Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания - Аринштейн Леонид Матвеевич - Страница 23
- Предыдущая
- 23/56
- Следующая
2. В силу обстоятельств, изложенных в п. 1, действия мл. л-та… не содержат в себе состава преступления и как таковые наказанию в уголовном порядке не подлежат.
3. Учитывая, что первопричиной инцидента явилось грубое нарушение воинской дисциплины со стороны мл. л-та… выразившееся в нарушении утвержденного Вами распорядка дня, и что последовавшие за этим действия нанесли ущерб майору… а также принимая во внимание огласку, которую приобрел данный инцидент, считаю целесообразным, имея в виду воспитательное воздействие на слушателей младших курсов, отчислить мл. л-та… из числа кандидатов в слушатели Академии и откомандировать его обратно в часть».
Через три дня поезд увозил Ларьку «обратно в часть».
Долго ли, коротко ли, добрался Ларька до места, откуда отправляли его в Академию. Здесь все переменилось: город с остроконечными шпилями теперь назывался не Штеттин, а Щецин, находился он уже не в Померании, а в Поможе, и все это вместе было теперь не Германией, а Польшей. Главное же, что Ларькиной дивизии там уже не было в помине.
– Что, ее в Германию перебросили? – вопрошал Ларька коменданта со странной фамилией Кафка.
– Нет, не в Германию…
– Так она где-то здесь, в Польше?
– Не в Польше.
– А где же?
– Не могу сказать.
– Как же так?
– Вот так.
– Да почему?
– А потому…
…Догнал Ларька свою дивизию в Харькове. На расформировании. Здесь и демобилизовался.
Точно все-таки сказал ему комендант Кафка: не в Германии. И не в Польше!
Последний томительный час в поезде Москва – Ленинград. Ларька смотрел в окно, где, словно гигантская карусель, вращался и плыл куда-то назад унылый болотный пейзаж. Пейзаж почему-то воспринимался не сам по себе, а как бы с подсказки Некрасова: «и моховые болота, и пни…» Сейчас поезд подойдет к перрону… И что дальше?
Уже целых три месяца суета мелочных забот полностью поглощала его существование: сдать взвод, сдать оружие, собрать вещи, сняться с пищевого довольства, сняться с вещевого довольства, сняться с денежного довольства, оформить на все это документы, решать бесконечное число раз одну и ту же задачу: как доехать из пункта А в пункт Б, если поезда еще не ходят, если билетов нет, если… а потом в обратном порядке: сдать предписание, стать на довольство… а потом снова: сдать… получить… вокзал, комендант, поезд, строевой отдел, сдать… получить… получить… сдать… оформить…
Теперь же, когда вся эта канитель позади, всплывало главное: ну а зачем всё это? Какую цель он преследовал, уклонившись от Академии, выбрав демобилизацию (ему предлагали остаться в кадрах). Чего хотел?
Когда он учился в школе – он готовил себя к полноценному участию в созидательной деятельности на благо своего народа, может, даже всего человечества…
Когда он перемещался со своим взводом на опушку леса или на обочину дороги – он образцово выполнял боевые задания командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками…
Возведенные в ранг возвышенных целей, его действия – даже если он при этом скатывал контрольную у соседа или напорол свой взвод на минное поле, – обретали значение категорических императивов: действовать было легко и свободно.
А теперь – трудно и непонятно.
Поезд подошел к перрону вовремя. Очень вовремя, потому что Ларька уже размышлял вот о чем: в сущности, всё, что он делал, проходило под знаком «не». Он не хотел и не поступил в Академию. Он не хотел оставаться в армии и демобилизовался. А где же «да»? В чем его позитивный…
– Эй ты, поосторожнее!
Чей-то чемодан больно шибанул его в лопатку.
Да. Для начала надо выбраться из вагона и куда-то идти. А кстати, куда? Где он, например, собирается жить? Он больше не военнослужащий, и никто не обязан предоставлять ему ночлег… Хотя бы на двухэтажной койке на верхнем ярусе. Сиюминутные заботы вновь роем заполнили Ларькину голову, отодвинув на время вопросы о смысле жизни.
Еще в первый свой приезд, разыскивая кого-нибудь из школьных друзей, Ларька встретил Катю. Она увидела и окликнула его первая:
– Ларик?
