Веселие Руси. XX век - Коллектив авторов - Страница 23

• Предыдущая
• 23/116
• Следующая

Через алкогольную дымку смотрят на мир литературные персонажи Б. Ропшина. Скрывающийся под этим псевдонимом лидер боевой организации эсеров Б.В. Савинков сам настолько погрузился в алкогольное бытие, что ЦК социалистов-революционеров ставило вопрос о его моральном разложении.

Патологические формы приняло распитие спиртного в студенческой среде. Алкоголь стал в ней непременным атрибутом. Пьянству было подвержено более половины российского студенчества (в Москве этот показатель достигал 64 %). Примерно такие же цифры были получены относительно пьянства среди учащихся средней и низшей школы. В некоторых губерниях алкоголь употребляли до 80 % школьников[148].

Пьянство русских студентов имело свою специфику. Попойки проходили под разговоры об извечных вопросах российского бытия и неизменно имели политическую составляющую. Зачастую разговорами дело не ограничивалось и спиртное могло привести студента к противоправным в политическом отношении действиям. Открытым остается вопрос, в какой степени спиртное обуславливало русскую революцию.

О парадоксальной взаимосвязи революционного движения и студенческого пьянства рассуждал в 1909 году видный философ и социолог А.С. Изгоев. Основанием для его выводов послужило сравнение увеселений русских и немецких студентов. «Лично я, – писал Изгоев на страницах знаменитого сборника «Вехи», – всего только один раз видел пирующих немецких корпорантов. Зрелище не из приятных и отвечающее в общем тому, что о нем пишут. Но должен сказать, что это глупое веселье молодых бычков все же не возбуждало во мне такого тяжелого чувства, как попойки русских передовых студентов, кончающиеся, большей частью, ночной визитацией публичных домов. Самое тягостное в этих попойках и есть эта невозможная смесь разврата и пьянства с красивыми словами о несчастном народе, о борьбе с произволом и т. д. Бурш пьянствует, глупо острит, безобразничает, но он не рядит своего пьяного веселья в яркие одежды мировой скорби. Перевертывая вывески и разбивая фонари, он и сознает, что буянит, а не думает, что протестует против современного строя. У нас же и в кабаках и в местах похуже передовые студенты с особой любовью поют и «Дубинушку», и «Укажи мне такую обитель»…» [149].

«Начинаешь понимать разницу между Россией и Западом, – писал в 1914 году один из исследователей алкогольной проблемы В.Я. Каннель. – Мы пьем меньше, чем наши соседи, но пьянствуем больше» [150]. Русское пьянство было более радикально, носило антиобщественный характер. Петербург занимал безоговорочно первое место среди столиц по количеству арестов лиц, пребывавших в нетрезвом состоянии. Если в Берлине один задержанный приходился на 369 жителей, в Вене – на 1220, в Париже – на 16926, то в Петербурге – на 25 человек[151].

Не будучи задействованным в системе общественного разделения труда, систематическому пьянству предавалось и дворянское сословие. Академик А.Н. Крылов приводил в своих воспоминаниях рассказ некоего помещика Симбирской губернии Н.В. Приклонского о «правильном» образе жизни, которого тот придерживался: «Летом встаю я в 4 часа и выпиваю стакан (чайный) водки; мне подают дрожки, я объезжаю поля. Приду домой около 6 часов, выпью стакан водки, иду обходить усадьбу – скотный двор, конный двор и пр. Вернусь домой часов в 8, выпью стакан водки, подзакушу и лягу отдохнуть. Встану часов в 11 – выпью стакан водки, займусь до 12 со старостой, бурмистром. В 12 часов выпью стакан водки, пообедаю и после обеда прилягу отдохнуть. Встану в 3 часа, выпью стакан водки.»[152]

Симптомом государственного кризиса являлся алкоголизм в среде высшей власти. Среди алкоголиков царского двора выделялся великий князь Николай Николаевич (младший). Почетный командир лейб-гусарского полка, он установил соответствующие питейные порядки и среди подчиненных. (Надо сказать, что именно в этом полку проходил кавалерийский стаж Николай II.) Не меньше, чем к алкоголю, Николай Николаевич имел пристрастие к одной царскосельской купчихе, поддерживавшей его в питейных увеселениях. Великий князь даже просил у Александра III разрешения обвенчаться с ней. «Со многими дворами я в родстве, но с Гостиным еще не был, и не буду», – ответил император. Получив отказ, Николай Николаевич вновь погрузился в безудержное пьянство. Зачастую, допившись до соответствующего состояния, великий князь, непременно в голом виде, забирался на крышу собственного дома, где распевал серенады в адрес возлюбленной купчихи. Затем бесчувственное тело командира гусары спускали вниз[153].

