Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 103

• Предыдущая
• 103/114
• Следующая

— Общественное наказание гражданину, который забыл свои обязанности.

— Да я, может, и гражданином-то быть не желаю!

— Но вы взяли на себя определенные обязательства?

— И я выполнял их.

— Плохо!..

— Вполне удовлетворительно. Это мне не укор, если вы и подобные вам обязанности гражданина понимают как постоянное жертвоприношение, если они рады дохнуть здесь. Я уйду, меня не устраивает эта зоология. Видели, каким зверем глядел на меня Адеев? Какое желанье разорвать меня у Зоечки? С каким наслаждением вредит мне Усевич! Я должен быть тоже зверем, иначе меня съедят, быть тем, чем был утром: — Я дрался с храповцами, как пес. — Леднев шагнул к телефону.

— Мы вас не отпустим! — Шура ликующе засмеялась.

— Я брошу все и уеду. — Леднев презрительно фыркнул.

— Не уедете. Пешком, может быть, уйдете, а уехать — нет. Ни один шофер, ни один конюх не повезет вас.

— Чепуха!

— Не повезет. Пока вы с нами — вы сила, а наперекор — нуль.

— Позвольте, кто это — вы?

— Нас много-много: Фомин, Елкин, Козинов, Гусев… Вся та масса, которая решила построить Турксиб и построит. Она многое решила сделать и сделает!

— Но мысль мою?..

— Мысль пусть, а руки ваши мы повернем по-своему. Леднев долго колесил по юрте, временами взглядывая на Шуру о чем-то думающую и улыбающуюся чему-то. Наконец он сказал:

— Я, пожалуй, противиться и не буду. Я готов и посумасшествовать за компанию. Авось это и обогатит меня.

Машинисты сделались тем мотором, который впрягся в расшатанную колымагу разъезда и потащил ее к смычке. Это совершилось само собой по мелочам — сначала несколько человек выбрали в штаб социалистического соревнования и ударничества, а Николая Грохотова начальником штаба, потом несколько человек выдвинули в комиссию по подготовке перевыборов рабочкома, а Шуру в секретари этой комиссии.

Знавшие раньше, что они самая устойчивая сила на разъезде и что им придется поработать, машинисты, оказавшись главным двигателем, все же переполошились и прибежали к Грохотову.

— А ловко нас вытолкнули на самый юр, — говорил Гробов, беспокойно почесывая поясницу, точно в нее впился клещ. — Я, выпивошка, и вдруг — председатель комиссии по поднятию производительности и дисциплины. Эвона, куда хватил! Ну, Гробов, — он крепко саданул себя кулаком в грудь, — угробишь смычку, зададут!

— Пить брось, дай зарок! — посоветовала Шура.

— Эхма! Не все от безделья пьют, бывает и от трудов.

В первое утро своей общественной деятельности Гробов встал на два часа раньше обычного и пошел будить рабочих.

— Товарищи, поднимайся!

— Да ты одурел, куда в такую рань?! — сердито ворчали на него. — Два часа околачиваться попусту на морозе. Самого тебя что за нужда прет?!

— Потому как я председатель по поднятию производительности… А самое главное поднятие — поднятие с постели. Вставай, товарищи, вставай! За переработку заплатят.

Ему удалось на час раньше обычного открыть гараж, кухню, столовую, с помощью жен рабочих сократить время на подачу обедов.

Вечером он пришел в Брехаловку и попросил у Шуры разрешения пропустить стаканчик.

— Ты что, за старое, пьянствовать? Эх, Гробов, Гробов!

— Пьянствовать! Скажет тоже! Обогреться чутельку. — Лицо машиниста сморщилось от хитренького смеха. — Покончить с водочкой мне не под силу, я и придумал тайком отводить душу здесь, у тебя. Если приду навеселе, не суди, знай — строительство потребовало. Не пучь глаза, я в Храповку: есть слушок, затевают налет на наши шпалы.

Около полуночи Гробов вернулся в Брехаловку с толпой рабочих.

— Да, — сказал он, обирая лед с бороды и усов. — У нас усы да бороды леденеют, а в Храповке поглубже заходит. У меня там — малявочка, грешен. Что поделаешь, если из живого мяса сшит. Она и шепнула мне насчет налета.

