Записки 1743-1810 - Дашкова Екатерина Романовна - Страница 29

• Предыдущая
• 29/54
• Следующая

В назначенный час я с детьми поехала в Версаль. Королева ожидала меня в апартаментах Жюля Полиньяка. Ее величество пошла ко мне навстречу и обошлась со мной очень ласково. Я сидела рядом с ней на диване, дети мои с другой стороны вокруг круглого столика, и мы непринужденно болтали. Она говорила с моими детьми о танцах, в которых, как она слышала, они были особенно искусны, и прибавила, что, к ее большому сожалению, ей вскоре придется лишить себя этого удовольствия.

— Почему же? — спросила я королеву.

— К сожалению, во Франции нельзя танцевать после двадцати пяти лет.

Я, как настоящая простушка, забыв пристрастие королевы к картам, возразила, что следует танцевать, пока ноги не отказываются служить, и что танцы гораздо полезнее и естественнее азартных игр.

Королева ответила, что она смотрит точно так же, и когда я потом думала и старалась припомнить, не была ли королева недовольна тем, что я сказала, я не могла припомнить ни малейшего признака недовольства в ее лице или в голосе. На следующий день, приехав в Париж, я узнала, что все уж передавали друг другу вырвавшуюся у меня фразу. Доказательство внимания ко мне публики, которым это, быть может, объясняется, не произвело на меня такого впечатления, чтобы уравновешивалось неприятное чувство, какое я испытывала при повторении этого рассказа, так как похоже было, будто я хотела дать урок королеве. Ее величество продолжала любезно обходиться со мной, и благодаря ей я получила разрешение повести моего сына осмотреть воспитательное заведение Сен-Сир, куда мужчинам не было доступа. Нас повезли туда из Версаля в придворных каретах; госпожи де Полиньяк и де Сабран с каждым своим приездом в Париж передавали мне любезные приветствия от ее величества.

Я узнала от Дидро, что Фальконет[144] и его ученица m-lle Колло[145] находились в Париже; я велела им передать, что они доставят мне большое удовольствие, если приедут ко мне на чашку чая. Они приняли мое приглашение, и m-lle Колло рассказала мне, что она накануне встретила у одной подруги бывшую гувернантку детей графа Шувалова, получавшую от него маленькую пенсию и часто посещавшую дом Шуваловых, и имела с ней очень горячий спор о нас и о моем сыне. Я никогда не видела этой особы и потому, любопытствуя знать, что она могла говорить на мой счет, я попросила m-lle Колло сообщить мне предмет спора и из ее слов заключила, что гувернантка, несомненно, повторяла слышанное ею в доме графа Шувалова. Она утверждала, что я намерена провести моего сына в фавориты и внушаю ему честолюбивые замыслы, но что достаточно только огласить подобные планы, чтобы они никогда не осуществились бы. M-lle Колло, которую я постоянно видела в мастерской Фальконета в Петербурге и у себя в доме, прожив долгое время в России, умела оценить меня и знала, что мои принципы не позволяли мне, ни как постороннему человеку, ни тем более как матери, проводить князя Дашкова в фавориты; я всегда чуждалась и тех, которые были у Екатерины Великой, делавшей мне честь иногда стеснять себя для меня во многих случаях. Действительно, ее величество, даже когда мы оставались втроем с фаворитом, обращалась с ним при мне как с генералом, пользующимся ее доверием и уважением. Слова m-lle Колло повергли меня в сильное волнение. Само собой разумеется, что меня тревожил не страх, что мой сын не попадет в фавориты, а опасение, что настоящий фаворит, боясь соперничества сына, будет тормозить его службу и даже вовсе удалит его от императрицы под тем предлогом, что я питаю оскорбительные для ее величества замыслы; мое беспокойство было тем более простительное, что я уже испытала на себе могущество фаворитов, прикрывавших свое честолюбие личиной любви. M-lle Колло удивилась моему волнению, но, когда я объяснила ей, в чем дело, она нашла его вполне естественным и искренно сочувствовала мне; мою тревогу увеличивало еще то обстоятельство, что я все еще не получала ответа от Потемкина, а я, сознаюсь, была настолько тщеславна, что думала, что, несмотря на небрежность Потемкина, он не посмел бы так поступить со мной, если бы не был убежден в своей безнаказанности и в равнодушии императрицы ко мне. Тотчас по уходе m-lle Колло я послала сказать Мелиссино, что желала бы переговорить с ним и прошу его зайти ко мне сегодня вечером. Я сообщила ему мою тревогу, которую он, однако, значительно облегчил.

