Прекрасные незнакомки - Бенцони Жюльетта - Страница 28

• Предыдущая
• 28/57
• Следующая

Однако испепеляющая ненависть Жироде не была утолена. Он жаждал мести, мести оглушительной, мести на весь Париж. Жироде работал день и ночь и сумел до окончания Салона повесить в галерее полотно, которое имело откровенно оскорбительный характер. Он представил Элизабет в виде обнаженной Данаи, раскинувшейся на ложе, засыпанном золотыми монетами, а рядом с ней – индюка с обручальным кольцом на лапе. Вполне естественно, что скандал, которого так жаждал Жироде, разразился.

Репутация Жироде от него не выиграла, он заслужил презрение многих женщин. Его поступок был сочтен настолько неподобающим, что Бонапарт, которому сообщил о нем миниатюрист Исабей, друг мадам Симон, и Жозефина, питающая дружеские чувства к молодой женщине, тоже выразил свое неодобрение, и, прямо скажем, без излишней деликатности. Генерал распорядился немедленно убрать картину из галереи.

Благодаря вмешательству Бонапарта Элизабет не слишком пострадала от всей этой истории. Она даже окутала ее ореолом благородства, вопреки желанию художника облить ее грязью. В глазах окружения Элизабет и в ее собственных глазах она одержала победу. Молодая женщина ощутила себя достойной уважения. Мадемуазель Ланж была погребена окончательно.

Мадам Симон надеялась утвердить свое положение порядочной женщины, получив своего рода посвящение в новый статус на празднестве 22 апреля 1806 года.

Бонапарт уступил место Наполеону I, Франция получила императора, чью непререкаемую волю уже успели почувствовать на себе поставщики, снабжающие армию, и финансисты вроде Мишеля Симона. Континентальная блокада уже кое-кого из них разорила, и Симон тоже понес весьма серьезные потери. Император поклялся «поставить на колени» тех, кого презрительно называл «спекулянтами». Он устраивал оглушительные сцены императрице, если она случайно виделась с кем-то из этих «спекулянтов», так как когда-то именно они были ее самыми близкими друзьями.

Новые веяния пошатнули положение Симонов, и нужно было подумать, как вернуть его на прежнюю высоту. У императрицы Жозефины была взбалмошная головка и золотое сердце. Ее не оставили равнодушной неприятности ее бывшей соседки, с которой она всегда поддерживала дружеские отношения, и она задумала ей помочь, пригласив на бал в Тюильри. Зная пристрастие своего супруга к хорошеньким личикам, она подумала, что мадам Симон может расположить его к себе.

Элизабет готовилась к балу как к решающей битве, и не потому, что стремилась к чему-то большему, чем поверхностная симпатия императора, – ей хотелось явиться во всеоружии. Хотя кто знает, может быть, женский инстинкт и подталкивал ее бессознательно отважиться на непростое завоевание… Розовое платье (Наполеон питал слабость к розовым платьям) на ней выглядело абсолютно изысканно и было только что изготовлено в мастерской знаменитого портного Леруа. Она надела все свои бриллианты и была в своем наряде неподражаемо прекрасна.

Увы! Наполеон, обходя анфиладу гостиных, как имел обыкновение делать, вскоре заметил обворожительную женщину, которая с таким изяществом склонилась перед ним в поклоне. Остановившись перед ней, он сухо спросил:

– Кто вы, мадам? Я с вами не знаком.

Под горящим взглядом императора, который беззастенчиво ее рассматривал, щеки мадам Симон вспыхнули. Элизабет, сделав еще один реверанс, проговорила:

– Мадам Симон, сир.

– Ах да, знаю…

Еще секунду, которая показалась веком бедной Элизабет, император смотрел на нее. Она поняла это по тишине, которая мгновенно воцарилась вокруг. Взгляд императора пылал, и все ждали, что сейчас родится новая фаворитка. Но император внезапно разразился громким смехом, повернулся на каблуках и, продолжая смеяться, удалился.

До конца своих дней Элизабет Симон не забудет этого смеха, который положил конец всем ее надеждам. Не помня себя, она выпрямилась и, помертвев от стыда, поспешила затеряться в толпе приглашенных.

