Семейщина - Чернев Илья - Страница 113
- Предыдущая
- 113/207
- Следующая
На первых-то порах, когда был силен Покаля, от регистрации кое-как удавалось отбояриваться, но дальше стало хуже, и что ни предпринимал Ипат Ипатыч, а зарегистрироваться в конце концов пришлось… Всюду не везло ему, не имели должного действия ни проповеди, ни угрозы, ни призывы: общину сельсовет записал в книгу, табакурство продолжает плодиться, парни над старинной верой смешки пускают, хлебный план близок к завершению…
Мужики побойчее приступали к пастырю с ядовитым вопросом: почему, мол, раньше святые отцы учили, что несть власти аще не от бога, а теперь духовники от сельсовета нос воротят, против советской власти глотку дерут? Не нарушается ли тем божье установление, запрещающее сопротивляться любым властям?
Ипат Ипатыч молча раскрывал кожаную пыльную книгу, внушительно читал:
— «Еже подобает повиноваться властем, кроме аще повредитися благочестию…» Вот! Повредитися благочестию! Разумей!
И захлопывал писание.
3
С некоторых пор, со страды, у Ипата Ипатыча проживала в работницах Марфина дочка Марья, — той самой Марфы, что на бедняцком собрании пушила Астаху Кравцова. Была некогда она Астахиной снохой, а теперь вот сколь уж годов работница, бобылка неприкаянная, по людям ходит, да и Марью свою посылает. Только и радости у Марфы, что дочка — красивая, рослая, невестой выглядит, хотя пятнадцать лет ей с покрова минуло.
Нанимал Марью Ипатов сын Федор, — самому-то пастырю лучше с работниками не связываться, не прежние времена…
Жила робкая и молчаливая Марья в доме уставщика, работала на совесть, ела вволю, семья тихая, боголюбивая, — отчего не жить. Сам пастырь, хоть и строг с виду, но в мелочи хозяйственные не встревает, больше молчит да молится. А если глянет иной раз на нее, задержится кошачьим своим взором на ее лице и налитых плечах, — что с этого, невдомек ей, отчего он так…
И вот однажды вечером, после ужина, положив начал — исконную утреннюю и вечернюю молитву семейщины — Ипат Ипатыч приказал Марье прийти к нему в горницу для беседы. Она пришла. Пастырь закрючил дверь.
— Дочь моя! — присаживаясь на кровать, глуховато сказал он, — веришь ли ты, что наступило царство антихриста?
— Как же не верить, — скромно ответила Марья. Ипат Ипатыч удовлетворенно крякнул.
— Обещаешь ли ты помогать духовникам своим, заступникам перед господом, положить свои силы на борьбу с анафемой? — ощупывая ее строгим взглядом, продолжал он.
— Обещаюсь… — растерянно протянула Марья: она не понимала, куда клонит святой человек, какое поручение он хочет дать ей.
— Добро… Тогда молись, затепли лампаду… лампу загаси… душевные беседы сатана при свете слушает…
Марья сделала все, что ей велели. В горнице водворился мерцающий полумрак.
— А теперь сядь вот сюда и слушай, что я скажу, указал Ипат Ипатыч на кровать подле себя.
Марья села. Он взял ее за руку:
— Великой ты чести сподобишься, Марья. Недаром богородицыно у тебя имя… Только никто, ни одна душа не должна знать тайн господних. Поняла?
— Поняла! — прошептала Марья: она начинала пугаться этих таинственных слов и этого мерцающего полумрака.
— Никому не скажешь? А то ждет тебя кара небесная. Никому?
— Нет…
— Слушай тогда… — заговорил Ипат Ипатыч церковным речитативом. — Было мне о прошлую ночь виденье. Явился ко мне господь и сказал: «Возьми отроковицу Марью, назначен ей высокий удел, суждено ей спасти мир от антихриста… новой богородицей станет она и родит нового спаса…» — Он перекрестился на нее.
Глаза Марьи зажглись радостью:
— Неужто богородицей мне господь назначил?
— Как есть… Как дева Мария родила Исуса Христа от самого господа, так и ты родишь спасителя мира. У матери божьей восприемником был старец Иосиф, а тебе господь назначает меня. Крестись…
Он не спеша обвил стан Марьи, и длинная белая борода его стала приближаться к ее лицу.
— Я боюсь, — шепнула она.
— Не бойся, дочь моя! — горячо прошептал он. — Так велит бог… Сын господень — он же и сын человеческий…
Он грузно валился на нее, и она стала медленно опускаться спиною на подушку.