— Напрасно, княгиня, вас тревожит эта сплетня, — ответил он, — источник ее известен; я могу засвидетельствовать, с каким негодованием вы отвергли в Брюсселе эту мысль, высказанную князем Орловым. Впрочем, вы сейчас же можете совершенно уничтожить значение слов графа Андрея Шувалова; он повторяет их за князем Орловым, сказавшим их в моем присутствии за обедом у Шувалова; он объявил себя даже готовым держать пари, что князь Дашков будет фаворитом, сообщая это конфиденциально Самойлову. Самойлов был у меня сегодня; он намеревается зайти к вам; если вам угодно, я также приду и, сделав вид, что вы мне ничего не говорили об этой глупой сплетне, когда вы заговорите о ней, я просто расскажу все, что знаю о ней, как очевидец сцены в Брюсселе.

Я последовала совету Мелиссино. На следующий день я сказала Самойлову, как я была неприятно поражена накануне, узнав, что какая-то нелепая мысль Орлова получила распространение и могла повредить служебной карьере моего сына. Самойлов уверил меня, что как Орлов, так и Шувалов (несмотря на свой поэтический талант) нередко высказывали необыкновенные мысли, с которыми никто не мог согласиться.

— Но как же сделать известным где следует, что этот план составляет измышление князя Орлова и, к несчастью, попал на язык Шувалову? Как мне объяснить, не делая сплетен, недостойных и императрицы и меня, что я не только не строю столь нелепых планов, но и прихожу в ужас от того, что они зародились в голове Орлова.

— Императрица знает вас слишком хорошо, княгиня, — ответил Самойлов, — чтобы поверить этому; впрочем, я вернусь в Петербург за год до вашего возвращения туда; если вы позволите, я передам все, что слышал сейчас, моему дяде Потемкину и буду счастлив доказать на деле все мое уважение и благодарность к вам и вместе с тем предупрежу князя о том, что на вас взводят эту клевету.

Я поблагодарила его за участие и согласилась на его предложение, но не могла не высказать, что не привыкла к тому, чтобы мне не отвечали на мои письма, ввиду того что даже коронованные лица относились ко мне иначе. Самойлов с живостью ответил, что Потемкин не мог не ответить мне и письмо его, вероятно, затерялось.

Самойлову хотелось видеть модели и планы укреплений, которых нельзя было осмотреть без особого разрешения от двора. Шувалов целых восемь месяцев все обещал ему достать разрешение; я объявила ему, что мною уже получено позволение для моего сына и что на следующий день он может вместе с ним пойти их смотреть. Я пригласила его к обеду на следующий день и вечером в оперу. В моем распоряжении была ложа маршала Бирона в Опере и во Французском театре. Этот Бирон представлял из себя тип старинного изысканно-воспитанного вельможи; он очень полюбил мою дочь; она делала из него все, что хотела, так что он нередко певал арию: «Quand Biron voulut danser, quand Biron…»[146] и т.д. и сам танцевал под собственное пение.

В начале марта я уехала из Парижа, мы поехали через Верден, Мец, Нанси, Безансон в Швейцарию. Я останавливалась по дороге во всех городах, имевших военное значение, дабы мой сын мог ознакомиться с военным искусством во Франции. Мы получили разрешение на осмотр всего интересовавшего нас, а в Люневилле нам показали даже маневры, чего никогда не делали для частных лиц.

В Берне я встретилась с некоторыми старыми знакомыми, а в Женеве — с Крамерами и Гюбером, прозванным Птицеловом вследствие того, что любил соколиную охоту и отлично знал жизнь птиц. Этот замечательный своим умом и способностями человек питал ко мне искреннюю дружбу, он подарил мне портрет Вольтера своей работы, и мы расстались самым сердечным образом. Остервальд, известный своими процессами против Фридриха Великого, в которых он отстаивал свои дворянские права, сопровождал меня из Невшателя в глубь страны, чтобы осмотреть интересные деревни Локль и Шо-де-Фон и их окрестности. Мы с этой целью наняли местные экипажи, так как дороги были немного узки. Благодаря здравому смыслу, познаниям и добродушию этого славного старичка, поездка наша была весьма приятна. Его дочь помогала ему в управлении его типографией. Я купила у него несколько книг и, заплатив за них вперед, попросила его послать их в Амстердам моим банкирам Паю, Рику и Вилькинсону.

• Предыдущая
• 29/54
• Следующая