Серое, белое, голубое - Моор Маргрит - Страница 12

• Предыдущая
• 12/52
• Следующая

На его лице удивление, он продолжает:

— Да нет же, я этого не говорю. Разумеется, тут нет ничего странного. Только вот…

— …

— Да, наверное, говорила. Мимоходом. Должно быть, я в одно ухо впустил, в другое…

Он засмеялся, невнятно попрощался, послушал молчание в трубке, раздался треск, затем гудок. Наконец положил трубку. Рывком поднялся и зевнул. Нелли с ее женской логикой поддержала его и утешила. Теперь он может пойти спать.

Не успел он устроиться как следует, как почувствовал знакомое ощущение — руки и ноги стали наливаться свинцом. Он лежал на спине словно на палубе корабля и слушал вой ветра. Ветер, пройдя смерчем над полями, разогнал тучи, очистил небо и наконец стих. Утро обещает быть голубым и прозрачным.

На завод он приходит в обычное время.

Акционерное общество закрытого типа «Ноорт» открывает двери каждый день в семь часов. Когда часом позже появляется Роберт Ноорт, в основном цехе уже вовсю кипит работа: невообразимый грохот, отовсюду пламя, жар. Повернувшись спиной к окнам, через которые из-за серых облаков проникает внутрь мягкий сумрак утра, стоят шестьдесят человек рабочих — за валами, отбойными молотками, гидравлическими прессами и фонтанами белого огня.

Роберт Ноорт полагает, что как директор он выигрывает в глазах подчиненных, когда издалека демонстрирует уважение к тяжелому ручному труду. Он идет в офис через служебный вход. Гладко выбритый, в летнем костюме, хорошо выспавшийся, несмотря на свои личные проблемы, он проходит ту спокойную часть здания, где швейцар, не переставая читать газету, жестом приветствует его, где секретарша, отвлекшись на минуту от своих пунцово-красных ногтей, смотрит на него серьезным преданным взглядом, где за кульманами пока еще нет ни души — инженеры застряли в пробке на автостраде. Он проходит мимо стены, украшенной современной графикой, поднимается на лифте, закрывает за собой дверь директорского кабинета и остается один на один со своими мыслями.

Эти огромные окна — как раз то, что нужно. Они выходят на Зейл, реку с широкими зелеными берегами, на мельницу и ферму вдали. На противоположном берегу виден город. Место выбрано на славу! Из этих окон во всю стену я легко могу окинуть взором все, что сумел приобрести. На завод можно попасть по суше и по воде. К пристани причаливают катера и стоят там, готовые к отплытию, по реке скользят тяжелые грузы материалов и конструкций. Я никогда не хотел унаследовать дело отца. Он умер, а я по-прежнему оставался верным своим принципам. Лишь когда заводик оказался на грани банкротства, мне показалось заманчивым обладание обесцененным пакетом акций. Теперь дорога, ведущая на завод, стала намного шире. Чтобы увеличить площадку для парковки, я распорядился выкорчевать вязы. Грузы попадают из контейнеров непосредственно в пакгаузы. Я не люблю отказываться от того, что однажды приобрел.

Роберт обернулся: кто-то стучал в дверь. В кабинет вошел человек невысокого роста, с круглой головой, в очках, за которыми прятался бархатный взгляд карих глаз, внушающих доверие. Это инженер Зейдерфелт, его заместитель. Он прихватил с собой некоторые документы — сегодня предстоит попотеть на переговорах с Инвестиционным банком.

Роберт отрывается от созерцания пейзажа за окном и склоняется над диаграммами.

— Отлично, — говорит он. — Очень хорошо. Похоже, мы сумеем овладеть не менее чем сорока процентами нидерландского рынка.

Но чувство пустоты, растерянности, в которой он только что пребывал, прошло не до конца. Он смотрит вопросительно.

С напускным безразличием Зейдерфелт кладет таблицы на стол.

— Вот расчет приблизительных расходов на первые три месяца.

Скрывая удовлетворение, Роберт потирает пальцами подбородок, бросает ничего не выражающий взгляд на Зейдерфелта. Потрясающий план, думает он про себя. Этот план происходит из той же перспективы, в которую и я, сколько себя помню, вглядывался до рези в глазах: ускользающая точка за горизонтом, за которым практически все, что ты задумал, возможно и реально.

— А годовой финансовый отчет? — спрашивает он вкрадчиво.

Этот инженер Зейдерфелт предложил выкупить у доживающего последние дни материнского предприятия металлообрабатывающий завод «Алком» и передать производственную линию по раскатке и прессовке металлических листов на завод «Ноорт», с тем чтобы потом — и в этом заключалась соль всего плана — приспособить могучее дочернее предприятие к нуждам европейского рынка точного приборостроения. Сегодня нужно убедить банк инвестировать в этот проект семь миллионов. Роберт настроен целиком положиться на Зейдерфелта, чьи прогнозы всегда или почти всегда подтверждаются.

