«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич - Страница 45

• Предыдущая
• 45/269
• Следующая

Как видим, из уст дочери Харлампия Ермакова В. Гура получил убедительное подтверждение данных о неоднократных и продолжительных встречах Шолохова с ее отцом.

«Пелагея Харлампьевна выдвинула ящик комода, достала пожелтевшую от времени, истертую фотографию тех лет.

— Это все, что осталось от отца, — сказала она и протянула фотографию.

Смотрел с нее молодой еще, горбоносый, чубатый казак с усталым прищуром глаз много испытавшего в жизни человека, не раз глядевшего в лицо смерти. Нелегко, видно, дались Ермакову три Георгиевских креста, приколотых к солдатской шинели: четырнадцать раз был ранен, контужен. Слева, у самого эфеса шашки, держала его за локоть дородная женщина, покрытая шерстяной клетчатой шалью с кистями. Это Прасковья Ильинична, жена Ермакова»⁴⁶.

И еще один рассказ — о встрече в 1955 году с дочерью Ермакова биографа и исследователя жизни и творчества Шолохова Константина Приймы в книге «С веком наравне»:

«...Будучи в хуторе Базки, я навестил учительницу Пелагею Харлампьевну Ермакову-Шевченко. Невысокая, полная, еще не утратившая былой красоты, женщина вела со мной разговор о своем отце с болью и скорбью в черных глазах.

— С германского фронта, — рассказывала П. Х. Ермакова, — мой отец вернулся героем — с полным бантом Георгиевских крестов, в чине хорунжего, на свою беду потом... Выслужился. Рискованный был казак. Был левша, но и правой рукой вовсю работал. В бою, слыхала я от людей, бывал ужасен. Примкнул к красным в 1918 году, а потом белые его сманули к себе, был у них командиром. Мама наша умерла в 1918 году. Он приехал с позиций, когда ее уже похоронили. Худой... исчерна-мрачный. И ни слезинки в глазах. Только тоска... А вот когда коня потерял, заплакал... Помню это было в дороге, при отступлении нашем в Вешки, его коня — Орла — тяжело ранило осколком снаряда. Конь — белолобый, упал наземь, голову поднимает и страшно ржет — кричит! Отец кинулся к коню, в гриву уткнулся: “Орел мой, крылатик! Не уберег я тебя, прости, не уберег!” И покатились у него слезы... Отступал отец до Новороссийска с белыми, а там сдался Красной Армии и служил у Буденного, в командирах ходил...

<...> После демобилизации отец жил тут, в Базках, с нами. В 1926 году Михаил Александрович Шолохов — тогда молодой, чубатый, голубоглазый — частенько приезжал в Базки к отцу. Бывало, мы с дочерью Харламова, Верочкой, играемся или учим уроки, а Михаил Александрович приедет и говорит мне: “А ну, чернявая, на одной ноге смотайся за отцом!” Отец приходил к Шолохову, и они подолгу гутарили у раскрытого окна перед Доном — и до самой зари, бывало... А о чем — это вы спросите при случае у Михаила Александровича...»⁴⁷.

Краевед Г. Я. Сивоволов приводит свою запись беседы с Пелагеей Харлампьевной Ермаковой, учительницей, награжденной за многолетний труд орденом Ленина; долгое время она жила в Базках, потом переехала в Вёшенскую. В беседе с ним Пелагея Харлампьевна вспоминала некоторые любопытные эпизоды из жизни своего отца, которые нашли место на страницах романа и прямо перекликаются с рассказом о нем Шолохова: «Приезжая домой, отец обычно не въезжал через калитку, — вспоминает она, — а перемахивал ее. Как обычно, садясь за стол, отец меня и брата сажал на колени, ласкал, давал подарки»⁴⁸.

К. Прийма в 1955 году застал в живых казака хутора Базки Якова Фотиевича Лосева, который, будучи участником Гражданской войны на Дону со стороны красных, лично знал Харлампия Ермакова. Яков Лосев рассказал К. Прийме:

