Старая скворечня (сборник) - Крутилин Сергей Андреевич - Страница 34

• Предыдущая
• 34/75
• Следующая

— Ряднушку-то зачем взяла? — пытают соседки.

— Сору Красавке захвачу, — говорит тетя Поля, свертывая на ходу старый рядновый мешок.

Мария Михайловна окучивала картофель. Она ударяла тяпкой сначала по левому скату борозды, потом — по правому, стараясь разбить комья; рыхлила междурядья и лезвием подгребала рыхлую землю к картофельным кустам. Белоглазая повилика с круглыми, словно пятаки, листочками цеплялась то за лезвие мотыги, то за картофельную ботву, и подгребать землю было трудно. Мария знала, что, прежде чем приступить к окучиванию, надо было бы прополоть грядки, и тогда сор не мешал бы. Однако нагибаться ей не хотелось, и она сшибала осот и цепкую повилику и подгребала сор поближе к кустам, стараясь прикрыть его землей.

Картофель был хороший — куст к кусту, и посажен ровно: грядки как по шнурку отбиты.

«Наверное, под трезубец сажали», — подумала Мария Михайловна. В войну, когда все начали копать землю лопатами, кто-то из баб придумал трезубец — грабли такие, которыми прочерчивают борозду, чтобы картофель всходил ровными рядками.

Когда-то эта работа доставляла Марии радость. Она любила и землю копать, и сажать картошку, и окучивать. Встанет, бывало, чуть свет: в саду птички поют, а над Быстрицей еще туман. Земля, особенно после дождя, парит и дышит вся, и когда на нее наступаешь босыми ногами, то ощущаешь во всем теле тепло и благодать.

В молодости эту делянку она за одно утро пропалывала и окучивала. А теперь вот прошла две борозды — и устала: тело все покрылось испариной, руки гудят, и ломит в пояснице.

«Матери седьмой десяток пошел, а она с утра и до темна как белка в колесе, и все бегом, — подумала Мария. — А я вот стукнула мотыгой два раза, и уж одышка одолевает. Приеду — надо будет сходить к врачу, кардиограмму сделать».

Она уткнула мотыгу в землю и, опершись на черенок, задумалась…

«И куда все дел ось?» — подумала Мария. Все кругом осталось таким же, каким оно было в дни ее юности. И такое же ласковое солнце, и туман над лесом, и жаворонки так же в небе поют, а ей все кажется иным, нет былой радости ото всего этого. И откуда явилась в ней такая усталость, Мария не могла объяснить себе.

Она уехала из родной деревни в войну — сразу же после того, как наши выгнали немцев из Епихина. Колхоз был в страшном разоренье: ни лошадей, ни семян. Отец и братья — на фронте; Митька и младшие сестры бегали в школу. Кому-то надо было тянуть семью, и она уехала. Грамотная, разбитная, Мария взяла справку из колхоза, метрики (паспорта у нее еще не было в ту пору) — и махнула в Москву. Мужики воевали, на молодых да грамотных девок большой спрос был. Она устроилась в Карачарове нарядчицей на автобазе. Автобаза большая, специального назначения, одним словом, хозяйство богатое, и Мария не последним человеком была в том хозяйстве. Дали ей рабочую карточку и крохотную комнатушку в бараке. Зарабатывала хорошо: через месяц-другой сама приоделась и стала матери помогать, чтоб меньших до дела довести.

Все ничего, только шоферня — известно, какой народ: отбоя от них молодой девке нет — липнут, матом ругаются. Приглянулась она одному — Ивану Поливанову. Молодой смирный парень — тоже из своих, барачников. Нравился он ей. Стал Иван захаживать в ее каморку. Придет — водки с собой принесет, закуски; ну, известное дело, выпьют по рюмочке, а потом пойдут между ними всякие тары да бары. Мария держалась больше года, а потом не устояла, сдалась. Расписались они. В тесную ее каморку с трудом втиснули Иванову койку, и они стали жить вместе. Хлопот у Марии прибавилось: она готовила обед на керосинке в общей барачной кухне и стирала мужнины гимнастерки, пропахшие соляркой. Из-за тесноты и неустроенности детей заводить Мария боялась. Вдвоем-то в комнатушке повернуться трудно, а с ребенком и подавно!

Так и прожили всю войну.

