Уроки Красного Октября - Фроянов Игорь Яковлевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/35
• Следующая

Ярким выразителем ее был Ф. К. Миронов. «Я стоял и стою, – говорил он, – не за келейное строительство социальной жизни, не по узкопартийной программе, а за строительство гласное, за строительство, в котором народ принимал бы живое участие»[127]. В письме к Ленину от 31 июля 1919 г. Миронов писал: «Социальная жизнь русского народа… должна быть построена в согласии с его историческим, бытовым и религиозным мировоззрением, а дальнейшее должно быть предоставлено времени». Миронов решительно не соглашался с «тенденцией «все разрушай, да зиждется новое», с разрушением всего того, что имеет трудовое крестьянство и что нажило оно путем кровавого труда…»[128]

«Революция для России» является главным достижением Великого Октября. Ее с полным основанием можно назвать Второй русской рабоче-крестьянской революцией. Русской потому, что она в соответствии с ментальными особенностями русского народа отвергла капиталистический путь развития страны; рабоче-крестьянской потому, что в ней, по сравнению с Первой аграрно-демократической революцией 1905–1907 гг., значительно возросла роль рабочего класса, ставшего руководящей силой в революционном движении; революцией потому, что она произвела в русском обществе кардинальные изменения, ликвидировав частную собственность и эксплуататорские классы; социалистической потому, что она была устремлена к социальной справедливости и равенству. Именно эти качества Октябрьской революции вызвали в народной стихии прилив энтузиазма и вовлекли миллионные массы в творческий процесс строительства новой жизни. Не случайно эта ипостась Великого Октября получила положительную оценку представителей русского зарубежья. Так, многие из евразийцев воспринимали Октябрьскую революцию «как массовый отказ народа от европейской романо-германской культуры, как прорыв к новой культуре…»[129] Даже среди правых находились люди, «которым импонировали в большевизме его отрицание «буржуазной» демократии, идея сильной власти и борьба против западного парламентаризма. Привлекала также великодержавная направленность политики большевиков, которые для многих националистически настроенных эмигрантов представлялись с определенного времени гарантами имперского единства России»[130].

Весьма примечательны высказывания Н. А. Бердяева и Г. П. Федотова. По словам Н. А. Бердяева, «русская коммунистическая революция» осуществила мечту крестьян о «черном переделе», отобрав «всю землю у дворян и частных владельцев. Как и всякая большая революция, она произвела смену социальных слоев и классов. Она низвергла господствующие, командующие классы и подняла народные слои, раньше угнетенные и униженные, она глубоко взрыла почву и совершила почти геологический переворот. Революция освободила раньше скованные рабоче-крестьянские силы для исторического дела. И этим определяется исключительный актуализм и динамизм коммунизма»[131].

Согласно Г. П. Федотову, «ни в чем так не выразилась грандиозность русской революции, как в произведенных ею социальных сдвигах. Это самое прочное, не поддающееся переделке и пересмотру «завоевание» революции. Сменится власть, падет, как карточный домик, фасад потемкинского социализма, но останется новое тело России, глубоко переродившейся, с новыми классами и новой психологией старых»[132]. Осмысливая грядущее, Г. П. Федотов полагал, что «революция должна расширить свое содержание, вобрать в себя maximum ценностей, созданных национальной историей… Для революции гораздо существеннее продвинуть свои рубежи в глубь прошлого…»[133]. Он говорил о «национализации революции», т. е. о «национальном строительстве»[134].

Такая «национализация» соответствовала национальному характеру Октябрьской революции, отвергшей, как мы уже отмечали, капиталистическое развитие российского общества. Но в этой революции была еще одна составляющая, препятствующая подобной «национализации». Речь идет о доктринальной, так сказать, революции, ориентированной на мировую революцию, где России отводилась роль чисто подсобная, служебная, в конечном счете жертвенная. По известной уже нам формуле В. Кожинова, это – «Россия для революции»[135].

