Простые смертные - Митчелл Дэвид Стивен - Страница 95

• Предыдущая
• 95/203
• Следующая

– Как будто кому-то могут быть интересны дурацкие скитания своевольного подростка!

– Ты ошибаешься. Людям до смерти хочется верить, что в этом мире существует нечто большее, чем…

Я не договорил. В приоткрытое окно с пирса доносились вопли отдыхающих, тревожившие темноту, повисшую над спокойным морем.

– Хол, – я вдруг понял, что сейчас расскажу ей все. – Там, в Багдаде, погибли мой помощник Насер и мой фотограф Азиз Аль-Карбалаи. Это случилось на прошлой неделе. Они были убиты прямо у входа в отель «Сафир» во время взрыва бомбы, заложенной в автомобиль самоубийцы. Они погибли из-за меня, Хол.

Холли скатилась с меня, выпрямилась и в ужасе спросила:

– Господи, что ты такое говоришь?

Холли свернулась клубком, подтянув коленки к груди, и прошептала:

– Тебе давно следовало все мне рассказать.

Я вытер глаза простыней.

– Пир по случаю свадьбы Шэрон – далеко не самое подходящее место и время, не так ли?

– Это же были твои коллеги. Твои друзья. Предположим, Гвин умерла, а я бы тебе даже не сказала и несколько дней отмалчивалась, это было бы хорошо? Их хоть похоронили?

– Да, похоронили… то, что осталось. Но я не мог туда пойти, это было слишком опасно. – В коридоре возле дверей нашего номера раздался пьяный смех. Я подождал, когда снова станет тихо. – Ночью было слишком темно, трудно было что-то разглядеть, а на рассвете мы увидели… только искореженные куски машины того бомбиста и «Короллы» Насера… Мистер Куфаджи посадил у входа в отель несколько… в общем, там у него в горшках растут такие кусты, которые особым образом подстригают, чтобы придать желаемую форму. И мистер Куфаджи их очень берег – это с его стороны что-то вроде жертвоприношения более цивилизованным временам. И я между этими горшками нашел… лодыжку со ступней и… матерчатую туфлю. Господь свидетель, в Руанде я видел вещи и похуже, да и любой средний работник в Ираке видит не менее страшные штуки по двадцать раз на дню. Но когда я узнал эту туфлю – туфлю Азиза, – меня вывернуло наизнанку. – Холли крепко сжала мою руку. – Всего за несколько часов до этого Насер записал на диктофон интервью, взятые у пациентов одной больницы недалеко от Фаллуджи, а наутро собирался приехать ко мне, чтобы мы их вместе расшифровали. Господи, это же было всего какую-то неделю назад! А когда они подвезли меня к гостинице, Насер отдал диктофон мне – как он сказал, для пущей сохранности. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, и я пошел в гостиницу. А у Насера барахлило зажигание, так что, возможно, Азиз вылез, чтобы его толкнуть или, может, попросить у кого-нибудь «прикурить», что наиболее вероятно. Тот бомбист явно целил в вестибюль; должно быть, рассчитывал, что рухнет все здание; я не знаю, может, это и сработало бы, все-таки взрыв был весьма мощным, но все получилось совсем не так: его автомобиль врезался в машину Насера, и… – Я снова ощутил ее крепкое рукопожатие. – По-моему, я никогда в жизни так не плакал; слезы текли у меня отовсюду, даже из носа, хотя вряд ли это возможно чисто анатомически. – В общем… у дочерей Насера отца больше нет, потому что Насер позже обычного высадил меня у отеля, где живут западные журналисты, – как раз в то время, которое было намечено бомбистом.

В соседнем номере на полной громкости работал телевизор; там показывали какой-то голливудский фильм о сражениях в космосе.

Холли коснулась моего запястья.

– Ты же понимаешь, что все это не так просто? Как ты всегда говорил мне, когда я казнила себя из-за Жако.

Аоифе, которой явно что-то снилось, вдруг жалобно застонала, точно брошенная всеми губная гармошка.

– Да-да, это и одиннадцатое сентября, и Буш с Блэром, и воинствующий ислам, и оккупация, и то, что Насер выбрал себе именно такую профессию, и Олив Сан, и «Spyglass», и раздолбанная «Королла», которая не желала заводиться, и трагическое совпадение, и… ох, и еще миллион всевозможных зацепок – но это еще и я. Я, Эд Брубек, их обоих нанял! Насеру было необходимо кормить семью. Это из-за меня они с Азизом там оказались… – Я задохнулся, умолк и попытался взять себя в руки. – Я действительно подсел на свою работу, как наркоман, Холли. Когда я не работаю, жизнь действительно кажется мне плоской и скучной. То, в чем Брендан вчера обвинял меня, – чистая правда. Чистая правда и ничего, кроме правды. Я… помешан на войне, я псих, которого тянет в зону военных действий. И я не знаю, что с этим делать!

