«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа - Кузнецов Феликс Феодосьевич - Страница 67
- Предыдущая
- 67/269
- Следующая
Вот почему Кудинов так настойчиво говорил о стихийном характере восстания. Это — правда, но не вся правда. В «Тихом Доне» показано, как изуверская политика «расказачивания», предательство прежних договоренностей с казаками и репрессии против них подняли стихийное казачье возмущение, что подтверждается и историческими источниками.
Но была и другая, потаенная сторона этих событий: умелые манипуляция и руководство стихийным движением казачества, чтобы направлять его в нужное белым генералам русло. Вот это и отрицает Павел Кудинов. Вот, пожалуй, единственное серьезное расхождение с Шолоховым в характеристике и оценке Вёшенского восстания, — образ подполковника Георгидзе, который Кудинов не принял самым решительным образом.
Вслушаемся в слова, сказанные им Прийме: «В романе есть кое-что, с чем я не согласен, чего со мною или вокруг меня не было. Скажем, у меня в штабе не было монархиста Георгидзе. Но Шолохов, как писатель, имеет право на художественный вымысел»81.
Спустя десятилетия Кудинов снова вернется к этой теме:
«В книге “Тихий Дон” Михайло Александрович сообщает о том, что в моем штабе при восстании был какой-то полковник-грузин. Никакого грузина и каких-либо иных племен не было. Это выдумка Шолохова, потому что такой армией против такой силы, Сов[етского] С[оюза], по его предположению, мог ли командовать сын бедного казака, кавалер 1 степени, полный бантист, 25-летний Павел Назарович Кудинов. То есть, не ему бы командовать, а царскому генералу, рассуждал так писатель... Верно сказано в мудрости: пророк не может иметь чести разве только в отечестве своем! Вот вам святая истина! Но так (как) он меня не знал и не видел, а потому плохо изобразил»82. (Из письма П. Н. Кудинова Г. Ю. Набойщикову, хранящегося в архиве ИМЛИ.)
Неожиданный поворот мысли и столь же неожиданное объяснение появления подполковника Георгидзе в романе, конечно же, не имеющее отношения к истине. П. Кудинов делает вид, что не понимает, в чем действительный смысл присутствия этого, как он пишет, «грузина» в романе «Тихий Дон».
Но это — наивная хитрость Кудинова, который в своей переписке с советским корреспондентом продолжил свой спор с Шолоховым в связи с предположением, будто Вёшенское восстание готовилось загодя: «никакой у них не было тайной организации, никакого подпольного центра... в штабе не было никакого грузина,.. все это делали донские казаки и он, 25-летний во главе»83.
Заметим, что на страницах «Тихого Дона» нет ни единого слова о «тайной организации» или «подпольном центре», готовивших мятеж. С кем же, в таком случае, вел спор Павел Кудинов? С самим собой?
ЭМИГРАЦИЯ
«Раскассировав» повстанческую армию, кадеты не только не спасли ее от гибели, но, спустя десять месяцев, привели ее к полному уничтожению. Уже в марте 1920 года Донскую армию ожидал бесславный конец, исполненный драматизма. Вот как описывает отступление в Новороссийск донцов полковник Добрынин:
«Все железнодорожное полотно, обочины и прилегающие лесные тропинки были буквально забиты бесконечным морем всадников, пеших людей, повозок, на которых сидели мужчины, женщины, дети, лежали больные, трупы убитых и умерших. <...> Все спешили к этому рубежу в надежде скорее попасть на спасительные корабли.
Если бы армия знала, что в этом отношении ее ждет ужас разочарования, то, конечно, она не катилась бы с такой поспешностью к манившему многих лиц, плохо понимавших обстановку, Новороссийску». Казаки не знали, пишет полковник Добрынин, «что все суда уже заняты тыловыми учреждениями и добровольческими частями», а потому надежд на перевозку донцов «нет никаких» — «эвакуировались лишь те, кому посчастливилось. Это оставило горький осадок в душе донского казачества»84.
Донская армия практически была брошена добровольцами на произвол судьбы. Лишь немногие казаки смогли попасть на отплывающие в неизвестность корабли.
«Пароходы увозили в Турцию российских толстосумов, помещиков, семьи генералов и влиятельных политических деятелей. На пристанях день и ночь шла погрузка. Юнкера работали в артелях грузчиков, заваливая трюмы пароходов военным имуществом, чемоданами и ящиками сиятельных беженцев» (4, 282).
