Перст судьбы - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 18

• Предыдущая
• 18/89
• Следующая

Люди Хрёрека переносили свои скудные пожитки из лодок, в которых переезжали через Волхов. Ладожане, свободные от работы, сбежались было на них поглядеть, но быстро разочаровались. Приезжие явно не привезли с собой товаров, судя по убогости поклажи, сами были одеты бедно, так и чем любоваться? Эка невидаль — варяги! Обычные люди, усталые и продрогшие.

Толпа расходилась, и лишь один человек при виде гостей испытал настоящее потрясение.

— Отец мой!

Священник застыл на месте, а потом в удивлении обернулся. Его окликнул дрожащий женский голос, произнесший несколько слов на ирландском наречии. Монах был уверен, что ему послышалось. Но нет. В двух шагах от него стояла молодая женщина, скорее даже девушка. Волосы ее были по местному обычаю заплетены в косу, одеждой служили нижняя рубаха из льна и верхняя из толстой шерсти, с накидкой из черной овчины. Загрубелые руки и бедный наряд говорили о том, что это служанка. Рядом с ней на земле стояло ведро с водой и лежало некое приспособление, изогнутый кусок дерева — непонятно для чего. Второе ведро валялось опрокинутым, лужа растеклась к ее башмакам из простой некрашеной кожи.

Единственное, что отличало ее от прочих варварских женщин, был бронзовый крест ирландской работы на груди. И еще глаза, по цвету схожие со спелым желудем, не встречающиеся среди славов, смотрели на него с горячим волнением и надеждой.

— Это ты звала меня… дочь моя? — Отец Брендан еще раз скользнул глазами по кресту на ее груди.

— Да, отец мой.

— Ты говоришь по-ирландски?

— Я и есть ирландка, отец мой, я родом из Коннахта. Прошу тебя именем милосердного Бога, удели мне немного времени. Я хочу попросить тебя об исповеди. Вот уже третий год как я не исповедовалась, и это тем более обременяет меня, что до того, как попасть сюда, я была монахиней.

— Монахиней? — Брови отца Брендана уползли чуть ли не на середину тонзуры, унаследованной священниками Эринна от древних друидов, — по ней-то девушка сразу угадала в нем соотечественника.

— Да. С юных лет я была посвящена Богу и шесть лет прожила в монастыре Святой Бригиты в Уайне-Теллах. Более двух лет назад язычники-лохлинны[15] разорили монастырь, часть монахинь убили, в том числе и нашу мать настоятельницу, а меня и многих моих сестер увезли и продали в рабство. Я попала в эту языческую страну и уже четвертый год живу здесь совершенно одна среди варваров… — Ее губы задрожали, на глазах показались слезы. — О отец, вы первый Божий человек, которого я вижу здесь за это время! Значит, Господь меня не оставил!

Слезы потекли по ее лицу; она вдруг упала на колени, схватила руку отца Брендана и припала к ней, как к долгожданному средству спасения.

— А ты думала, что Господь тебя оставил? — с ласковым укором ответил аббат. — Вот я уже вижу грех, который тебе нужно исповедать, дочь моя. Другие Христовы люди попадали в более затруднительное положение, но не впадали в отчаяние. Тем более в последние годы, когда Господь испытывает нас постоянными набегами лохлиннов, и многие поистине святые люди, мужи и жены, стали жертвами, будто агнцы на алтаре кровожадности варваров. Я не ожидал встретить здесь кого-то, кому понадобится моя помощь, но мы должны возблагодарить Господа за то, что он привел меня в этот город и тем помог тебе облегчить душу. Но я думаю, сейчас не подходящее для этого время. Вероятно, у тебя немало работы? — Он посмотрел на ведра с водой, одно полное, другое опрокинутое. — Ступай, а позже мы найдем случай поговорить. И встань скорее с колен, не то люди нас увидят.

— Но вы не уедете отсюда слишком скоро? — Девушка послушно поднялась.

— Думаю, мы останемся здесь до самой весны.

Ее лицо озарилось радостью, и священник отметил, что его собеседница весьма хороша собой.

— Думаю, не ошибусь, если скажу, что ты происходишь из знатного рода, — проницательно заметил он.

— Это так, святой отец, — просто ответила девушка.

— Лузикка! — заорал вдруг выскочивший из ближайшего дома подросток. — За смертью тебя посылать! Вода концилась в Волхове, цьто ли?

— Меня зовут. — Девушка оглянулась.