«— Видишь, тут и жил Ермаков Харлампий Васильевич, послуживший, по словам самого Шолохова, предтечей Гришки Мелехова <...> Вот его курень... Харлампиев дед привел себе жену из туретчины, которая родила ему сына Василия-турка... <...> У Василия-турка детей была — куча. И Харлашу трех лет отдал отец на воспитание своей родне, к нам, в Базки, бездетному казаку Солдатову. Вот его баз и курень над Доном. Наш Харлампий, черный, горбоносый, красивый и взбалмошный, ушел с Базков на царскую службу. На германском фронте заслужил четыре креста Георгия, стал хорунжим. В революцию примкнул в Каменской к Подтелкову. Мы избрали его в Базках в ревком. Был он, Ермаков, рядом с Подтелковым, когда тот зарубил есаула-палача Чернецова. А позже Харлампий примкнул к белым. И был свидетелем казни отряда Подтелкова в Пономареве, но из своей сотни не дал ни одного казака в палачи, всех увел обратно в Базки. А позже, уже в Вёшенском восстании 1919 года, командовал полком, а затем и конной дивизией. Вскоре у него тут, в Базках, умерла жена. Он приголубил себе сестру милосердия и отступил с нею на Кубань. В Новороссийске сдался красным, наверное, скрыл свои грехи по восстанию. На польском фронте в Первой Конной командовал эскадроном, затем — полком. После разгрома Врангеля Буденный назначил Ермакова начальником кавшколы в Майкопе. Вот она, какая планида ему вышла... <...> На польском фронте он здорово отличился у Буденного, был начальником кавшколы в городе Майкопе. После демобилизации Ермаков вернулся в Базки, недолгое время был председателем комитета взаимопомощи. Затем вдовы и партизаны потребовали у Харлампия ответа за его черные дела в дни Вёшенского восстания. В 1927 году Ермаков был изъят органами ГПУ и, кажется, сослан на Соловки или даже расстрелян... Такова биография Ермакова, таковы действительные факты его жизни...

— Да, судьба его трагична, — сказал я. — Но я думаю, что и в Ермакове было что-то стоящее, что и привлекло к нему внимание Шолохова...

— Стоящее? — переспросил Лосев. — Наверное, было... Ведь он знал все о Вёшенском восстании, хорошо знал Кудинова — командующего мятежом, и знал об этом все досконально! Все-таки был комдив—1. Стоящее, видать, было... Я все говорю к тому, чтобы приоткрыть самое главное: “Тихий Дон” мог быть написан и был написан только в Вёшках! Всмотрись и вдумайся, как глубоко он врос в землю вёшенскую — в наши Базки и в хутор Плешаков, где жил и работал отец Михаила Александровича, где ставил на ноги Советскую власть коммунист, машинист мельницы Иван Сердинов — Шолохов в своем романе назвал его Котляровым... И в Усть-Хоперскую, из которой вышел батареец, беспартийный большевик Федор Подтелков и генерал-атаман Каледин; и в Боковскую, давшую нам романтика Михаила Кривошлыкова; и в Каргинскую, которая столь же ярко запечатлена в романе и где, кстати сказать, отрок Шолохов — по заверению старожилов — из уст самого Харлампия Ермакова услыхал весть о трагической гибели подтелковцев. Врос “Тихий Дон” и в самые Вёшки, как окружную станицу, и как центр мятежа казаков в начале января 1919 года против генерала Краснова, и как центр мятежа этих же казаков против расказачивания Дона троцкистами в марте 1919 года, мятежа, который затем превратился в контрреволюционный... Чтобы написать “Тихий Дон”, все это надо было знать из жизни, изучить по документам, досконально выверить, перелопатить горы материалов в архивах, выслушать сотни — а может, и тысячи! — человеческих исповедей, вдохнуть их в человеческие образы, каждый из коих стал самобытен, неповторим и незабываем. Чтобы все это сделать, — заключил старик Лосев, — надо было также родиться на вёшенской земле и к тому же родиться Шолоховым!..»⁴⁹.

Мы приводим столь подробные и неопровержимые свидетельства о взаимоотношениях Шолохова и Харлампия Ермакова потому, что «антишолоховеды» ставят под сомнение даже сам факт знакомства писателя с Харлампием Ермаковым, и, как указывалось ранее, подлинность письма Шолохова Ермакову. Между тем Прийма встретил в Базках казака Якова Федоровича Пятикова, называвшего себя ординарцем Ермакова, который рассказал ему:

«— Михаил Александрович Шолохов приезжал к Харлампию Васильевичу в Базки, и не раз. И подолгу беседовали они. Все, конечно, о войне германской и гражданской. Ну, моему командиру было что вспомнить и рассказать. Имел Ермаков от Шолохова книжечку его рассказов и письмо. В одночась показывал мне...

• Предыдущая
• 45/269
• Следующая