После войны послабленье вышло: можно было сменить работу. Ивану срываться с места не хотелось, да и зарабатывал он хорошо. Решили, что лучше ей уйти. Стала Мария подыскивать себе новую работу. Бегала она, бегала, и наконец ей повезло: приняли почтальоном в новом, строящемся районе. Дали квартиру — небольшую и в полуподвале, но после барачной клетушки новое жилье казалось раем: отдельная кухня с газовой плитой, ванная. Тут, в полуподвале, и родился их первенец — Виктор.

С тех пор и почтальонит Мария. Вот уже двадцать пять лет она с сумкой дерматиновой бегает. Можно сказать, все в своей жизни она своими быстрыми ногами выбегала. И детей выходила благодаря им, и квартиру в хорошем доме на улице Строителей, даже одно время была депутатом райсовета! И все из-за быстрых своих ног…

Оттого-то они и болят и ломят. Теперь, конечно, все переменилось. Нынче в новых-то домах внизу, возле лифта, — ящики с номерами квартир. Рассовала хоть те же газеты по ящикам — и беги в другой подъезд. А раньше почтальон кланялся каждому порогу. Лифтов в домах не было: пыхтишь-пыхтишь, пока поднимешься наверх, — сердце но один раз зайдется. Не то чтоб жильцов, все ступени в каждом подъезде знала!

Да-а…

Мария поправила платок, сбившийся на затылок, и, взмахнув тяпкой, снова принялась разбивать комья, рыхлить междурядья и подгребать землю к картофельным кустам. То ли оттого, что она передохнула малость, долбить мотыгой стало легче, эту грядку прошла до конца без передыха. В конце, у плетня, Мария остановилась и глянула вдаль, на поле. Рожь уже заколосилась, и не успевшие еще побуреть колосья лоснились и поблескивали на ветру, словно кто-то гладил их ладонью. Из проулка в рожь убегал пыльный проселок. По проселку из Полян шли какие-то женщины, хорошо одетые, с узлами и сумками. Мария оперлась на плетень, всматриваясь. Показалось ей, что идут Катя и Саша, меньшие ее сестры, жившие в Алексине.

Мария постояла, поджидая, пока женщины подойдут поближе. Оказалось: нет, это шли Фрося Котова и Лидия Тележникова, бригадирша.

Чтобы они случаем не подумали, что Мария за ними подглядывает, она нагнулась и снова замахала тяпкой. И хотя ничего не случилось и усталости она не чувствовала, однако прежней сноровки и ловкости в работе ее уже не было.

«Старайся не старайся — толку мало! — подумала Мария. — Все равно от этой картошки проку мне не будет. Меньшие рядом живут, все у матери подгребают».

В войну они только и жили одной картошкой. Приедут, бывало, с мужем, привезут матери буханки три хлеба, кило какой-нибудь селедки, а из деревни прихватят картошки мешок. Да что в войну?! Еще года три назад в каждый приезд хоть по одному ранцу, а брали. Но в последние годы перестали брать. Ведерко огурцов или яблок корзину — иное дело, а с картошкой таскаться надоело. Зато сестры — те, что в Алексине, — мешками каждую осень возят.

«Пусть сами приезжают и окучивают!» — решила Мария.

Она была еще посредине грядки, когда увидела в саду дачника. Тутаев прилаживал подпорки под корявые сучья старой антоновки.

«Без хозяина дом наш, — подумала Мария. — Вон чужой человек порядок в саду наводит, а Митьке ни до чего дела нет».

На задах зазыкинского дома, в затишке большого, полуобвалившегося двора, росло десятка полтора яблонь. Лишенные ухода, они почти не плодоносили. Хорошо плодоносила лишь груша-дичок, росшая на углу, у самого проулка, но ее отряхивали соседские ребятишки. По забору, отделявшему зазыкинский огород от соседей, зеленели кусты черной смородины. Но и смородина из-за недогляда за ней вымирала: год от года мельчала, гибла, пораженная тлей.

Видя такое запустение, Тутаев мало-помалу стал заниматься садом. Он убедил тетю Полю, чтобы она перестала сажать картошку меж яблонь, выпилил дряхлые деревья, посадил на их место молодые саженцы, «отремонтировал» те яблони, которые еще могли плодоносить. Он и теперь в ожидании, пока вернется из лесу Аннушка, вышел в сад поковыряться.

Семен Семенович ставил уже третью подпорку, когда к нему подошла Мария.

— Уф! — она тяжело вздохнула и приставила мотыгу к стволу яблони. — Отвыкла, что ли? Уморилась.

• Предыдущая
• 34/75
• Следующая