В пухлой руке Зейдерфелта не только запрошенный документ, но и еще какая-то бумага.

— Вот план на пять лет. Как видите, я учел и возможность перемен в Восточной Европе. Переговоры начнутся в два часа. Вероятно, финансисты будут ссылаться на вкладчиков, не желающих подвергать себя риску, связанному с новым предприятием.

— У фирмы прочная репутация.

Зейдерфелт утвердительно кивнул в знак согласия.

— Да-да, это так, — протянул он неспешно, словно осмысляя замечание своего патрона. — Мы не должны поддаваться эмоциям. Ожидаемая прибыль… наличные гарантии на длительный отрезок времени…

Реплики связаны между собой, как части стихотворения. Оба собеседника смотрят задумчиво. Как часто, размышлял Роберт, мы играли в эту игру!.. Размышления, рассуждения, наполовину созревшие идеи возникают в двух разных головах, двух совершенно разных мирах, и затем неразрывно сливаются, подобно химическим элементам. Взаимное признание, взаимное уважение — это основа успеха, и в результате компания «Ноорт» принимает управленческое решение — единственно правильное в сложившихся обстоятельствах.

— Успехов вам на сегодня.

Зейдерфелт прощается, его рука уже на дверной ручке, шея и плечи устремлены вперед, ступни стоят параллельно.

— Спасибо, — отвечает Роберт. — Увидимся днем.

Он снова один в комнате. Тишина и утренний сумрак. Момент бытия, похожий на все остальные. Его мысли, разбегающиеся как муравьи, сейчас сосредоточены на работе. Он садится за свой рабочий стол и со все возрастающим чувством приглушенной ярости и одиночества закуривает первую за этот день сигарету.

…Сколько себя помню, необъяснимая тоска сменялась в моей душе приступами странной эйфории. Стоит мне отвлечься и задуматься, как возникает либо невероятно приятное чувство, либо щемящая боль, но причину, вызвавшую эти эмоции, я вспомнить не могу. Из моего кабинета с окнами на запад я любуюсь погожим деньком. Какие новости мне предстоит сегодня услышать? Любая собака лучше ориентируется в своих наблюдениях. Настроение у меня переменчиво, как погода на море. Я не могу понять, что мною движет. Даже по прошествии времени я ничего не понимаю в том, что натворил.

Вспоминается прогулка в дюнах в Катвейке. Было лето — думаю, август месяц. Из-за холмов взлетает то и дело красный змей. Там, на берегу, не утихает порывистый западный ветер, но нам за дюнами тепло. Велосипеды остались где-то в зарослях ежевики. Ей одиннадцать лет, мне почти двенадцать. Эта девочка настоящая красавица. У нее тонкие ножки, обутые в большие коричневые высокие ботинки с разношенным верхом. На руке — мужские часы. Прекрасны ее глаза — серые, как морская вода. Стоит заговорить, и она отвечает. Стоит засмеяться, и она смеется тоже. В тот день я утвердился в мысли о том, что красота — неотъемлемая часть сути вещей. Даже когда я, отвернувшись, зажимаю кулаком рот, дабы не дать вырваться на волю крику бешеного восторга, она спокойно смотрит на часы. Вздернув носик и верхнюю губку, она смотрит вверх, и я вижу маленькие пузырьки слюны у нее между зубами. Я чувствую, что меня начинает чуть-чуть подташнивать.

Она говорит:

— Господи, мне пора домой…

Дома у родителей, в саду. Снова лето. В тени садового зонтика сидит мать и пьет чай с хромой соседкой, женой зубного врача. Та не настолько глупа, чтобы не заметить, что мальчик-гимназист, расположившийся на отлого сбегающем вниз газоне с великолепной книжкой в руках, чуть подглядывает за ними. У него последний день каникул. Из-за того, что она хромает, ее бедра могут показаться косыми и неуклюжими, но плечи и вырез на благородной груди обожжены солнцем. Взгляд и мысли гимназиста сосредоточены на неизведанной точке ее тела. «Пусть он зайдет ко мне завтра утром, перед занятиями», — говорит она его матери. Ранний час настает. И вот я приближаюсь к дому, все двери которого открыты. Я не несу ни малейшей ответственности за то, что, шаркая, блуждаю по пустым комнатам: солдат, едва призванный на службу, не ведает дисциплины. Она лежит в засаде на веранде и с дивана делает знак подойти поближе. Не спуская с меня ироничных глаз, она ловко управляется с пуговицами на гульфике моих брюк. И вот словно вспышка щелкнула передо мной — открывается поле предстоящего сражения. Большое тело, распластанное на диване. Углы рта, вдруг скорбно опустившиеся вниз. Невзирая на сознание угрожающей опасности, я очертя голову бросаюсь вперед.

• Предыдущая
• 12/52
• Следующая