Ночной мотоциклист (сборник) - Смирнов Виктор Васильевич - Страница 37

• Предыдущая
• 37/75
• Следующая

Варшава, Берлин, Стокгольм, Хельсинки, Рига, Вильнюс…

Радиопрограммы этих городов найти не сложно… Наша библиотека получает почти все газеты, издаваемые прогрессивными организациями за рубежом. И уж конечно, в отделе периодики найдутся все основные издания союзных республик.

Таким образом можно будет с предельной точностью установить время, когда Валера начал демонстрацию своего фильма. А это значит, что теперь я смогу устроить настоящую проверку Копосеву с его алиби.

Город летел мимо меня в трамвайном звоне, шелесте покрышек и писке транзисторов. Я вбежал по лесенке старого дворца и оказался в залах центральной библиотеки. В справочно–библиографическом отделе дежурила Надя Штольц, знаменитая девушка–полиглот, о которой не раз писала городская газета.

Надя помогла мне справиться с «Кансан Уутисет», «Нойес Дойчланд» и «Тиесой», исчерпав запас подвластных ей языков менее чем на одну пятую. «Жице Варшавы» я одолел самостоятельно. В уголке среди убористого петита отыскалась заветная строчка. Она словно была набрана плакатным шрифтом — так резко и громогласно встала перед глазами: «И.С.Бах. «Оратория Магнификат». 19.30».

После нехитрого расчета — варшавское время отличается от московского на два часа — вышло, что ария «Et exultavit» прозвучала в тридцать три минуты десятого. Но в это время я находился на Садовой горке! Пришлось просмотреть все остальные газеты, чтобы предупредить случайное совпадение. Баха вообще не было в программах того дня.

Из библиотеки я поехал в Дом радио и телевидения. Я читал в газете, что радио нашего города регулярно обменивается передачами с польскими коллегами. Стало быть, связаться с Варшавой им нетрудно.

Здание студки было ярко освещено, здесь еще продолжался рабочий день.

Через пять минут заведующий музыкальной редакцией дозвонился до Варшавского радио. Разговор был коротким.

— Они не делали никаких изменений в программе, — сказал заведующий, положив трубку. — «Маг–нификат» передавали ровно в двадцать один тридцать по московскому времени. Говорят, было первое «истинно баховское» исполнение, то есть они собрали оркестр в большом составе, как того требовал композитор. Существует ведь еще малый «Магнификат» — для камерного оркестра…

— Без клавесина, органа, литавр… — пробормотал я.

— Что? Да–да, наверное… Конечно, без органа.

Выйдя из Дома радио, я сел на ступеньку и закурил.

Когда сталкиваешься с необъяснимым фактом, который противоречит всей созданной тобой системе, есть два пути. Можно искалечить этот факт и вогнать его в устоявшуюся логическую систему, как перекошенный патрон в казенник, не думая о том, будет ли оружие стрелять. И можно — что сложнее и неприятнее — разрушить саму систему и начать работу над новой.

Я не стал калечить факт. Он был несомненен. Он был вопиют в своем противоречии здравому смыслу.

Его можно было расшифровать так: в тот трагический вечер передача из Варшавы прозвучала для меня гораздо позже, чем для всех.

Объяснение могло быть только одно — я слышал не самую трансляцию, а запись ее… Конечно, ни одна радиостанция не могла повторить варшавскую передачу спустя всего лишь час. Для этого необходимо получить разрешение, перестроить всю программу…

Стало быть, запись могла родиться только в каюте Васи Ложко. И тут я вспомнил о великолепном магнитофоне «Филипс», которым так гордился механик.

Не было бы ничего особенно странного, если бы механик вдруг воспылал любовью к классической музыке и стал бы «прокручивать» пленку, на которую час назад легли чудесные арии и хоры «Магнификата». Но ведь за тонкой перегородкой я слышал и треск приемника, и вопли сменяющих друг друга джазов, и голоса дикторов,

Выходит, за час до моего появления в каюте Валеры механик записал — не ораторию Баха, нет! — записал собственные блуждания по эфиру. Мало того, он нанес на магнитную пленку собственный кашель, стук в перегородку, звук шагов… Ария из «Магнификата» попала в это попурри случайным, минутным звеном!

