Семейщина - Чернев Илья - Страница 191
- Предыдущая
- 191/207
- Следующая
— А еще что?
— Кажись, боле ничего.
— Маловато, — тряхнул чубом Изот — Расскажи теперь подробнее, как сеяли в позапрошлом году? Что ты видал — все припомни. Все факты, разговоры… Никогда не поздно исправлять свои ошибки…
Хвиеха начал вспоминать… Изот с Епихой слушали его, почти не прерывали, многозначительно переглядывались.
5
Изот съездил в Мухоршибирь, повидался с Полынкиным, получил от него совет, как действовать дальше. Вернувшись домой, он первым делом явился к Василию Домничу, секретарю партийной группы, побеседовал с ним с глазу на глаз.
Группа собралась в тот же день вечером в канцелярии кооператива на секретное заседание. В небольшой комнате, единственная дверь которой вела в лавку, откуда пахло кожей, дегтем и соленой рыбой, сошлись Изот, Василий Домнич, Гриша Солодушонок, Епиха и Корней Косорукий. Специально извещенный Изотом, из Хонхолоя на заседание приехал Лагуткин.
Изот во всех подробностях передал собравшимся свой разговор с Хвиехой.
— Что я говорил, оно это самое дело! — закричал старик Корней. — Недаром я бегал в Закоулок, следил за ними.
— Плохо, значит, следил. И все мы плохо… — чуть улыбнувшись, заметил Лагуткин. — Но насколько можно доверять этим разоблачениям?.. Я неоднократно разговаривал с Феофаном раньше, он все вилял, путал…
Домнич поддержал Лагуткина: Хвиеха изрядный путаник, мужик сумбурный и увлекающийся, и полагаться на его запоздалое сообщение целиком не приходится.
— Да и как мы проверим теперь позапрошлогодний сев? — добавил Гриша. — Где те трактористы, сеяльщики?.. Как их будем разыскивать: народ ведь, как вода, течет…
Все же сошлись в конце концов на том, что необходимо принять все меры к проверке Хвиехиных слов и начать повседневное наблюдение за работой закоульских правленцев и бригадиров, сугубо осторожное, чтоб никого не вспугнуть, наблюдение за конными дворами, за фермами, машинными и семенными амбарами закоульцев. К этому делу решили привлечь наиболее надежных артельщиков и комсомольцев.
С комсомольцами Изот толковал на следующий день — с каждым в отдельности. Избач Санька, шофер Оська и трактористы Никишка и Грунька, недавно принятые в комсомол, — не прошло для них без следа ежедневное общение в семье с председателем-комсомольцем, родным Изотом! — с молодой горячностью пообещали выполнять все поручения Изота, заверили его, что будут крепко держать язык за зубами…
— Куда хошь посылай — не испугаюсь! — гордо заявил избач.
— Мы с тобой и раньше-то их не шибко опасались, — сказал брату Никишка, — а сейчас уж подавно! И не беспокойся: Грунька, хоть и баба, нигде не брякнет… Она у меня такая!
— Знаю! — улыбнулся Изот: Никишкина уверенность в жене пришлась ему по сердцу.
6
Трехдневный теплый ветер с монгольской стороны сдернул тонкое белое покрывало с бугристой груди Тугнуя. Обнажились бурые от летошней травы увалы, огромные лоскутья черных полей. Теплым влажным ветром начиналась весна…
На дворе было сыро и слякотно, и ночь опускалась на деревню, когда партизанский шофер Оська вышел из своей избы, ничего не сказавши матери… Легкий туман подернул улицы, густел в низине у речки.
«Самая подходящая погода», — одобрил Оська, направляясь задами к знакомым жердочкам, переброшенным через речку в самом мелком заиленном месте.