А в это время вооруженные винтовками марковцы защищали пароходные трапы от казаков:
«— Теперь мы вам не нужны стали? А раньше были нужны?.. Вша тыловая! Сейчас же пропускай нас, а то..» (4, 283).
«Новороссийская катастрофа — с таким названием вошел в казачью историю заключительный акт трагического сотрудничества Казаков с неудачным Главковерхом Вооруженных сил Юга России генералом Деникиным»85 — говорится в Казачьем словаре-справочнике. Как свидетельствует председатель Донского правительства Н. Л. Мельников, «во время новороссийской Кутеповской эвакуации были брошены три четверти Донской армии, не говоря уже о колоссальной массе беженцев». «Казачьи офицеры на суда, захваченные добровольцами, не допускались, около пароходов были сооружены баррикады, охраняемые караулами с пулеметами». По данным Мельникова, из 40000 донцов в Крым из Новороссийска было вывезено 10000 казаков, добровольцев же было вывезено 35000, хоть на фронте их было всего 10000. В итоге добровольцы «предали в руки большевиков десятки тысяч Казаков и Калмыков. Всем им пришлось пережить жуткие дни пленения. Кое-кого расстреляли, кое-кого замучили в застенках Чека, многих посадили за проволоку умирать на голодном пайке, а самых счастливых тут же мобилизовали, поставили в свои ряды и отправили на Польский фронт “оборонять Родину”, такую же единую и неделимую, но теперь не “белую”, а “красную”»86.
Так была практически уничтожена Донская армия, на две трети состоявшая из повстанцев.
Павлу Кудинову посчастливилось эвакуироваться в Крым, а оттуда — после разгрома Врангеля — за границу. Он сообщал следователю:
«В составе штаба 3-го корпуса командующего генерала Гусельщикова... отступал вместе с Донской армией до Новороссийска, а в январе 1920 года эвакуировался в Крым... после разгрома белой армии в Крыму я в ноябре месяце 1920 эмигрировал за границу»87.
Немногим казакам удалось уйти в эмиграцию именно из Крыма.
Начало эмиграции для Кудинова было таким: «Сначала 7 месяцев жил в г. Константинополе (Турция), потом весной 1921 года выехал вместе с женой и братом в Грецию, где пробыл до октября месяца того же года. Возвратившись в Турцию, получил разрешение на отъезд в Болгарию»88. На вопрос, чем занимался, ответил так: «В Турции работал на фабрике, в Греции на виноградниках, прибыв в Болгарию, занимался торговлей, имел бакалейную лавку от 1926 г. до 1934 и дальше занимался все время фотографией и свиноводством»89.
В ходе другого допроса Кудинов уточняет: в Турции «работал чернорабочим на цементной фабрике», «затем около 8 месяцев вместе с братом Евгением работал в Греции — на винограднике. Затем мы вернулись в Константинополь, а оттуда в составе 28 белогвардейцев-эмигрантов выехали в Болгарию. В Софию мы приехали в начале 1922 года. В сентябре переехали в город Князь-Александрово, где и проживал до настоящего времени»90.
Об обстоятельствах казачьей эмиграции в Турцию и Грецию можно судить по воспоминаниям другого верхнедонца, казака Коренюгина-Зеленкова, вернувшегося по объявленной советским правительством амнистии в 1922 году домой. Он рассказывал о переполненности кораблей, в результате чего более 30000 солдат и офицеров не успели погрузиться, о суматохе и панике, царивших на причале во время погрузки. «Первая остановка эвакуированных была в Константинополе. Пять суток транспорты держали на рейде, пока не были выгружены остатки еще боеспособных врангелевских частей. Солдат и офицеров перегружали на другие транспорты и отправляли на греческие острова Лемнос, Мудрос, Галлиноли. Раненых, больных и штатских выгружали в Константинополе, значительную часть беженцев отправляли в Грецию, где их использовали на всяких черновых работах: они рыли ямы, ломали камень в карьерах, работали поденщиками. Часто можно было видеть, как бывший полковник в накинутой на плечи солдатской шинели, служившей ему и одеждой, и постелью, на улицах Афин протягивал руку, голодный просил милостыню или днями стоял на берегу моря, смотрел в туманную даль, за которой находилась его родина. Рядом жена или дочь фабриканта предлагали себя за фунт хлеба или стакан сладкого чая»91.
- Предыдущая
- 67/269
- Следующая