Запись была воспроизведена в одиннадцатом часу, когда все разошлись по каютам и когда Маврухин должен был подойти к пирсу. Зачем это понадобилось механику? Ясно: с помощью магнитофона он хотел создать эффект присутствия. В течение десяти или пятнадцати минут он напоминал всему экипажу, что безотлучно находится в каюте, вращая верньер своего громкоголосого приемника.

Значит, ему потребовалось незаметно покинуть каюту. И Павел Чернов, сотрудник угрозыска, явился самым надежным свидетелем алиби!

Вот тут–то я пощупал ладонью лоб. Вася, окающий парнишечка из приволжской деревни… Стало быть, он успешно разыграл хитроумный спектакль. Что ж, выходит, не Копосев, а Ложко может быть тем самым «третьим», который был посвящен в тайну древней иконы, стоившей целого состояния?

Странно, я не чувствовал ни малейшего внутреннего сопротивления, когда подозрение коснулось Ложко: очевидно, и раньше я инстинктивно улавливал в его поведении какую–то фальшь, но железное алиби подавляло любую мысль о причастности механика к преступлению.

Да, он мог покинуть каюту незамеченным и пройти к темной «Ладоге». Тем более из окна механика была видна освещенная площадка у склада, которую пересек Маврухин, так что к встрече можно было подготовиться заранее, включить подготовленную запись…

Но где и когда он познакомился с Юрским? И вообще что он за тип, каково его прошлое? Только человек с большим преступным опытом, с навыками матерого уголовника мог совершить изощренное, продуманное во всех деталях убийство… Корысть может на многое толкнуть людей определенного сорта — обман, подкуп, подделку документов, воровство, — но решиться на убийство во имя наживы может лишь человек, в душе которого нет и не было ни единого проблеска. Собственно, это уже не человек: зверь…

«Не спеши! — хотелось сказать самому себе. — В твоем распоряжении всего лишь одна бесспорная улика. Все остальное домысел. Не спеши… Необходима строжайшая проверка».

Но как не спешить? До рейса менее суток. Успею ли я узнать хоть что–нибудь, чтобы укрепиться в неожиданном подозрении или, напротив, опровергнуть его?

В эту минуту я вспомнил о Карен, которая питала необъяснимую неприязнь к своему будущему зятю.

14

Бывают в жизни дни, которые созданы для искупления всех напрасно потраченных минут и часов. Такие дни словно бы заполнены плотным, звездным веществом… Они не дают передышки.

На заплетающихся ногах добрел я до дома Карен. Это был старый особняк с фонтанчиком, вензелями и каменными собачьими будками в псевдобарочном стиле. Теперь под черепичной крышей кипела сложная коммунальная жизнь, а в роскошных конурах жили беззлобные дворняжки, утеха детворы.

Я чувствовал, что новая версия, едва успев зародиться и принять более или менее отчетливую форму, уже овладела мной, вцепилась всеми когтями. Факты, над которыми я раньше ломал голову или которые остались попросту незамеченными, вдруг начали нанизываться на нить гипотезы, как бусинки,

Фуражка Маврухина, зачем–то оставленная преступником на пирсе… Да, на месте механика именно так и следовало поступить: чем раньше будет обнаружено убийство, чем точнее будет установлено время гибели Маврухина, тем лучше для алиби…

А неожиданное заявление о женитьбе, последовавшее вслед за ссорой Ложко и Машутки? Механик никак не похож на человека, склонного к поспешным действиям, он уравновешен, осмотрителен, даже скрытен… Их роман только–только завязался — и вдруг… Зато после такого заявления никому и в голову не придет, что механик может не вернуться из рейса. А он таки не вернется, если мои подозрении правильны.

Но вдруг после серии разоблачительных открытий в моем воображении возникал улыбающийся, окающий Вася Ложко, и вся версия моментально испарялась, будто ее и не было. Не хватало реальных, значимых улик для того, чтобы справиться с этим обаятельным образом.

Было уже темно, когда я поднялся по лестнице. Карен не относилась к числу женщин, которых способен смутить неожиданный визит. Она поправила халат и пригласила войти. Ее волосы, покрытые легким слоем лака, поблескивали под люстрой.

• Предыдущая
• 37/75
• Следующая