Всю ночь в Брехаловке хлопала дверь — приходили сторожа, уходили новые, всю ночь никто не спал, говорили об удлинении рабочего дня, о кандидатах в будущий рабочком, о том, что пора прихлопнуть Храповку. Шура поила всех чаем, угощала поджаренным хлебом и, когда разговоры становились слишком шумными, налетала на крикунов:

— Тише, прохлопаем шпалы!

Храповцы явились перед утром. Началась перебранка через выемку. Со стороны храповцев крикнули:

— Вы скоро перестанете наступать нам на глотку?

— Пока не перервем, — ответил Гробов.

— Нашей водкой пользуетесь, наших баб мнете. Больше к нам… ау, запрет!

— Без нас ваши бабы взвоют. Чем напугать задумали.

— Грохотов, твоя бабенка здесь? Знай, мы ей покажем кузькину мать, завернем подол и сунем голую в сугроб.

— Посмотрим, кто кого и куда сунет! — откликнулся Грохотов.

Шура переехала в городок и с двумя девушками из столовой заняла Зоину юрточку: оттуда было удобней, чем из Брехаловки, вести работу. Комиссия по подготовке перевыборов делала не только свою прямую работу, но и целиком заменяла отсутствующий рабочком. Председателем ее был человек мало знакомый с разъездом, и Шура поневоле оказалась не пристяжной, а коренником.

Борьба с лентяями и прогульщиками, расследование конфликтов, работа среди женщин, попытки организовать кое-какую культурную жизнь, предвыборные собрания, производственные совещания, пересмотр зарплаты, секретарство везде и всюду, работа в штабе ударников, как ступени вертящегося колеса, не позволяли ей ни отдохнуть, ни выспаться вволю. Ряд побочных забот — Леднев, Адеев, храповцы — тяжелым привеском дополнял груз, который несла женщина.

Храповцы замерзали в своих землянушках и каждую ночь всё с большей смелостью пытались разворовать узкоколейку. Адеев что-то замышлял и все время околачивался по баракам. Леднев не хотел работать тем темпом, какого требовало положение.

Тысяча шпал из-под узкоколейки на пятьдесят отапливаемых точек, среди которых кухня и кипятильник, — сущий пустяк, их скоро сожгли, а обещанные печки не прибывали, и хозяином на разъезде снова сделался мороз.

Шура снова явилась к Ледневу. Он играл в шахматы с кассиром.

— Опять совещание? — спросил инженер, поглядев на запыхавшуюся женщину одним глазом. — С меня на сегодня достаточно: я выдержал два совещания и проглотил с тонну махорочного дыму.

Как бы невзначай Шура перепутала фигуры на шахматной доске. Леднев рывком выпрямил спину. Шура отвернулась и начала рассматривать вышивки на кошме.

— Я помню, я сию минуту расставлю, — залепетал смущенный таким неуважением к начальнику кассир. — А может быть, потом доиграем? — спохватился он. — Я приду попоздней.

— Потом, — ответила Шура вместо Леднева, и кассир ушел.

— Вы что-то должны сделать! — начала она.

— Кто вы такая? Кто вам дал право поступать так? — Леднев высокомерно поднял голову, на которой, так Шуре показалось, зашевелилась и зашуршала щетина волос.

— Жизнь, — коротко бросила Шура.

— Что — жизнь? — переспросил Леднев.

— Жизнь дала мне это право.

— Ваша фамильярность перешла все границы. Оставьте мою юрту!

Шуре опять показалось, что его волосы задвигались, как иглы ежа.

— Я не могу уйти, я устала. — Она усмехнулась одной верхней губой, обсыпанной подтаявшими снежинками, и поудобней села на скатанную кошму. — Вы напрасно думаете, что я действую от себя и по какому-то праву любви. Вас я даже и немножко не люблю. Не ждите, адеевская история не повторится. Мы не возьмем ваших полномочий, мы их будем возвращать вам до тех пор…

— Можете не договаривать. — Леднев вставил в ухо мизинец и завертел им. — Что вам нужно? Дрова? Я сжег последнюю корзину, чтобы обогреть вас.

— Разберите землянушки храповцев! Сколько там срубов, полов, потолков, дверей, — и все украдено у нас!

— Не пойман — не вор. Вы забываете, что водку и любовь большинство наших рабочих получает там. Храповка неизбывна, это — тень нашего времени.

— Тогда, значит, да здравствует?!

— Может, и не здравствует, но… легче волосы всем выщипать.

• Предыдущая
• 103/114
• Следующая