Если верить В. Кожинову, то Ленин был сторонником решения «революция для России», тогда как «большинство влиятельнейших деятелей» стояли за решение «Россия для революции»[136]. А вот Д. А. Волкогонов изображает Ленина как неизменного и фанатичного глашатая идеи мировой революции, впавшего в бредовое состояние[137]. Но позиция Ленина, его взгляды не были закостенелыми ни в одном, ни в другом случае. Приведем высказывания на сей счет самого вождя революции.

В мае 1917 г. в «Прощальном письме к швейцарским рабочим» он писал: «Русскому пролетариату выпала на долю великая честь начать ряд революций, с объективной неизбежностью порождаемых империалистической войной. Но нам абсолютно чужда мысль считать русский пролетариат избранным революционным пролетариатом среди рабочих других стран. Мы прекрасно знаем, что пролетариат России менее организован, подготовлен и сознателен, чем рабочие других стран. Не особые качества, а лишь особенно сложившиеся исторические условия сделали пролетариат России на известное, может быть очень короткое, время застрельщиком революционного пролетариата всего мира. Россия – крестьянская страна, одна из самых отсталых европейских стран. Непосредственно в ней не может победить тотчас социализм. Но крестьянский характер страны, при громадном сохранившемся земельном фонде дворян-помещиков, на основе опыта 1905 года, может придать громадный размах буржуазно-демократической революции в России и сделать из нашей революции пролог всемирной социалистической революции, ступеньку к ней»[138].

Исходя из глубокой веры в скорую «всемирную социалистическую революцию», Ленин вполне логично воспринимал партию большевиков как партию не только российского, но и «международного революционного пролетариата»[139]. Всемирная советская республика казалась ему совсем недалекой: «Победа обеспечена за нами полная, потому что империалисты других стран подогнулись, рабочие уже выходят из состояния угара и обмана. Советская власть уже завоевала себе победу в сознании рабочих всего мира… Мы еще раз говорим себе и вам с полной уверенностью, что победа обеспечена за нами в мировом масштабе… Мы скоро увидим рождение всемирной федеративной советской республики» (из выступления 13 марта 1919 г. в «Железном зале» Народного дома в Петрограде)[140].

Волкогонов называет идеи Ленина о «всемирной революции» «утопией», бредом, «ирреальностью», «авантюризмом», относясь к вождю большевиков явно предвзято[141]. В противном случае он обязан был бы сказать, что аналогичными «бредовыми идеями» увлекались и другие политические деятели из иного, либерального лагеря, т. е. лица, вполне добропорядочные, с точки зрения Волкогонова. Так, по признанию П. Н. Милюкова, «циммервальдизм (установка на революцию в международном масштабе. – И. Ф.) проник и в наши ряды. В частности, у кн. Львова он проявился в обычном для него лирическом освещении. 27 апреля, на собрании четырех Дум, он говорил: «Великая русская революция поистине чудесна в своем величавом, спокойном шествии… Чудесна в ней… самая сущность ее руководящей идеи. Свобода русской революции проникнута элементами мирового, вселенского характера… Душа русского народа оказалась мировой демократической душой по своей природе. Она готова не только слиться с демократией всего мира, но стать впереди ее и вести ее по пути развития человечества на великих началах свободы, равенства и братства»«. И далее Милюков замечает: «Церетели поспешил тут же закрепить эту неожиданную амплификацию, противопоставив ее «старым формулам» царского и союзнического «империализма»: «Я с величайшим удовольствием слушал речь… кн. Львова, который иначе формулирует задачи русской революции и задачи внешней политики. Кн. Г. Е. Львов сказал, что он смотрит на русскую революцию не только как на национальную революцию, что в отблеске этой революции уже во всем мире можно ожидать такого же встречного революционного движения…»[142] Волкогонов проходит мимо этих красноречивых свидетельств, сосредоточив весь свой «обличительный» пыл на Ленине. Вернемся, однако, к последнему.

• Предыдущая
• 10/35
• Следующая