Семейщина - Чернев Илья - Страница 160
- Предыдущая
- 160/207
- Следующая
— Работа это… работа! — не раз говорил Епиха жене. — При чем тут это самое…
И когда распределила артель народ по двум бригадам, Епиха первый выдвинул на правлении Ваньку Сидорова в бригадиры. Так и постановили: в первой бригаде бригадир Карпуха Зуй, во второй — Иван Сидоров. Епиха знал, что тут не будет промашки: оба грамотные, по хозяйству, в работе понаторели, с учетом справятся, у обоих ладные головы на плечах, а Карпуха Зуй к тому же и тертый калач, всякое перевидал…
Дела шли своим чередом, под напором весны отступала зима, оголялись от снега пашни, в Хонхолое строили машинно-тракторную станцию, артельщики спешно заканчивали последние приготовления к вёшной. Все изменялось день ото дня, и, казалось Епихе, только Грунька застыла в тоске своей.
Епиха порою даже сердился про себя на сестру: «Что-то долго ты, девка, с горем своим расстаться не можешь… Весна-то, погляди! Вышла хотя бы куда… Довольно уж! Я ли с Лампеей не повесил из-за тебя замка на рот? Какого рожна тебе еще нужно?» Сердился он, но чаще всего тревожился: доколе же это будет продолжаться и куда приведут сестренку ее тоскливые думы?
Епиха старался рассеять Грунькину печаль, отвлечь ее от лихого недуга: он часто рассказывал ей о делах артельных, пытался пробудить у нее интерес к ним, он приводил домой пересмешника Мартьяна Яковлевича, и тот, как всегда, был неистощим в веселых побасенках, в рассказах о невероятных приключениях. Зимою он попробовал было пристроить ее на ликпункт — пусть грамоте выучится, может поумнеет, отойдет, увидит, что свет не в одно окошко светит. Но Грунька решительно воспротивилась, — и на завалинку-то ей выйти не хочется, а тут надобно в клуб бегать, на людях сидеть… мужики, парни, девки!
Лампея, всегдашняя Епихина помощница, разом подхватила его начинание, — он-то и дома почти не бывает, а она с Грунькой бок о бок в избе, целый день вместе, — Лампея как бы продолжала неоконченные Епихины разговоры об артели и ликпункте. В свободную минутку Лампея брала в руки газету, начинала читать. Целую охапку их приносил Епиха еженедельно домой. Их доставлял из Хонхолоя разъездной почтальон по подписке правления артели…
Оба, Епиха и Лампея, один дополняя другого, неприметно подтачивали Грунькину печаль. В конечном счете они добились-таки своего: к весне Грунька дала согласие посещать ликпункт, в это время как раз производился прием новой партии неграмотных. По вечерам Грунька стала ходить в клуб, учиться. Обучалась она с обычной своей старательностью, но печать замкнутости и отчужденности все еще лежала на лице ее.
Укладываясь спать, Епиха шептал жене:
— Подается, кажись… подается!
— Подается, — радовалась вместе с ним Лампея. Епиха не оставлял уж с этих пор Груньку в покое, ко всякому интересу тянул ее. Вот почему, когда услыхал сквозь сон далекое тарахтенье тракторной колонны, он растолкал не только Лампею, но и Груньку и велел им обеим лезть за собою на крышу амбара, Грунька терла ладонями глаза, со сна в темноте было трудно что разглядеть, она ничего не понимала, только слышала доносящееся с Тугнуя беспрерывное урчание.
— Трактора! — сказал Епиха над самым ее ухом. — Вон там на низу, у мельницы… вон, вон!
Грунька повернула голову в ту сторону, куда указывал брат, — светлые точки парами плавно качались над темной степью и плыли-плыли. Грунька зажмурилась.
— Какой свет-то! Как их много! — проговорила она.
— Будет больше. Это начало только… Вот жизнь настанет, помирать не захошь! — воскликнул Епиха. — Ни помирать, ни-горевать… Умные люди сказывали: пахать на них ребятишкам впору… А как пашут-то!.. Урожаи пойдут!
— Обучать народ на них будут? — спросила Лампея.
— Беспременно, а то как же! Молодятник на трактор сажать станем.
Грунька слушала брата, безотрывно глядела на уплывающие огни, и что-то мягкое, овеянное грустью, подступало к ее сердцу. Будто манили те огоньки, влекли за собой, но… куда? И когда через два дня Епиха сказал за обедом о том, что ему поручено подобрать ребят для обучения на тракторе и что он пошлет в МТС не только парней, но и девок, если, конечно, найдет подходящих, — Грунька вскинула на него спрашивающие и удивленные глаза.
— Да, да, — горячо воскликнул Епиха, — и девок! Не хочешь ли попробовать? Немудреная ведь штука…
Он не отводил от нее подзадоривающего взгляда.