Он шел на свой пост — в Закоулок, к конному двору алдохинской артели. Он уже не первый раз идет туда, — за речкой он перелезет через прясла, неприметно проберется к конюшням, притулится в темной щели между стеной и заплотом, затаясь, станет выглядывать во двор, осторожно наблюдать, снова прятаться… проведет в таком напряженном положении несколько часов, пока совсем не ослабнет и не застынет на холоде. Труден Оськин пост, но он и не подумает отказаться, — на то он и комсомолец. Это раньше, три года назад, был он несознательный: бандитов испугался, по вызову самозванного генерала Самохи в их шайку явился… хоть и под конвоем, а все ж… Попробовали бы они теперь затянуть его к себе! Жги-режь — нипочем к бандитам не примкнет!.. И как стыдно ему: ведь это он тогда с Санькой ходил за передачей для Изота. Изотка-то не струсил, молодец Изот! А они…
Не хочется Оське вспоминать о тех позорных днях. Он сильно вырос с той поры, на машине научился ездить… он совсем теперь другой, хотя по-прежнему маломерок. И Санька другой, и особенно Изотка. Ни разу Изот не укорил их, не припомнил успеньева дня, словом не упомянет никогда о позоре том…
Оська тихо крадется к конному двору. Его пост известен только Изоту. Но даже Изот не знает, что задумал он сегодня…
Оська благополучно добрался до знакомой темной щели, постоял там до тех пор, пока глаза привыкли к темноте, потом высунул голову во двор… В затянутом туманной мглою широком дворе ни души, тесной кучкой у заплота стоят телеги, тускло горит фонарь на столбе у навеса, а посередине двора темнеет поставленная на попа огромная бочка.
«Ага, — сказал себе Оська, — на месте!»
Он не долго раздумывал. Времени терять нельзя, — выбрался из своего убежища и смело зашагал к бочке: здесь уж не укроешься, не станешь на брюхе ползти. Если сторож где-нибудь под навесом, если выйдут невзначай из конюховской, — у него, Оськи, ответ готов: «Заплутался в тумане, иду к воротам». Правда, в этом случае рухнет весь его план, но ничего — он терпеливый, попробует в другой раз.
Сильно стучало в Оськиной груди сердце. Но вот он уже рядом с бочкой… Его никто не окликнул, не заметил, — все, видимо, спят…
«Э, да она закрытая! — глянул он на верхнее днище. — Что там внутри, — с водой или нет?»
Теперь-то план его не должен сорваться!.. Оська присел на корточки за бочку с той стороны, откуда не придет никто, — за спиною одни телеги и мрачный глухой заплот.
Придержав дыхание, он чуть нажал на бочку плечом — и она покачнулась.
«Порожняя! — радостно отметил Оська. — И, кажись, перевернута вверх дном!»
Желая окончательно убедиться в этом, Оська снял с руки варежку, голыми распрямленными пальцами полез под днище, чуть навалившись плечом на бочку, чтоб слегка приподнялся ее край и можно было просунуть ладонь… Покрутил пальцами в пустоте… Выдернул руку, натянул варежку.
План его разом менялся. Раньше ему думалось:
«Посижу за бочкой, отсюда не в пример лучше видать… Оттого, может, сколь раз попусту за конюшней сидел, что темнота и далеко… Может, упустил, проглядел кого-нибудь».
Сейчас в голове мелькнуло другое:
«А не лучше ли в бочку?.. Там тепло, до утра выдюжу… Там и не увидят, в случае чего… Но как же глядеть-то? Ничего: услышу шаги, шум, — вылезу тихонько…»
Оська осторожно наклонил бочку, забрался внутрь, отпустил край, захлопнулся — темно, как новогодней ночью в бане, куда ходил он как-то с ребятами чертей пугать. Он свернулся калачом, подобрал ноги, — малый рост дозволял улечься удобно, без большого напряжения…
— Тесно, а… ничего, — пробормотал он и стал слушать.
Неизвестно, сколько прошло времени, а за тонкими ребрами бочки было по-прежнему тихо. Оська устал от лежания на боку, ноги затекли. Он перевернулся на спину, закинул ноги вверх, а затем сел, подобрал колени к подбородку.
В это время до слуха Оськи донесся слабый звук мягкого и короткого удара о землю, будто где-то совсем рядом прыгнул человек. Тот же звук повторился снова, а затем Оська услыхал шаги и приглушенный говор. Ясно: по двору кто-то идет… идут двое. Но откуда они прыгали? Ежели свои, — зачем им понадобилось лезть через заплот? Ежели чужие, — почему такая смелость и что им, собственно, здесь надо?
«Забрался, как дурак… сиди теперь!» — выругал самого себя Оська и от волнения и досады принялся грызть ногти.
Шаги приближались. Слышно было, как похрустывает под чьими-то ичигами молодой ледок. «Лужи-то мороз прихватил», — отметил Оська…
- Предыдущая
- 191/207
- Следующая
