Сохраняя веру (Аутодафе) - Сигал Эрик - Страница 7

• Предыдущая
• 7/107
• Следующая

Тим мотнул головой. Теперь ему действительно хотелось убежать из теткиного дома и никогда больше не видеться с этими Делани.

К несчастью, со своим дядей Тим увиделся очень скоро. Не прошло и получаса, как в полицейском участке появился Такк.

— Ах ты, негодник ты эдакий! — начал тот. — Решил, что можешь меня обхитрить, да? Парень, у тебя даже ума не хватило заглянуть в газеты: у «Никса» сегодня вообще игры нет!

Он посмотрел на офицера, который привел Тима.

— Спасибо, что изловил его, приятель. Нет ли у вас тут свободной комнаты, чтобы нам побеседовать наедине?

Негр кивнул в сторону двери за его спиной.

— Нет! Нет! Я ничего не сделал! Ничего…

— Это я буду решать. А ты сейчас свое получишь.

Они удалились в комнату, а полицейский закурил и стал листать «Дейли ньюс». Через несколько мгновений он поморщился, услышав хорошо знакомые звуки. Ритмичные звуки шлепков ремнем по голой заднице, сопровождаемые сдавленными стонами. Провинившийся мальчишка изо всех сил старался терпеть боль.

Домой на метро Тим ехал стоя и стиснув зубы. Взглядывая на дядю, он всякий раз повторял про себя: «Когда-нибудь я тебя убью!»

Шагая по заснеженному тротуару с Библией в руках, я различал тени верующих христиан, возвращающихся домой с утренней службы.

Было рождественское утро. И я делал то же самое, что всегда делали мои предки в этот день: намеренно его игнорировал. По этой причине у меня был обычный учебный день. А другие единоверцы моего отца все поголовно ушли на работу. Такие будничные занятия сами по себе уже были уроком: не забывай, что это не твой праздник!

В конце года наши ешивы и школы для старших тоже предоставляли своим ученикам двухнедельные каникулы — которые они подчеркнуто именовали не рождественскими, а «зимними» каникулами. Чтобы еще больше подчеркнуть разницу между нами и соседями-гоями, двадцать пятого декабря школа на один день открывалась. Это был своего рода вызов.

Наш учитель, ребе Шуман, одетый в обычный черный костюм и фетровую шляпу, со строгим лицом наблюдал, как мы входим в класс и рассаживаемся по партам. Это был суровый и требовательный тиран, безжалостно отчитывавший нас за малейший промах.

Как многие другие наши педагоги, он несколько лет провел в концентрационном лагере, и бледность, казалось, навеки въелась в его кожу. Сейчас, через много лет, я думаю, что его суровое обращение с нами было специфическим способом спрятать свое горе, а возможно, и следствием комплекса вины за то, что он выжил, в то время как столько евреев пали жертвами Холокоста.

Отрывки из Библии, которые он выбрал для изучения в тот день, подчеркивали нашу избранность, а ребе Шуман становился все печальнее и печальнее. Наконец он закрыл книгу, тяжело вздохнул, поднялся и пронзил нас взглядом своих ввалившихся, обведенных темными кругами глаз.

— Этот день… Ужасный, страшный день, когда они нашли, чем запалить факелы, которые должны были истребить нас повсюду. Среди многих столетий, минувших после нашего изгнания из Святой Земли, был ли хоть один век, когда бы нас не преследовали его именем? А собственный наш век стал свидетелем полнейшего ужаса — нацистов с их беспощадной исполнительностью. Шесть миллионов евреев!

Он достал платок и попытался остановить бегущие по щекам слезы.

— Женщины, малые дети… — с болью в голосе продолжал он. — Все превратились в облачка дыма из нацистских печей. — Голос его окреп. — Я это видел, дети. Я видел, как они убивают мою жену и детей. Мне не дали даже возможности умереть. Меня оставили жить на дыбе воспоминаний.

Класс не дышал. Мы были ошеломлены его словами, но не только их смыслом, а еще и тем, что ребе Шуман, всегдашний наш суровый наставник, беспомощно плакал.

