждали вашего сигнала, — подтвердил и второй свидетель.

— Кроме того, благородный комтур, когда рыцарь Дранк вонзил меч в землю, брат Ганс должен был сам объявить о своем поражении; он не сделал этого и навлек на всех братьев позор, а на себя со стороны рыцарей — месть, — закончил рыцарь Греже и добавил: — Моя перчатка, благородный комтур, поднята, и мы ждем вашего согласия и благословения!

Комтур Герман опустил голову, сделал скорбное лицо и, благословив рыцарей поднятой рукой, вернулся в замок.

Вслед за ним вернулись и рыцарь Греже — надеть бранные доспехи, и Ганс Звибак — отдохнуть.

Принесли в замок и тело рыцаря Дранка.

Сначала комтур Герман был очень расстроен, недоволен и боялся ответственности за новый поединок; но позже, когда он, вернувшись в замок, все это хорошо обдумал и всесторонне взвесил, ему показалось, что второй поединок не только может поправить все, но и в конце концов завершиться ad majorem dei gloriam * и во славу всего ордена. И на самом деле: если оба участника злосчастного похода и захватчики личного замка боярина Книстаутаса будут мертвы, то и ордену не придется краснеть и объясняться ни перед чужеземцами, ни перед князем Витаутасом. Кроме того, можно будет всем, кому надо, объяснить, что такую большую жертву они принесли по решению ордена как наказание. Комтур Герман не видел в этом ничего плохого и не чувствовал никаких угрызений совести, ибо свято верил, что нет ни малейшего греха в использовании любого дела, любого происшествия, коварства и обмана, даже смертоубийства там, где это затрагивает славу и процветание ордена… Правда, брат Ганс Звибак, как немец, все-таки был ближе ордену, чем рыцарь Греже, но рыцарь Греже был нужнее ордену из-за его поместий, состояния и влияния на других порабощенных бояр прусского происхождения. И если б в поединке погиб рыцарь Греже, а не брат Ганс, то положению и благополучию ордена, возможно, был бы нанесен вред… Но тут уж комтур Герман мог быть спокоен, так как он хорошо знал, какая сильная рука и какой острый меч у рыцаря Греже…

Поединок состоялся под вечер, в том же самом месте. Бились секирами, ибо такое оружие избрал Ганс Звибак. Следить за поединком снова высыпали на стены замка весь гарнизон и все слуги Книстаутаса; только боярыню с Лаймой не пригласили. Когда Лаймуте узнала, что рыцарь Греже будет биться с Гансом Звибаком, она опять изменилась, словно от дуновения злого ветра; снова побледнела, волновалась и все посылала служанок на стену замка посмотреть, как проходит поединок. Все с нетерпением ждали, чем завершится бой; крестоносцы и люди боярина Книстаутаса были встревожены. Тревожилась и боярыня. Рыцарь Греже, хотя и крещеный, и слуга ордена, но все-таки более близкий человек, чем комтур Герман или другие крестоносцы. Он не только оставил о себе хорошую память в свой первый приезд, но и теперь вел себя порядочно. Может быть, лишь он один, конечно, за исключением слуг, вместе с боярыней и ее дочерью искренне сокрушался по поводу смерти боярина и от всей души хотел помочь им. Теперь, если с ним случится беда, боярыня с дочерью и всеми своими людьми снова окажется в плену у крестоносцев. Поэтому, когда заговорили на стене боевые трубы, и мать и дочь спрятали лица в ладонях и стали шептать молитвы, прося бога войны Коваса ниспослать победу рыцарю Греже.

После третьих труб долго ничего не было слышно. Тщетно боярыня успокаивала Лайму, тщетно посылала своих слуг разузнать все у крестоносцев, — никто ничего не говорил. Наконец трубы известили, что поединок закончился. Одни спустившиеся со стен крестоносцы побежали в поле взглянуть на труп, а другие опустились на колени во дворе замка и стали молиться.

Вскоре принесли в замок труп Ганса Звибака. Шлем у него был разрублен, окровавленная голова склонилась набок. Рыцарь Греже приехал вместе со всеми и, как того требовал устав и обычай, целую ночь простоял верхом на коне и в доспехах во дворе замка возле избы, в которой лежали тела погибших. Когда до утра не объявилось желающих сразиться с ним, рыцарь Греже слез с коня и, помолившись возле трупов, снял доспехи.

Обе жертвы поединка были похоронены во дворе замка. Похоронили с подобающими рыцарям почестями и молебствием. На каждую могилу поставили крест и возложили щиты и шлемы покойных рыцарей.

После похорон комтур Герман сообщил боярыне, что она с дочерью должна готовиться к путешествию в Мариенбург и что ей разрешается взять с собой служанок и придворных сколько она пожелает. Боярыня выбрала Висиманту, Шарку, несколько придворных, несколько татар и трех служанок. Вместе с ними отправился в свою родную деревню и Кулгайлис. Присматривать за замком и вести хозяйство, насколько это позволят крестоносцы, вместо Висиманты боярыня оставила верного слугу Ругялиса.

Начальником замка взамен убитого брата Ганса Звибака комтур Герман назначил рыцаря брата Макса Линденблата.

На четвертый день, рано утром, отряд крестоносцев и жемайтийцев с благородными заложницами выехал из Ужубаляйского замка в дальний путь, в столицу крестоносцев Мариенбург. Невесело провожали отряд остающиеся в замке люди; и еще большая тоска одолевала их потому, что еще при боярыне начальник замка сообщил, что все они должны будут отречься от своих старых богов, креститься и слушаться новых хозяев замка.

Словно приговоренные остаться навечно в этом замке среди болот и трясин, смотрели со стен на уходящих братьев крестоносцы, поджав губу, хныкал Оскар Фукс и кричали за воротами дворовые девки.

Вел отряд сам комтур Герман.

Утро выдалось холодное; все крыши, луга и земли были покрыты изморозью; под ногами гудела мерзлая земля и шуршала окоченевшая трава. На болоте, в низинах, воду уже сковал тонкий лед, который с треском ломался под копытами лошадей; в более глубоких местах и там, куда не задувал ветерок, словно зеркало сверкало, и трудно было различить, блестит вода или лед.

Боярыня куталась в шубку из шкур куницы; она надела высокую соболью шапку, которую когда-то муж привез ей в подарок из России. Ехала она на приземистой, но крепкой жемайтийской лошадке, ни с кем не разговаривала, а только озиралась вокруг и о чем-то думала. Рядом с ней ехала Лаймуте. Она была в легкой собольей шубке, держала в руках лук, а за плечами у нее висел колчан, наполненный стрелами.

Когда они проезжали мимо того самого болота, из которого рыцарь Греже во время охоты вынес ее на руках, она даже не оглядывалась и смотрела только на гриву лошади. Ее мысли переплетались с мыслями рыцаря, и она боялась поднять глаза, чтобы их взгляды не встретились.

• Предыдущая
• 33/64
• Следующая