В школе они были едва знакомы: учились в параллельных классах, и только перед самой войной, в восьмом, после каких-то внутришкольных преобразований, она вместе с пятью-шестью «новенькими» оказалась в Ларькином классе. Когда учительница впервые назвала Катину фамилию, Ларька презрительно хмыкнул: Агапкина – так Агапкина, Каллаш – так Каллаш. Подумаешь тоже: дю-Валлон-де-Пьерфон! Двойные фамилии он считал претенциозными, а их носителей подозревал в двоедушии.
Теперь он ее не сразу узнал: вытянулась – пигалица ведь была, – стройная, большие темные глаза, живое личико, и вообще…
– А, Рахат-лукум! – Ларька не упускал случая назвать ее «через черточку», каждый раз обновляя модель. – А я тебя не узнал сразу… Здравствуй!
– Живой! Вернулся! – Она произнесла это так, как будто Ларька остался жив только благодаря ее молитвам и вернулся именно к ней.
– Да нет же. Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте… – Получилось грубовато. Тьфу ты, фанфаронство какое, не умеет нормально с девушкой поговорить…
Но Катя не обратила внимания.
– Ой, Ларька, т-ты первый из наших ребят, к-кого я в-вижу после в-войны… – Катинька говорила слегка заикаясь (что-то в школе он этого не замечал), что придавало ее речи определенное обаяние. – Так т-ты совсем вернулся? Ну, пошли, п-пошли к нам, расскажешь!
– Спасибо, Агапкина. (Он чуть не ввернул «товарищ Агапкина». Как ее зовут, он не помнил.) Я бы… я бы, конечно (кажется, он сейчас тоже начнет заикаться), но мне надо в шестнадцать тридцать быть в расположении… (Вот же проклятый суконный язык!)
– В р-расположении? – Катинька моментально представила себе что-то очень секретное, замаскированное и за колючей проволокой. – К-как это? Разве В-вы здесь (она уловила холодок и инстинктивно перешла на «Вы») не потому, что уже к-кончилась война? – Она хотела спросить что-то вроде: «Как же так, война кончилась, а Вы все еще должны находиться в определенном месте и возвращаться туда в назначенный срок?» Но не решилась.
– Я здесь потому, что меня направили сюда учиться. В Академию. Послезавтра экзамен. А завтра я свободен. – Он уже жалел, что не принял приглашение.
– Вот и ч-чудно, – обрадовалась Катя, – п-приходите завтра к т-трем, к филфаку. Ну, на н-набережной, з-зеленый такой, знаете? Я т-там учусь т-теперь. Придете?
Ларька пришел. Надо сказать, что двигали им соображения не самые бескорыстные. Дело в том, что у него был чемодан, где, помимо обычных солдатских сокровищ – от теплых носков до открыток с видами завоеванных городов, – хранились еще три трофейных пистолета: «Вальтер», «Парабеллум» и «Браунинг» типа «модерн». Держать все это в вокзальной камере хранения, а тем более в Академии, было небезопасно, и, разыскивая знакомых, Ларька не в последнюю очередь имел в виду пристроить у кого-то из них свой чемодан.
После того как они прошлись по набережной, зашли к Кате (она жила по 2-й линии у Большого проспекта), выслушали охи и ахи Катиной мамы и бабушки, пообедали, забежали к какой-то Катиной подружке Ингочке, которая была чрезвычайно некрасива и болтала в это время с другой своей подружкой Юленькой, столь же малопривлекательной и вдобавок еще косившей, Ларька решился наконец спросить Катю, может ли он оставить у нее ненадолго свой чемодан.
– Конечно, – сказала Катя и даже зарделась, вероятно, от радостного сознания, что может хотя бы таким пустячным образом отблагодарить человека, защитившего ее от фашистского нашествия, и, конечно же, если понадобится, готова на гораздо большее. Так, во всяком случае, можно было заключить по ее тону.
Они вместе съездили на Московский вокзал и водворили чемодан в Катиной комнате. А еще через две недели – читателю известно, чем был вызван этот перерыв, – Ларик зашел к Кате, достал из чемодана вещмешок, положил в него полотенце, мыло, бритву, щетку, тонкий шерстяной свитер, две банки консервов, хлеб, пистолет «Парабеллум» с запасной обоймой, попрощался и… исчез на два месяца.
- Предыдущая
- 23/56
- Следующая
