Кратеры в огне - Тазиев Гарун - Страница 18

• Предыдущая
• 18/31
• Следующая

Если Уальд только сломал себе ногу в трещине, беда была не так велика, но ведь он вполне мог свалиться с одного из тысяч обрывов и разбиться насмерть. Что делать? Только одно – рассыпаться, как стрелки, по фронту в два километра, обследовать местность и уповать на лучшее.

Мы вышли из деревни. Но не успели приступить к поискам, как показалась высокая фигура Уальда. Не помню, когда я еще чувствовал такое облегчение.

Бедняга! Застигнутый ночью меньше чем в 200 метрах от цели и совершенно слепой в темноте, он забился в какую-то трещину и просидел в ней всю ночь.

Это было мудрое решение, при всей некомфортабельности убежища. Одетый только в тонкий резиновый плащ поверх трусов и бумазейной блузы, он целую ночь дрожал под моросящим дождем и задувавшим сквозь щели ветром.

– Ах, несчастный, долгой же вам показалась ночь в одиночестве!

– Ничуть! Комары не оставляли меня ни на минуту.

– Неужели вы не слышали? Мы вам кричали до хрипоты.

– Представьте, и я также. Кричал регулярно каждые пять минут.

– Но ведь мы прошли не дальше чем в двухстах метрах от вашей ямы. И не бегом!

По-видимому, виной было акустическое явление, связанное с особенностью ямы, куда спрятался Уальд.

В этой связи мне вспомнилось приключение альпиниста Ги Лябура, упавшего в трещину на леднике Нантильон; его крики не были слышны спасательной партии, между тем как он ясно слышал приближавшиеся и удалявшиеся голоса. Лябура нашли через 11 часов, к счастью, живым.

Я вернулся к Китуро. Однажды около пяти часов утра меня разбудил какой-то странный шум. Он был похож на громкий топот бегущего по саванне большого стада антилоп. Сидя на походной кровати и наполовину проснувшись, я пытался разгадать, что это был за звук. Сначала мне казалось, что он больше напоминает гудение лесного пожара, но на бледном перед зарей небе не было видно отражения пламени, помимо обычной красноты, отмечавшей место кратера Китуро.

Наконец я решил, что это был вой сильного ветра, дувшего со стороны Китуро. К тому времени почти рассвело, и я с интересом, хотя и не без тревоги, смотрел на волновавшуюся листву деревьев, отделявших лагерь от активной зоны.

Меня на миг осенила мысль, что это пробежало стадо слонов, но минуты шли, а ни малейшего треска ломающихся деревьев не было слышно. Кроме того, звук доносился все время из одного и того же места, тогда как слоны всегда бегут с огромной скоростью. Повернув голову, я увидел, что Пайя и Каньепала, присев на корточки у входа в шалаш, не отрываясь смотрели в сторону, откуда доносился шум.

– Как ты думаешь, Пайя, что это?

Вместо ответа Пайя прищурил глаза и пожал плечами, разведя в стороны руки с повернутыми кверху ладонями,– жест, выражающий абсолютное «не знаю».

Вне всякого сомнения, звук был связан с каким-то вулканическим явлением. Но с каким именно? Не лучше ли свернуть лагерь и перейти в другое место? Я подумал о возможности нового пароксизма или образования новой трещины, сопровождаемого местным сейсмическим колебанием.

Может быть... Но для того чтобы убедиться, нужно было пойти посмотреть в чем дело.

В две минуты одевшись, схватив на лету сумку и фотоаппарат, я пустился по тропинке; за мной Пайя нес кинокамеру и приборы. Высокие травы, отягченные росой, низко склонялись над узкой тропой. Упругие липкие нити паутины приставали к голым ногам, и стоило только отстранить защищавшую лицо руку, как все лицо оказывалось облепленным паутиной.

По мере того как мы приближались, шум усиливался. Теперь его можно было принять за шипение пара, выпускаемого под давлением гигантским паровозом. Тропинка вывела нас из леса к краю лавовых потоков. Мы прошли около 100 метров, шум стал оглушительным. Скоро мы обнаружили его источник: между подножием Китуро и двумя высокими стенами скоплений лавового материала на север протягивался ряд маленьких конусов высотой от 5 до 10 футов, на языке вулканологов называемых паразитными конусами разбрызгивания. Газы, вырывавшиеся со свистом из их раскаленных отверстий, с силой выталкивали комки вязкой лавы, взлетавшие над каждым конусом на несколько метров.