После паузы, но еще не уняв слезы, он продолжал:

— Послушайте, дети. Сегодня мы сидим здесь для того, чтобы показать христианам, что мы еще живы. Мы были на этой земле и до них, и мы будем здесь, пока не придет Мессия.

Он промолчал, задышал ровнее и обрел прежнее самообладание.

— Давайте-ка встанем.

Я всегда боялся этого мига, когда нас заставляли петь несколько стихотворных строк гимна, с которым наши собратья отправлялись в газовые камеры:

Когда я, потрясенный, шел домой, небо напоминало мне серый саван. Меня снова окружали рождественские огни. Но теперь мне представлялось, что это сияют шесть миллионов душ, растворенных в пространстве бессмертными частицами.

Жарким летним днем 1963 года четырнадцатилетний Тим, Эд Макги и неизменный заводила Джэред Фицпатрик проходили по вражеской территории — кварталу, прилегающему к церкви Святого Григория и служившему центром иудейской общины Бней-Симха.

Проходя мимо дома рава Моисея Луриа, Эд осклабился:

— Глядите-ка, здесь главный жид живет. Давайте позвоним ему в дверь или еще что-нибудь такое сделаем?

— Хорошая идея! — согласился Тим, но Фицпатрик засомневался:

— А что, если он откроет? Еще напустит на нас проклятье…

— Да ладно тебе, Фицци, — не унимался Макги. — Ты просто трусишь!

— Еще чего! — запротестовал тот. — Просто звонить в дверь — это ребячество. Может, придумаем что-нибудь поинтереснее?

— Например? — хмыкнул Эд. — У нас же нет гранаты!

— Может, камнем в окно запустим? — предложил Тим, показывая на стройплощадку в нескольких десятках метров ниже по улице. Рабочие уже закончили, оставив массу потенциальных снарядов на любой размер.

Фицци сгонял на стройку и принес булыжник величиной с бейсбольный мяч.

— Отлично! — воскликнул Эд. — И кто же станет первым питчером[5]? — Он уставился на Тима. — Я бы сам это сделал, но у меня еще немного болит рука после той драки с ниггерами. Ну, помнишь, в тот четверг?

Не дав Тиму возразить, Эд и Фицци избрали его на эту почетную роль.

— Давай же, не трусь, бросай!

Тим резко выхватил камень из рук Эда, размахнулся и запустил им в самое большое окно в доме раввина.

Раздался жуткий грохот. Тим обернулся — его приятелей уже и след простыл.

Три часа спустя в дверь Луриа позвонили.

Дебора, еще не оправившаяся от шока, открыла и обомлела при виде двоих посетителей. Она тут же пошла звать отца.

Когда вражеский снаряд обрушился на святыню его дома, рав Луриа был поглощен сложным отрывком какого-то комментария к Закону, так называемого мидраша.

С того самого момента он стоял недвижимо, уставив невидящие глаза в зияющую дыру между несколькими острыми осколками, все еще висящими на раме. В его сознании мелькали картины погромов и шагающих в затылок отрядов боевиков.

— Папа! — запыхавшись, окликнула Дебора. — Там полицейский пришел… И с ним мальчишка.

— А-а, — пробормотал отец. — Может, на этот раз мы добьемся хоть какой-то справедливости. Пригласи их в дом.

Они вошли.

— Добрый день, ваше преподобие, — поздоровался полицейский, сдергивая с головы фуражку. — Я офицер Делани. Простите за беспокойство, но я пришел по поводу вашего разбитого окна.

— Да, — строгим голосом отвечал раввин Луриа. — Окно у меня разбито.

— Ну, так вот виновник, — ответил полицейский, дернув парнишку за шиворот, как охотник, вынимающий из капкана пойманного зверька. — К своему стыду, должен сообщить, что Тим Хоган приходится мне племянником. Неблагодарный щенок! Мы взяли его к себе, когда бедняжка Маргарет заболела.

— А-а, — снова протянул рав Луриа, — так это сын Маргарет Хоган? Мне следовало и самому догадаться, глаза у него точь-в-точь как у матери.

• Предыдущая
• 7/107
• Следующая