Холли чистила зубы, и полоска неяркого, ванильного света упала на спящую Аоифе. Только посмотрите на нее, думал я. Какая яркая, живая и не такая уж маленькая девочка получилась из того, о чем нам поведало таинственное ультразвуковое исследование почти семь лет назад. Я хорошо помнил, как мы сообщали эту великую новость друзьям и родственникам; я помнил удивление и радость клана Сайксов и то, как насмешливо они переглядывались, когда Холли прибавила: «Нет, мама, мы с Эдом не будем жениться. Сейчас 1997 год, а не 1897-й»; и я помню, как моя мать – у которой лейкемия уже вовсю взялась за костный мозг, – сказала: «Ах, Эд!», а потом разразилась слезами, и я стал спрашивать: «Почему ты плачешь, мама?» – и тогда она засмеялась: «Я и сама не знаю!» А потом – хлоп! – и живот Холли стал быстро расти, даже пупок вывернулся наружу, и там, внутри, все время кто-то брыкался, бил ножкой; и мы часами просиживали в кафе «Спенс» в Стоук-Ньюингтон и составляли список девчачьих имен – Холли, разумеется, просто знала, как назовет свою дочь. Я помнил свое необъяснимое беспокойство во время командировки в Иерусалим, потому что в Лондоне скользко, в Лондоне грязно. Помнил, как ночью 30 ноября Холли крикнула мне из ванной комнаты: «Брубек, скорей ищи свои ключи от машины!»; помнил, как мы на бешеной скорости гнали в роддом, где Холли заживо была разрублена на куски совершенно новой, непознанной еще болью, которая называется родовыми муками; помнил, как стрелки часов отчего-то двигались в шесть раз медленнее, чем обычно; а потом на руках у Холли оказался какой-то блестящий мутант, которому она ласково говорила: «Как же долго мы тебя ждали!»; и доктор Шамси, пакистанский доктор, настаивал: «Нет-нет-нет, мистер Брубек, это вы должны перерезать пуповину, это абсолютно необходимо. Не тушуйтесь – во время своих командировок вы видели вещи и пострашнее»; а потом в маленькую палату в конце коридора нам принесли кружки чая с молоком и тарелку с питательным печеньем, и Аоифе впервые открыла для себя счастье пить материнское молоко, а мы с Холли вдруг обнаружили, что оба просто зверски проголодались.

Таким был наш самый первый семейный завтрак.

В Хей-он-Уай уэльские боги дождя мочились прямо на крыши, на праздничные тенты, на зонты прохожих и, разумеется, на Криспина Херши, который широким стремительным шагом направлялся по шумной, бурлящей, как сточная канава, улице в книжный магазин «Старое кино». Там он пробрался в самое нутро магазина и с наслаждением превратил в конфетти последний выпуск журнала «Piccadilly Review». А все-таки, подумал Криспин Херши, то есть я, интересно, кем на этой измученной, покрытой язвами божьей земле считает себя этот жирный тип по имени Ричард Чизмен с обхватом талии шесть футов, с обтянутыми вельветовыми штанами задом и с отвратительной курчавой, как волосы на лобке, бородкой? Этот вонючий ректальный зонд?

Я закрыл глаза, но слова из рецензии Чизмена скользили передо мной, точно «бегущая строка» со сбивающим с ног новостным сообщением: «Я изо всех сил старался отыскать в долгожданном романе Криспина Херши хоть что-то, что было бы способно развеять ужасное ощущение, будто мне трепанируют череп». Да как он смеет, этот надутый заляпанный спермой урод, писать такое, да еще и после задушевной беседы со мной на вечеринке в Королевском литературном обществе?[158] «Еще в Кембридже, неопытным юнцом, я как-то ввязался в кулачную драку, защищая честь Херши и его ранний шедевр «Сушеные эмбрионы», и шрам, полученный в этой драке, по сей день красуется у меня на ухе, точно орден Почета». А между прочим, кто спонсировал вступление Ричарда Чизмена в Английский ПЕН-клуб? Я. Да, я! И чем он мне отплатил? «Короче говоря, роман «Эхо должно умереть» – произведение инфантильно-претенциозное и слюняво-бессмысленное; это настоящее оскорбление и для детей, и для напыщенных и претенциозных типов, и для страдающих старческой деменцией инвалидов». Уфф! Я даже немного потоптался по останкам растерзанного журнала, тяжело сопя и задыхаясь…

• Предыдущая
• 95/203
• Следующая