— Никто не может знать до времени, что судил тебе господь стать богородицей, — тяжело отдуваясь, произнес он. — Ради этого господь прощает нам грех великий. Во время видения он так и сказал мне… Помолимся.
Марья прошла в передний угол, стала на колени перед озаренными неверным светом лампады мрачными ликами угодников… Она молилась, и слезы текли по ее щекам… Пастырь стоял позади нее и поясно кланялся.
После молитвы он положил ей руки на плечи и сказал: — Каждый вечер приходи сюда… И еще было мне виденье, будто сижу я в раю со святыми отцами. Ты завтра по улице пройдись-ка и скажи бабам об этом. И тебе такое виденье будет… О жребии же твоем никому. Поняла?
Марья кивнула головою.
Ипат Ипатыч отпустил ее, приказал идти спать. Поцеловав его руку, она ушла. Он усмехнулся вслед ей, но тут же помрачнел. Старость, старость! Эх, старость!..» — горько подумал он… Ипат Ипатыч был доволен смирением Марьи. С первого же дня, как пришла она к ним в дом, он заметил набожность и кротость робкой этой девушки и решил, что не будет огласки от такой тихони… Это не то что нынешние зубоскалки, просмешницы — от тех, строптивых, потерявших господень стыд, хорошего не жди, и он не рискнул бы, будь у него в работницах одна из таких…
И на другой день, и на третий, и на следующие за ними дни Марья ежевечерне покорно являлась в горницу пастыря. Она приходила с трепетом, в страхе великом, но не смела ослушаться пастырского веления, — она уверовала, что ждет ее слава богородицы, и ради этого она должна все претерпеть.
Каждый день она выходила в улицу и сообщала кому-нибудь из соседок, что было ей виденье: батюшка Ипат сидит в раю со святыми отцами… Она уже верила в то, что говорила… И несли по деревне соседки эту весть — благую весть о святости уставщика Ипата, и подкреплялась шатающаяся его слава.
Ежевечерне говорил Ипат Ипатыч в горнице одни и те же слова, действовал все напористее. Едва не плача, Марья порою вскрикивала:
— Oй, батюшка!..
— Терпи, богородица… во славу спасителя, — задыхался уставщик.
Всякий раз он заставлял ее замаливать общий их грех, который в то же самое время объявлялся не грехом, а светлой радостью и несказанным подвигом.
И всякий раз горько сетовал уставщик на свою старость и немощность, когда Марья скрывалась за дверью.
Однажды Марья особенно плохо почувствовала себя в тяжелых объятиях похотливого старика. И она решила, что лучше всего ей посоветоваться с матерью. Мать не выдаст ее, и нет в том особого греха, если нарушит она тайну, расскажет все родимой своей мамке.
Всхлипывая и пряча глаза, — стыд-то, стыд! — она рассказала Марфе и о видениях Ипатовых, и о том, как объявил он ее богородицей, и о том, что они проделывают в горнице с батюшкой, чтоб поскорее явился в мир новый сын человеческий.
— Брешешь?! — едва не замахиваясь на любимую дочку, закричала Марфа. — Брешешь?.. С кем это ты пузо нагуливаешь? Кто спортил?
— Вот те истинный крест! — заплакала девушка.
Глаза Марфы полезли на лоб, стали страшными, грозными.
— Антихрист! — завопила она. — Ой, што я говорю… Да как он мог?!
Марфа не сразу сообразила, что делать ей, — поступок уставщика, самого уважаемого на селе человека, казался ей странным, уму непостижимым. Она долго причитала, принималась ругать дочку. Наконец она объявила Марье, чтоб та не смела больше ходить к Ипату, — пусть сидит дома, никуда глаз не кажет, она сама сбегает за расчетом. Она боялась посылать Марью к уставщику, — что такая тихоня сказать может, да и наберется ли смелости сказать… не запрягли б ее снова в тот же хомут!
Размышляя так и несколько успокоившись, Марфа почувствовала, что и самой-то ей идти к уставщику боязно, и она решила прежде сбегать за советом к Епихе, а там — видно будет. Епиху она давно отличала среди других советчиков, уважала его за серьезность, дружила с ним еще с той поры, как посадили его в кооперацию продавцом. Да и он благоволил к ней, батрачке, никогда без ласкового слова мимо себя не пропускал.
- Предыдущая
- 113/207
- Следующая
