Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 105

• Предыдущая
• 105/203
• Следующая

Чтения в Южной Америке – мероприятие интерактивное, как у нас стендап-шоу. В наушниках продолжала трещать болтушка-переводчица, вместо синхронного перевода излагая краткое содержание того или иного пассажа и время от времени честно признаваясь: «Извините, но я понятия не имею, что он имел в виду. И не уверена, что и сам автор сказанного это понимает». Ричард Чизмен зачитал сцену из своего нового романа «Человек в белом автомобиле»; сцена была посвящена последним мгновениям жизни главного героя, Сонни Пенхоллоу, кембриджского студента, который направляет свой винтажный «Астон Мартин» с корнуэльского утеса в пропасть. Прозе Чизмена не годилась даже такая яркая оценка, как «ужасно»: это была самая настоящая посредственность, и я видел, как слушатели один за другим снимают наушники и вытаскивают смартфоны. Когда Чизмен закончил чтение, прозвучали довольно жидкие аплодисменты, тогда как после моего вчерашнего выступления реакция была настолько бурной, что зал едва удалось успокоить.

Затем начался «круглый стол», и пошла совсем уже всякая ерунда.

– Литература должна убивать! – заявил первый «революционер». – Я пишу, держа в одной руке карандаш, а в другой – нож! – И взрослые люди вставали, радостно его приветствовали и аплодировали.

Второй революционный писатель не отставал от первого:

– Вуди Гатри[193], один из немногих действительно великих американских поэтов, написал на своей гитаре краской «Эта гитара убивает фашистов»; а я на своем лэптопе написал: «Эта машина убивает неокапитализм!» – Ну, тут уж толпа в зале совсем обезумела от восторга!

Вереница опоздавших, шаркая ногами, стала пробираться на свободные места в том ряду, что был передо мной. Это была прямо-таки идеальная возможность незаметно удрать; видимо, обо мне позаботилось само провидение. Скрытый этим живым щитом, я выскользнул из зала и быстро пошлепал вниз по лестнице с белеными стенами. В дальнем конце просторного двора Claustro de Santo Domingo я заметил Кенни Блоука; он что-то читал собравшимся вокруг него детям, и те слушали его как завороженные. Мой отец любил рассказывать историю о приеме, на который Роальд Даль[194] прибыл на вертолете и призывал каждого встречного: «Пишите книги для детей – эти маленькие говнюки поверят чему угодно». Я вышел через герцогские ворота на площадь, где Деймон Макниш давал свой последний вечерний концерт. Пять кварталов по не особенно прямой 36-й улице. Я закурил, но, не успев толком затянуться, швырнул сигарету в канаву. Чизмен давно бросил курить, так что запах табака может стать смертельно опасной подсказкой. Черт возьми, к подобным делам надо относиться серьезнее, хотя мне еще никогда не доводилось делать ничего подобного. С другой стороны, никогда еще ни один рецензент так бессмысленно не убивал чужую книгу, как это сделал Ричард Чизмен с моим романом «Эхо должно умереть». В уличном киоске шипели жареные бананы. Какой-то малыш смотрел на улицу с балкона второго этажа, прижавшись лицом к решетке, как заключенный. Солдаты бдительно охраняли банк; на шее у каждого висел автомат, но я все равно был рад, что мои деньги не зависят от их неусыпной бдительности: один увлеченно отправлял кому-то эсэмэску; второй флиртовал с проходившей мимо девчонкой не старше моей Джуно. Интересно, Кармен Салват замужем? Она ни разу об этом не упоминала.

Сосредоточься, Херши. Черт побери, ты идешь на серьезное дело! Сосредоточься!

