Может собственных платонов... Юность Ломоносова - Андреев-Кривич Сергей Алексеевич - Страница 18
- Предыдущая
- 18/41
- Следующая
На завтра 29 июля в субботу великий государь с Холмогор со всеми своими стругами, во всяком благополучном здравии богом храним изволил шествовать к городу Архангельскому, и на отшествии государском стрельба была из большого оружья и обоих полков трикратно. А как мимо посада пошли, тогда звон был по всем церквам во вся колокола.
Ну, опять говорю, не был я в ту пору дома. Ни грома, стало быть, пушечного, ни звона во вся колокола не привелось услышать. И великого государя всея великия и малыя и белыя России самодержца видеть мне не довелось.
А как обратным ходом от Архангельска через Холмогоры шел на Москву в том годе царь, по осени уже то было, лист падал.
Пришел царь на Холмогоры к самой ночи.
Шествовал по Двине от Архангельска со присутствующими и боярами и сержантами и потешными солдатами; великий государь с боярами на малом дощаничке, а прочие на трех вологодских карбасах. С Холмогор великий государь отпустил многих бояр и других, что с ним приходили, на Москву сухим путем на телегах, и в каретах, и в колясках. А сам на утро на малом карбасе не со многими людьми в Вавчугу плыл как раз мимо нас по Курополке. К Бажениным, ради смотрения их пильной мельницы…
Осип и Федор Баженины, двинские посадские люди, далекие потомки Семена Баженина, вышедшего из Новгорода на Двину во времена Грозного, прославились при Петре.
Их отец Андрей Кириллович, родившийся в 1640 году, купец Гостиной сотни в Архангельске, был первым владельцем Вавчуги, названной так по речке, впадающей в Двину ниже Пинеги и вытекающей из восьми озер и болот, залегших между высокими холмами, почти горами, которые исстари назывались «осиновыми городищами» и «прислонами». В приобретенной Андреем Бажениным Вавчужской деревне с давнего времени, еще с XVI века, работала пильная мельница — «растирала», то есть пилила, лес. Сын Андрея Осип в 1680 году перестроил старинную мельницу, она стала действовать силой воды. Подобную же мельницу построил на другом берегу Вавчуги брат Осипа Федор. Братья Баженины растирали на своей мельнице лес и хлебные запасы мололи.
По-новому правившему Россией Петру стало известно о баженинской пильной мельнице. Он поощрил Бажениных и дал им 10 февраля 1693 года жалованную грамоту: «На тех мельницах хлебные запасы молоть и лес растирать и продавать на Холмогорах и у Архангельского города русским людям и иноземцам».
Когда летом 1693 года Петр впервые побывал в Архангельске, он и захотел повидать баженинскую пильную мельницу.
Прошло несколько лет, и Баженины создали в Вавчуге кораблестроительную верфь, вскоре прославившуюся.
…Снарядил я карбасок, — продолжал свой рассказ дед Лука, — и поплыл тоже в Вавчугу. Авось, думаю, царя повидать удастся. Никогда не видал. Каков он? Такой ли, как все люди, или другой?
Пристал я к тому месту, где вода через пильную мельницу идет, а потом ручьем в Двину падает. Поднимаюсь на угор, на котором теперь наковальня большая баженинская стоит. Поменьше там нынешней тогда стояла. Тут прямой путь к палатам Федора Баженина. Прохожу мимо наковальни — двое высоченных парней молот в молот по ней бьют. Железо красное, из огня только, а наковальня, что в землю вросла, гудит и будто под молотами припадает. Парни так и секут. Не иначе для самого царя стараются.