— Что ж, впиши, — уронила она неожиданно.
— Ладно, — просто сказал Епиха и удовлетворенно выпятил губу.
4
Авторитет Гриши Солодушонка среди артельщиков беспрерывно возрастал. Шутка ли сказать, сколько полезных новшеств предложил и осуществил он! Начать хотя бы с бригад. Правда, не сам Гриша до них додумался, — советская власть так постановила, — все же Гриша первый в деревне заговорил о них, и это его старанием разбили артельщиков на бригады. Потом Гриша придумал контору. Кооператив-потребиловка уступил артели половину бутыринского обширного дома, там эту контору и открыли. За деревянной загородкой у небольшенького стола посадили счетовода, поставили в углу шкаф для разных артельных бумаг, для трудовых книжек, а на стену повесили портреты вождей. По утрам в конторе начали сходиться правленцы, бригадиры и конюхи для получения распоряжений, здесь же стали и заседать, отсюда потянулись нити управления и связи к кладовой, к кузне, к конным дворам, к МТС. Словом, контора вскоре превратилась в центр всей артельной жизни. Пустой бутыринский двор артель приспособила под хозяйство второй бригады…
Да мало ли придумал хорошего Гриша Солодушонок! Глядя на красных партизан, обзавелись конторой и закоульцы, в том же бутыринском доме, через стенку. И у них появились и конные дворы, и бригады, и счетовод, и трудовые книжки, — никак не хотелось Мартьяну Алексеевичу отставать от соседей, ударить лицом в грязь перед Епихой и Гришей. Хоть и показное все это было, больше для начальства, чем для души и стариков, которые совсем на другое толкали, все же возрадовался и возгордился Мартьян Алексеевич. Теперь не так-то просто его из председателей выкурить, он дело свое исполняет… Не хуже Епихи с Гришей управляется со своей артелью!..
Гриша, демобилизованный командир и комсомолец, в первые же месяцы завоевал себе среди артельщиков непререкаемый авторитет — и не только среди красных партизан, но и среди закоульцев. Иные из закоульцев с завистью поговаривали:
— Вот бы нам такого председателя… пошли бы дела!.. Не то, что счас, подтянул бы…
Гриша представлялся всем безукоризненным руководителем: умен, слово свое держит крепко и дела делает скоро, — золотые руки. Всем казалось, что Гришины помыслы целиком отданы родной артели, весь он в ней, ничего больше и не надо ему, в артели, в ее росте и укреплении — самая большая его радость. И никто не подозревал, что Гриша Солодушонок живет двойной жизнью. Да, в артели самая большая его радость, но в зеленоокой Фиске — самая большая его печаль. С первого взгляда, со встречи у постели больного Епихи, зазнобила Гришу красавица. Пока крутился он по разным делам днем, Гриша был парень парнем, — разудалый, находчивый, веселый, — но по вечерам, едва дела отодвигались от него прочь, он мрачнел, становился сумным: неотвязно вставал перед ним образ полюбившейся ему девушки. Тогда Гриша шел к кому-нибудь из старых своих приятелей-сверстников, вместе выпивали для храбрости и шагали к Анохе Кондратьичу, — лишь бы увидеть ее, а там хоть трава не расти! Сначала Аноха Кондратьич и Ахимья Ивановна, сном попустившись, принимали дорогого гостя как подобает. Обласканный почтительным обхождением, Гриша тут же начинал подсватываться к Фиске, — что время золотое терять, поскорее жениться, а там уж и в работу, в работу с головой! Но этот план почему-то не удавался ему: Ахимья Ивановна была любезна, от дому не отказывала, но сама Фиска — как воды в рот набирала.
Неделя за неделей наведывался поздними вечерами Гриша к Анохе Кондратьичу, а толку никакого. Старая принимает ласково, но постоянно, едва начнет Гриша о сватовстве говорить, неприметно сворачивает разговор на младшую дочку Грипену, будто Фиски и нет вовсе. А сама Фиска отмалчивается, да и редко застанешь ее дома, — хоронится она, что ли, куда, заслышав Гришин стук в окно? «Что бы это значило? — ломал голову Гриша. — Не может быть, чтоб не полюбила она меня. Что я, урод? Дурак?.. Командир, заместитель председателя! Не может быть!» И он ходил и ходил к ним, настойчиво добиваясь, как бы остаться ему с красавицей наедине. Он знал, что от нее, только от нее, зависит его счастье, — стариковское дело, как ему было объявлено, по нынешним временам сторона. Но Фиска ускользала от него. В отчаянии, как и в первый раз, он пьяный ломился иногда в Анохины ворота, даже не заходя в избу, — далеко раздавался по ночной улице стук, будораживший цепников.
- Предыдущая
- 160/207
- Следующая