Погрузившись в лабиринт затвердевших лав, мы осторожно стали приближаться к этим новым маленьким вулканическим аппаратам. Не было ли их появление предвестником усиления деятельности?

Восемь маленьких конусов стояли на открытой трещине шириной не меньше шага, прорезавшей гладкий покров лавового потока, расстилавшегося к северу от подножия Китуро. Два из них казались уже погасшими, остальные яростно пыхтели. Тем не менее подойти к ним было нетрудно и неопасно, потому что выбрасываемые комки лавы вылетали не так часто и при некоторой осмотрительности их попадания можно было избежать. Самый активный конус имел высоту 2,5 метра. Из его вершины вырывались горящие газы с температурой пламени около 960°. Маленький карманный спектроскоп открыл присутствие в нем натрия, может быть, и азота. Новая трещина пропускала газы только в нескольких строго ограниченных местах, а в промежутке между ними можно было, наклонившись, заглянуть в черную щель, но попытка разглядеть что-нибудь оказалась тщетной.

Когда я обошел ближайший к Китуро конус, то внезапно обнаружил довольно странное явление – нечто вроде огромной кастрюли, в которой клокотала жидкая лава. Она уже начинала покрываться серой эластичной «кожей», напоминавшей слоновую. Под напором пузырьков газа, выделявшихся из магмы, поверхность лавы вздувалась, становилась волнистой, поднималась кверху и, отвечая движению находившейся внизу лавы, вновь опадала с характерным хлюпающим звуком. Каждую минуту, уступая напору газа, «кожа» в нескольких местах трескалась, и из трещинок вырывались и рассыпались гроздьями мелкие жидкие «угольки».

Чтобы лучше рассмотреть лавовое озеро, я стал искать более высокое место. Обойдя озеро с запада, я взобрался на большую груду камней, окруженную облаком сернистого дыма, которое пассатный ветер гнал в мою сторону. Опять я попал в конфликт между чувством упоения и необходимостью действовать.

Я боялся что-нибудь упустить, боялся, что у меня не хватит времени насладиться сполна этим удивительным зрелищем; мне также нетерпелось приступить к измерениям и наблюдениям, запечатлеть виденное на фото и на рисунке.

Боже, как это было похоже на горнило гигантской доменной печи! Только здесь мы были не на заводе, а проникли в тайну планеты. То, что там кипело, было гораздо значительней, чем металл, расплавленный по воле человека в искусственном котле. Это было вещество самой Земли, грозно плескавшееся на поверхности колодца, глубина которого (я это всем своим существом чувствовал) превосходила все человеческие масштабы – была бездонной.

В уме легко представляешь себе глубины в 10—100 и даже 1000 километров. Мы, не смущаясь, трактуем о том, что происходит на глубине 2900 километров. Но когда вдруг оказываешься в непосредственной физической близости к подобного рода бездне, то умозрительная самоуверенность разлетается в прах. Здесь мы в руках природы во всем ее могуществе и во всей ее слепоте. Меня начал охватывать пронизывающий, как будто проникающий под кожу необоримый страх: не страх солдата, уткнувшегося носом в окоп, когда вокруг дождем падают снаряды; не страх человека, притаившегося за стеной в томительном ожидании, когда прекратится падение бомб и рокот бесконечных воздушных эскадр, и не трепет альпиниста, попавшего на готовый обвалиться склон и на каждом шагу, затаив дыхание, бросающего наверх полный страха взгляд; нет, гораздо менее осознанным был охвативший меня ужас у края маленького лавового озера, менее осознанным, но, может быть, гораздо более сильным.

Стоя на краю огромного кратера в разгар извержения, я не имел времени для подобных размышлений, так как надо было быть очень внимательным, а сила явления заставляла действовать, не теряя времени. Между тем спокойный облик этого слегка волновавшегося огненного озера хотя и говорил о колоссальной мощи, но говорил как-то неясно, обиняком...

• Предыдущая
• 18/31
• Следующая