Прошел я мимо наковальни и к дому баженинскому, что на белом тесаном камне поставлен, иду. Тут и случись мужичишко наш куростровский, что службу Бажениным служит. «Здравствуй, — говорю я ему, — земляк, дорогой, на многие лета». — «Здравствуй, коли не шутишь!» — отвечает он мне. «Скажи, — говорю я ему, — нельзя ли как мне на государя нашего Петра Алексеевича, всея Руси, одним хоть глазом поглядеть, сподобиться? Больно уж надобно. Только боюсь: сунусь, а стража топориками изрубит да бояре громов намечут. Пособи — не чужие ведь, земляки». А он как посмотрит на меня, будто ума решился я, и говорит: «С неба ты, что ли, Лука, свалился?» Я и отвечаю: «Нет. Зачем мне с неба валиться? С Курострова приплыл я, а государя своего всякий поглядеть может». — «Приставал ты под угором, чай?» — «Там. Где же иначе». — «И мимо наковальни шел?» — «Шел». — «И ничего тебе на ум не вспало?» — и смеется. «Вспало: вижу, парни, двое, по кузнечному делу ладно справляются. Аж толпа собралась и глазеет. Хорошо, думаю, работают». — «Вот и говорю, что с неба ты свалился», — и опять смеется. Тут осерчал я, за плечо его легонько тронул, а рука в то время у меня тяжелая была, не стар еще был. И говорю ему так: «Ты, милый человек, знаешь, это вот как петухи встренутся, так один на другого, будто ума решились, наскакивают и гогочут, а я тебе не петух, и ты мне как человек человеку отвечай!» А он руку мою снял, тоже не пустяшный малый был, царство ему небесное, и говорит: «Я тебе как человек человеку и отвечаю: прямым путем ты сюда с неба. Мимо государя шел и не признал». — «Как так — не признал? Что ты такое сказал? Креста на мне нет, что ли, государя не признать чтоб? Отец он нам всем!» — «На парней, что молотами стучат, хорошо смотрел?» Тут я и схватился: «Ай, ай, ай! Никак, там царь стоит да на работу и любуется?» — «А работа добрая?» — «Ничего не скажешь, понимаем в этих делах». — «Так вот, Лука, спасай тебя бог: тот, который, молот заведя, по наковальне отмахивает, вон всех выше он, тот царь и будет».
Наслышан я уже был, что царь никакой работой не брезгует, и на руле умеет стоять, и топор держать. Однако в затылке я себе почесал. Поглядел на царя, потом на земляка взор перевел и говорю: «Ведомо, мол, мне, что великий государь, царь и великий князь Петр Алексеевич всея Руси с кузнечным делом хорошо справляется. Слыхивал. Только вот что ты мне скажи, не чужой ты мне человек, зачем это великому государю, царю и великому князю Петру Алексеевичу всея Руси по наковальне молотом что есть мочи выколачивать? Кузнецов, что ль, у нас не стало? Недостача ли? Сколь хочешь. Выходит — тешится царь, силушка по жилушкам переливается. Не для дела. Пошто руки царские надрывает?»
А мужичишко-то наш, прими, господи, душу его в царство праведных, умственный человек был, любил про всякое думать да умом доходить. И говорит он мне таковые слова: «А ты угадай». А сам ухмыляется. Отвечаю ему: «Сам ты угадал ли?» — «Покуда не до конца. Думаю. Вот и ты умом раскинь».
Пошел я к реке, по пути на царя поближе поглядел, сел в карбасок и поплыл к Курострову домой. И, прости, господи, мою душу грешную, думаю это я себе: все-таки балуется просто царь. Двадцать ему годков с одним. Дело молодое, перегорит. И что это такое земляк сказал: «угадай»?
В яствах сахарных, винах сладких ли у царей недостача? Покой да сон труд да заботу когда не побеждали? Надоест. В хоромы каменные сядет да на перинах пуховых сладко задремлет. А вышло не то. Всю жизнь на том продержался, на своем простоял. И не понял я тогда: глаза незрячие открывает людям царь. Увидал, значит, он: сон да покой в царстве, с места ничто не идет. Нужно поднимать жизнь. Петр с самого низу и взял и снизу и доверху все прошел делом-то своим. А не боясь черной работы, делал ее по любви и понимал: царским примером хоть кого проймет.
Тридцать годов и еще с лишком минуло. Государя Петра Алексеевича уже нет. Молоды вы, а я давно живу. Видел, что было до Петра, вижу, что им сделалось. Непохоже. И на многих боях был и по-другому державу устроил, морей и земель вон какую громадину прибавил. И имя русское другим сделал. Жизнь Петрова надо всей нашей землей прошумела, его дело все проняло.
В избу вошел сосед Луки Леонтьевича.
— О, ребят-то сколько вокруг тебя собралось, дедушка! Про старину им рассказываешь?
— Про нее. Про то, как государь Петр Алексеевич к нам приходил.
— И про Вавчугу, наверно?
— Про Вавчугу.
— Дедушка Лука, — спросил Михайло, — вот ты говоришь дело Петрово все на нашей земле проняло. А как и в чем к нему мужику приставать?
Дед Лука вздохнул:
— И кто это тебя, Михайло, такие мудреные вопросы учил задавать?
— Да ты же.
В разговор вмешался сосед Луки Леонтьевича:
- Предыдущая
- 18/41
- Следующая
