Сын - Майер Филипп - Страница 86

• Предыдущая
• 86/118
• Следующая

– Правильно, – согласилась она. – Но это не половина и даже не четверть, а не более одного процента. Я ценю, что ты не закрываешь дверь в свой кабинет, но это не совсем то же самое, что сидеть с ними весь день напролет.

Хэнк молчал.

– Мы возьмем еще одну няню. Для тебя ничего не изменится.

– Это исключено.

– Я не намерена оставлять бизнес.

– Ты это уже сделала. Ты понятия не имеешь о том, что происходит.

И тут она поняла: Хэнк точно такой же, как ее отец. Может, это преувеличение, а может, и нет; он просто чуть более мягкая версия того же самого.

– Я перестала чувствовать себя человеком, личностью, – прошептала она.

– Приятно слышать от матери своих детей. – Он отвел взгляд.

– Но давай так – или я, или они.

– Не понимаю, что с тобой такое. – Даже сквозь загар видно было, как его шея побагровела. Отшвырнув сэндвич, он вылетел из кухни.

Она услышала, как взревел мотор машины.

Ну конечно, она разрыдалась. Не нужно было затевать этот разговор. Она вышла во двор, уселась в уютном полумраке. Он хочет, все на свете хотят, чтобы она навеки осталась в четырех стенах, и в голове ее никогда не появилось ни одной разумной мысли, а они все могли бы заниматься любимыми делами. Безумие. Хэнк, Джефферсон, Милтон Брайс – она ненавидит их всех, в этот момент точно ненавидит, и ей плевать, что они о ней подумают.

Решение принято. Назад она не вернется. Она стоит пятьдесят миллионов долларов, и это безумие, абсолютное безумие; она угодила в западню – здесь или где-то еще. Поймана в ловушку собственными детьми, мужем, ситуацией – пускай она не в состоянии правильно сформулировать, но, как бы это ни называлось, все кончено.

Подъехала машина. Она просидела во дворе, пока не стемнело окончательно. Снаружи было видно, как Хэнк спустился в гостиную, обставленную новой мебелью за двести тысяч долларов – ее деньги! – налил себе виски, понуро уставился в стакан. Подошел к окну, выглянул. В доме было слишком светло, он мог увидеть только собственное отражение. Лицо издольщика, густые волосы, морщинки вокруг глаз. Она любила его, но не двинулась с места. Пусть выбирает сам.

Он был хорошим человеком. И в конце концов, деньги-то ее, в противном случае он вряд ли уступил бы.

Да, торговаться с собственным мужем, манипулировать им, наверное, неправильно, но ведь именно так он обращался с ней все эти годы, даже если оба этого не осознавали.

В доме появились еще две няни, а она вернулась на работу. Ее считали плохой матерью. Она подслушала, как сплетничали секретарши, – все они, разумеется, не замужем и жутко завидуют, – и, конечно, они с радостью прыгнули бы в постель к Хэнку – богатому красавцу. Женщины проявляют солидарность, пока им это выгодно; делают вид, что им безразличны мужчины, в которых они по уши влюблены. Она приняла меры: отныне у них работали секретарши настолько непривлекательные, чтобы Хэнк даже спьяну не захотел флиртовать с ними. У нас собрались самые уродливые девушки на свете, всегда шутил он.

И все равно они считали ее плохой матерью. А она старалась об этом забыть.

7 июля 1917 года

Спал всего пару часов, все думал о ней, как она там, в другом крыле. К завтраку она не спускалась, и если вообще выходила из комнаты, то, должно быть, тихонько, как ночная птица. Когда я заглянул в кухню пообедать, на сушке стояли только что вымытые тарелки: она была здесь. Я соскучился. Есть расхотелось, вернулся в кабинет.

Собрал и поставил на место пару дюжин книг. Прикинул, не позвонить ли Салли, но раздумал. Не в силах преодолеть безудержное желание рассказать кому-нибудь. Готов взобраться на крышу и проорать в мегафон всему миру…

Я счастлив просто оттого, что она живет в этом же доме. Если кто-то сомневается, что лучше – любить или быть любимым… ответ очевиден. Интересно, что по этому поводу думает отец. Сомневаюсь, что ему вообще знакомо это чувство; подозреваю, что он, как все тщеславные люди, любить не способен. Хотел бы я заплакать о нем. Отдал бы все, что есть в этом доме, все, чем мы владеем, чтобы сохранить это чувство в себе. И стоило только подумать об этом, как я действительно разрыдался. Я плакал об отце, о Марии, о Ниле Гилберте и Педро.