— Ты живешь в этом доме?

— Да. Мой хозяин, Велем, — сын здешнего военного вождя.

— Это хорошо. Мы, как я понял, тоже найдем приют в доме военного вождя. Твой хозяин — тот, что нас привел? Дуброн… или как-то так.

— Нет, Доброня — старший его сын, а мой хозяин — средний. Его сейчас нет в Ладоге. Мне и правда нужно идти, святой отец. Но я непременно найду вас, как только буду свободна. Я так благодарна Господу, что он привел вас сюда!

Девушка схватила пустое ведро и побежала к берегу реки. Уже пройдя вслед за дружиной Хрёрека к двери предназначенного для них дома, отец Брендан обернулся. Бывшая монахиня шла к соседнему строению, неся два ведра воды на концах изогнутой деревяшки, перекинутой через плечо. Но и под этой ношей ее походка казалась летящей — так воодушевила и обрадовала ее эта встреча. Даже если он всего лишь облегчит ее душу от грехов, накопившихся за несколько лет жизни среди варваров, в стране, где нет ни одной церкви, это будет оправданием проделанного им далекого пути. А к тому же она может знать что-нибудь о…

Осененный новой мыслью, отец Брендан обернулся. Но девушки уже не было видно.

Как ее назвали? Лусе… ка… Лусика? Какое-то варварское имя, наверное, совсем не то, которое она носила изначально.

Хрёрек тем временем устраивался со своими людьми на гостином дворе, недавно освобожденном дружиной Вестмара, который успел отпраздновать новоселье. Дом оказался отличный: просторный, обжитой и чистый, скамьи в порядке, подгнившие доски пола в задней части заменены новыми, даже старая зола из печи вычищена. Такой же порядок царил и на гульбище, а также в сенях, предназначенных для хранения привезенного и закупленного товара, но вот туда данам пока было совершенно нечего положить. В теплое время они просто спали бы там, избегая тесноты, но зимние холода такой роскоши не позволяли.

— Здесь до вас один торговый со своими фелагами жил, — рассказывал Домагость, помогавший устраиваться и показывавший, где что. — Они тут и подконопатили что надо, и подправили. На днях только съехали, как построили себе свой дом.

— Признаться, и я бы не прочь построить для себя и своих людей дом, — ответил Хрёрек. — До весны мне уже не удастся уехать, и я не хотел бы обременять тебя.

— Это я сам решить не могу. — Домагость с сомнением покачал головой. — Надо людей собирать! Столы накрыть, дары поднести, чтобы уважение показать, поговорить, рассказать, кто ты есть, откуда и чего ищешь. Если людям понравится, тогда докончание скрепим. Ты проси, что нужно, а мы дадим, что сможем. Так у нас ведется.

— Я надеюсь, что родство с Оддом сыном Свейна послужит к моей пользе. Что же касается пира, то я готов оказать вашей округе и ее знатнейшим людям всяческое уважение. У меня нет с собой припасов, зато есть немного серебра. Я подарю тебе серебряную чашу ирландской работы, если ты позаботишься об устройстве пира.

На это Домагость согласился, и на свет явилась чаша. Была она не велика, но тонкой работы, с удивительными узорами в виде тройных свитеней с точкой-глазком посередине. Ложечка, которую Милорада кликнула, чтобы поручить вычистить подарок, вскрикнула при виде чаши, схватила ее и дрожащей рукой поднесла к глазам. Провела пальцами по завиткам узора, прижала к груди, засмеялась, а потом бросила на хозяйку взгляд, будто хотела спросить, откуда это чудо взялось, но не смела.

— Что, понравилось? — Милорада улыбнулась, заметив ее волнение. Ложечка всегда была так невозмутима, молчалива и нелюбопытна, что никто никогда не знал, что ей нравится, а что нет. За три с половиной года она выучилась хорошо понимать по-словенски, но сама говорила так мало, как только было возможно. — Да, работа хорошая, редкая. Варяжский князь отцу преподнес. Вычисти бережно, отцу на стол вечером поставим.

Ложечка ушла с чашей, а Милорада принялась готовиться к пиру. Скота у воеводы хватало, но хлеб они сами покупали, и теперь, при этаком наплыве гостей, выходило, что припасов только до Ладиного дня хватит. Пройдет Корочун — надо будет по санному пути снаряжать обоз еще хлеба везти.

• Предыдущая
• 18/89
• Следующая