Теперь войди с ярко освещенной раскаленной улицы в прохладный отделанный мрамором и тиковым деревом вестибюль гостиницы «Santa Clara» и спокойно пройди мимо двух швейцаров, один из которых явно обучен убивать. Они сразу оценят и твою одежду, и твою принадлежность к гринго, и твой уровень доходов. Сними темные очки и самым невинным образом подмигни им: Как видите, ребята, я живу именно в этой гостинице, – но на всякий случай постарайся на обратном пути мимо них не ходить. Теперь минуй внутренний дворик, проберись сквозь толпу любителей перекусить перед обедом, попивающих капучино и отправляющих мейлы в просторном зале, бывшей трапезной, где монахини-бенедиктинки когда-то вместе с пищей впитывали Святой Дух. И старайся не смотреть в глаза этой проклятой всезнающей майны. Затем за журчащим недремлющим фонтаном поднимись по лестнице на четвертый этаж. Пройди по тому же коридору, что и вчера в полночь, и сверни в тупичок, где находится нужный тебе номер. Не сворачивай туда, где залитый солнцем коридор ведет вокруг гулкого лестничного пролета в верхний внутренний дворик, а оттуда – в мою комнату, где я, Криспин Херши, обычно напиваюсь в стельку. Пусть злодейский путь приведет тебя прямиком к комнате Ричарда Чизмена под номером 405, и там ты, Криспин Херши, исполнишь задуманное. Промельк дежа-вю – и в голове звучат слова Джеффри Чосера[195]:

Но мне угодно отыскать не смерть, а справедливость. А нет ли свидетелей? Ни одного. В таком случае пойдем противу всяких правил. Возле двери в номер 403 стояла тележка горничной, но самой горничной видно не было. Номер 405 был за углом, предпоследний в тупиковом конце коридора. В голове у меня звучала песня Леонарда Коэна[196] «Dance Me to the End of Love», а за аркой окна виднелись крыши домов, голубая полоска Карибского моря, облака, похожие на грязные кочаны цветной капусты… и вдали, на том берегу бухты, небоскребы, уже законченные и еще не достроенные. Вот и номер 405. Тук-тук-тук. Кто там? Это, блин, твоя доза пришла, Дики Чизмен. Внизу на улице взревывал мотоцикл – с каждым разом на октаву выше. Вот она, украденная у Чизмена электронная карточка, которую я «оставил себе» после вчерашнего поступка «доброго самаритянина»; вот она, данная мне самой Судьбой возможность воплотить в жизнь отлично продуманный план. Если Чизмен сегодня утром заметил пропажу карточки и получил взамен новую с новым кодом, то на двери замигает красный огонек, а дверь не откроется, и тогда придется срочно завершать неудавшуюся миссию. Но если Судьбе захочется подтолкнуть меня к решительным действиям, то на двери зажжется зеленый огонек. Дверная рама была украшена резным изображением ящерицы, которая, казалось, то и дело высовывает свой дрожащий язычок.

Ну, довольно. Прикладывай карту. Давай же!

Зеленый. Давай-давай-давай-давай-давай!

Дверь за мной тихо закрылась. Хорошо, что в комнате уже успели прибрать и постель застелили. Ладно, если войдет горничная, просто сделаешь вид, что все в порядке. Рубашка свисала с дверцы буфета, и на прикроватном столике по-прежнему лежала книга Лакснесса «Самостоятельные люди»[197]. Как мусульманским женщинам во время менструаций запрещено прикасаться к Корану, так и этому говнюку Ричарду Чизмену следовало бы запретить прикасаться к Лакснессу, пока он не наденет пару латексных перчаток. Между прочим, прекрасная мысль. Извлеки перчатки из кармана пиджака и надень. Так, хорошо. Теперь отыщи в гардеробе чемодан Ричарда Чизмена. Хм, идеальный чемодан: новый, дорогой, вместительный. Открой его и расстегни молнию на внутреннем кармане. Идет довольно туго, похоже, этой молнией он никогда не пользуется. Теперь вытаскивай свой швейцарский нож, отличный армейский нож, и осторожно надрежь внешнюю сторону подкладки. Немного, на полдюйма. Отлично. Вынь из кармана заветный конвертик размером с кредитную карту и осторожно, осторожно оторви уголок, а потом рассыпь вокруг, как бы случайно, немного белого порошка – человек может сразу и не заметить, зато для носа какого-нибудь бигля вонять будет не хуже дерьма скунса. Теперь всунь конвертик в прорезанное отверстие в подкладке кейса и протолкни поглубже. Закрой молнию на внутреннем кармане. Засунь кейс обратно в гардероб и проверь, чтобы Санта-Клаус не оставил предательской дорожки из крошек. Нет, все чисто. Все хорошо. А теперь быстренько убирайся отсюда. Так сказать, со сцены преступления. Только сперва сними резиновые перчатки, идиот…

• Предыдущая
• 105/203
• Следующая