На счастье или нет, из трясины эмоций меня вытащили события, потребовавшие моего вмешательства. Около двух часов дня раздался грохот. Выглянув в окно, я не увидел привычной уже буровой вышки, торчавшей над зарослями.

Как выяснилось, буровой мастер наткнулся на газовый карман и установка вышла из строя. Помощник повалил вышку, чудом оставшись в живых (говорят, пьяным все нипочем). Второе чудо – газ не воспламенился, а третье (с обывательской точки зрения) – нефть непрерывным потоком заливает наши пастбища, стекая с холма прямо в ручей.

К вечеру тут собрался весь город, поглазеть на рухнувшую буровую установку в нефтяном болоте. Это невероятная, неслыханная удача: затея, которая, по мнению некоторых, должна была закончиться пшиком, подняла нас на недосягаемую высоту над обычными гражданами. Но похоже, горожане не осознавали этого. Им казалось, что это им привалила удача. Люди окунали кружки в нефтяную лужу, пробуя ее на вкус, словно кофе.

Это то, о чем говорил отец. Людям нужно, чтобы ими правили. Бедняку важно чувствовать свою причастность, хотя бы мысленную, к богатству и успеху. Он редко задумывается, что его нищета и богатство соседа неразрывно связаны, поскольку это потребовало бы от него активных действий; легче сочинить тысячу причин, по которым он лучше другого соседа, гораздо более бедного, чем он сам.

Толпа сгрудилась вокруг упавшей вышки, между тем озерцо нефти постепенно расширялось. Мастер, у которого все еще постукивали зубы, никак не мог решить, поджечь ли скважину. Газ поднимается на сотни ярдов над землей и может вспыхнуть от малейшей искры; не так уж редко праздные зеваки становились жертвой таких случаев спустя несколько часов или даже дней от начала работы скважины.

Хлопнув виски для прояснения мозга, он решил не зажигать скважину. Нефть спокойно течет, а не бьет фонтаном. Газа должно быть немного. Ну, он думает, что немного. А я думаю, что он пьян в дым. Велел всем держаться подальше от скважины, хотя, завидев Нила Гилберта и двух его свиноподобных отпрысков, шлепающих в вязкой жиже почти у самого истока булькающего черного потока, немедленно возжелал Божьей искры. Наблюдая за нефтяной рекой, струящейся вниз по склону, я понял, что не за горами времена, когда ничто не сможет обуздать человеческую гордыню. Нам подвластно все. Кроме нас самих, разумеется.

Вакерос на лошадях попытались подтащить бревна и соорудить дамбу, но проиграли битву. Фермер-янки предложил в аренду свой новенький трактор «харт-парр». Будь он отсюда родом, просто пригнал бы машину, и все, но он с Севера и думает только о том, как бы набить карман. Поразмыслив, я согласился заплатить. Нефть течет прямиком в ручей – бревна не рассчитаны на аварийные работы.

Несмотря ни на что, народ был в приподнятом настроении и продолжал пить – все, включая недотепу бурового мастера и изрядно помятого помощника. Подтянулись люди из Карризо, хотя что их привлекло – черная яма, адская вонь, новые деньги, втекающие широкой рекой в карман самого богатого человека в округе, – я не понял. В полночь появился Полковник, гнавший по шестьдесят миль в час всю дорогу от Вичита-Фоллс, так что от скорости даже взорвалось колесо.

Он ввалился ко мне в кабинет. Сквозь распахнутое окно комнату заполняла вонь сероводорода, как будто сам дьявол курил у нас на террасе. По-моему, этот запах вполне резонно можно считать ароматом больших денег.

– Сынок. – Полковник стиснул меня в объятиях. Он, как и прочие, был навеселе. – Отныне ты сможешь заплатить за расчистку любых пастбищ.

• Предыдущая
• 86/118
• Следующая