Критик самодержавного режима предреволюционной России В.П. Обнинский приводил рассказ одного из гусар об особенностях гвардейской службы того времени: «Пили зачастую целыми днями, допиваясь к вечеру до галлюцинаций. Иные из них становились как бы привычными, так что прислуга офицерского собрания (клуба) начинала приспособляться к странному поведению господ. Так, нередко великому князю и разделявшим с ним компанию гусарам начинало казаться, что они не люди, а волки. Все раздевались тогда донага и выбегали на улицу, в ночные часы в Царском Селе обычно пустынную. Там садились они на задние ноги (передние заменяли руками), подымали к небу свои пьяные головы и начинали громко выть. Старик буфетчик знал уже, что нужно делать. Он выносил на крыльцо большую лохань, наливал ее водкой или шампанским, и вся стая устремлялась на четвереньках к тазу, лакала языками вино, визжала и кусалась. Сцены подобного рода становилась тотчас же достоянием городской молвы – в маленьком гарнизоне ничего не скроешь, – но никто не предавался напрасному негодованию, ибо нравы Царскосельского общества немногим отличались от гусарского уровня» [154].

Не меньшим алкоголиком, чем Николай Николаевич, был великий князь Алексей Александрович. Своими питейными пристрастиями он развратил все морское ведомство, которое возглавлял в период цусимской катастрофы.

Обнинский объяснял пристрастие к алкоголю высшей знати ощущением тупика и обреченности. «Жить в такой обстановке, – писал он, – дышать таким воздухом очень трудно. Хочется забвения от мыслей, приходящих сами собой, не спрашиваясь, царская ли это голова или голова каторжного, загубившего десяток человеческих жизней. Алкоголь – вот друг мятущихся умов, терзаемых совестью душ, усталых от корсета представительства тел. Алкоголь, этот поставщик львиной доли бюджетных поступлений, по праву занимает и в обиходе царя высокое место. Алкоголь хочет проявлять себя не в одном буйстве разодетого павлином гусара или в ламентациях голодного, но пьяного мужика, а и в управлении империей, поддерживать которую на международном торжище он имеет высокую честь и приятную обязанность» [155].

В общественной оппозиции муссировались разговоры о пристрастии к пьянству самого царя. Обнинский склонялся к выводу о правомерности такого рода обвинений: «Слухи о том, что царь сильно пьет, давно бродили по свету; но теперь, когда любой студент-медик по почерку Николая может определить отравление алкоголем, а любой кавалерийский вахмистр скажет, видя, как дрожит рука держащего поводья: «Эге, брат, выпиваешь», теперь не скроешь своего образа жизни. Мало-помалу стеснение пропадает, привычки выносятся на улицу. И года три спустя после того, как царь плясал вприсядку в малиновой рубашке на полковом празднике «императорских» стрелков (в присутствии солдат), он дошел до того градуса свободы, когда хочется всем демонстрировать свое душевное состояние. Одевшись солдатом, взвалив на плечи ранец и взяв ружье, Николай вышел, слегка пошатываясь, из своего крымского дворца и промаршировал десять верст, отдавая честь проходившим офицерам, испуганно оглядывавшимся на это чудо. Скандал был настолько велик, что для ликвидации его придумали новый поход, в другой уже форме, чтобы придать делу вид преднамеренности и, кстати, возбудить в армии восторг перед «до всего доходящим» царем-батюшкой. Но солдата ХХ века, да еще побывавшего в революционной переделке, этими наивностями не проймешь. Он хорошо понял, что царь действительно «дошел», но не до солдатской участи, конечно, а до той грани, за которой алкоголикам чудятся зеленые змеи, пауки и другие гады. Пришлось замолчать, и распространение фотографий и описаний подвига «самодержавнейшего» государя прекратилось» [156].

• Предыдущая
• 23/116
• Следующая