Если бы она была более искушена в придворной жизни, то, вполне возможно, не приняла бы этот смех так близко к сердцу. Наполеон был известен резкостью в своем обращении с женщинами, он мог наговорить с большой холодностью самых неприятных вещей, но они не влекли за собой никаких последствий. Но Элизабет впервые была при дворе…

Бедняжка проплакала всю ночь, и Мишель, обескураженный ее горем, тщетно пытался ее утешить.

– Он же всего-навсего рассмеялся, – уговаривал он жену. – Это грубо, но не опасно. Многие дамы слышали от него куда более неприятные вещи, что не мешало ему потом разговаривать с ними и улыбаться.

– Нет, Мишель, все кончено! Смех императора предвещает нам гибель. Он нас ненавидит! Я лишилась разума, когда подумала, что он может стать нашим другом. Император хочет нас погубить.

Ближайшее будущее показало, что Элизабет не слишком ошибалась. Три месяца спустя Наполеон распорядился проверить счета Симона. Ревизия длилась два года. Два года тревог и страхов, граничащих с безнадежностью и отчаянием. На протяжении этих двух лет все друзья Элизабет, начиная с Талейрана, делали все возможное и невозможное, чтобы повлиять на императора. Они не преуспели. Мишеля обязали вернуть в казначейство миллион франков. Это было разорением.

Элизабет благородно превратила в деньги все, что имела. По счастью, отец Симона при заключении брачного контракта предусмотрел для супругов раздельное владение имуществом. Контракт спас состояние Элизабет, что позволило супругам достойно прожить до конца своих дней. Элизабет последовала за супругом в Брюссель, в их родовое гнездо на улице Бланшисри, и жила там с мужем до 1818 года. Затем здоровье ее ухудшилось, и они переселились на озеро Леман в замок Боссеи, который купила Элизабет.

Но ей становилось все хуже. Врачи посоветовали красавице жить в более теплом климате, в Италии. Но было уже поздно. 2 декабря 1825 года та, которая была когда-то одной из цариц Парижа, но пожелала стать нежным домашним ангелом, тихо угасла во Флоренции в объятиях своего дорогого Мишеля.

Спор длился вот уже несколько часов. Наступила ночь, одна из тех невыносимо душных летних ночей, когда все задыхаются и ждут очистительной грозы, которая освежит воздух. Эта душная темная ночь была воплощением всего 1792 года, когда мир все глубже погружался во тьму, а заря другого мира еще и не думала заниматься.

Но тем двоим, что спорили в просторной гостиной замка Водегип в Алере, неподалеку от Редона, похоже, не было дела ни до ворчания грома на горизонте, ни до всех других гроз.

Оба были молоды, хороши собой, созданы для счастливой жизни. Маленькой прелестной брюнетке едва исполнилось двадцать, она завораживала изяществом и колдовским очарованием. Он был года на три старше, крепкий, светловолосый, какими часто бывают бретонцы, со светлыми глазами, в которых сейчас читались безнадежность и непонимание. Молодого человека звали Антуан, маркиз де Понбеланже. Молодую женщину – Луиза дю Бот дю Грего, и она была его женой. Но с тех пор, как он сообщил жене о своем намерении покинуть страну и уехать в Англию, чтобы присоединиться к графу д’Артуа и другим дворянам, собравшимся вокруг него, чтобы сформировать армию, он имел дело с совершенно незнакомым ему человеком. Так ему казалось.

– Вы свободны и можете уезжать, – холодно заявила ему жена. – Что касается меня, то я остаюсь.

– Но это невозможно, Луиза! Это воистину безумие! Революция охватит все провинции. Даже здесь, у нас в Бретани, народ бунтует. Поджигают замки, грабят, сажают в тюрьму, проливают кровь. У нас только два выхода: или отправиться под начало наших командующих и, если возможно, бороться, или остаться на месте и позволить перерезать себя, как баранов.

Хорошенькое личико Луизы украсила насмешливая улыбка.

– Неужели вы боитесь, мой друг? На вас это не похоже.

– Я не боюсь, и вы это прекрасно знаете. А если и боюсь, то только за вас и за нашего ребенка. Воевать, умереть за общее дело естественно для дворянина. Здесь мы бессильны, мы заперты между революционной армией и морем. Если мы хотим сражаться, нужно уезжать.

• Предыдущая
• 28/57
• Следующая