Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 57
- Предыдущая
- 57/114
- Следующая
Впереди были высоты последнего — смычного — участка, где рельсы юга должны были встретиться и сомкнуться с рельсами севера, участка самого трудного, самого скального на всем пространстве, какое пересекала дорога, тут она захватывала несколько перевалов, перед которыми Чокпар казался игрушечным, и несколько труднопроходимых ущелий, в том числе Огуз Окюрген.
Все, кто имел близкое, рабочее отношение к дороге, невольно задумывались, как протиснется она здесь и что выпадет на их долю.
Строительство всяких дорог не оседлое, а постоянно движущееся, кочевое дело. И на Турксибе главные дорожные работы, каковыми считаются земляные, скальные и укладочные, все время двигались вперед. Когда разрыв между рабочим местом и местожительством становился помехой жизни и делу, строители переносили свои палатки, юрты, конторы. Некоторые сделали уже по нескольку переселений.
С переходом главных работ в район Айна Булак Елкин перебрался туда же, снова в юрту. Жизнь на новом мосте он начал с того, что велел дежурной телефонистке не давать его телефон до семи вечера и, не раздеваясь, лег передремнуть.
В семь позвонил Козинов, через пять минут — начальник соседней дистанции, за ним — экс-комбриг, вскоре — заведующий ремонтной мастерской, но никому из них Елкин почему-то не ответил.
Телефонистка побежала узнать, дома ли он. Не получив отзвука на просьбу войти, она чуть-чуть приоткрыла юрту без разрешения и увидела инженера крепко спящим. Так крепко, так глубоко, что телефон, стоявший рядом с постелью, не мог разбудить его.
«Как умаялся, бедный», — подумала она и, вернувшись на дежурство, всем начала отвечать:
— Просил не беспокоить до девяти, занят неотложной работой.
Козинов удивился и встревожился: сам назначил совещание и сам же почему-то срывает? Что за дела? Все другие готовы были погонять свои часы, чтобы побыстрей добежали до девяти. На строительстве все всегда торопились.
В девять продолжительным звонком телефонистка разбудила Елкина.
— Кто? — спросил он хрипло, недовольно.
— Я, дежурная на телефоне. Я, видите ли… вы меня не просили об этом, но я решила… мне жаль было будить вас… — робея и путаясь, говорила она. — Я знаю, вы почти не спите, я хотела поберечь ваш покой и всем сказала, что вы заняты… Вы меня извините. Я скажу, что теперь вы свободны. Можно?
А Елкин молчал, и она не знала, слушает ли он, говорить ли ей еще или повесить трубку. Умолкнув, она долго ждала ответа, крепко прижимая раковину трубки к раковине уха. У нее дрожали руки, лицо побледнело и перекосилось. Елкин ничего не ответил.
Около двенадцати ночи телефонистка сменилась и тропинкой, берегом реки шла в свою палатку. Восемнадцатилетняя, вполне здоровая, веселая девушка, она чувствовала себя в тот момент словно избитой. Весь вечер ее мучил спор: с одной стороны — тревога, что подумал Елкин, что скажет, не уволил бы, с другой — сознание своей правоты, она видела Елкина вечно работающим, встающим раньше всех и засыпающим позднее всех, через телефон представляла, какую бездну забот, волнений несет он ежедневно — и что тут худого, если ей вздумалось пожалеть его?! По-дочернему, как старенького, измученного отца.
Шла, не торопясь, слушая, как побулькивает река, и все думала, почему же он не сказал ничего. В этом своем состоянии она слишком поздно заметила, что навстречу ей шел Елкин. Они оказались лицом к лицу на узенькой тропке, прижатой скатами бревен и досок к самой воде речушки.
Девушка стояла, опустив голову, и быстро-быстро взволнованными худыми пальцами перебирала кисточки своего пестрого шерстяного платка. Она забыла поклониться Елкину, забыла, что можно проскользнуть между ним и бревнами, и покорно ждала резкой отповеди и даже увольнения. Он, занятый мыслями как раз о том, что непрошеная заботливость телефонистки сорвала очень важное совещание, его самого выставила с дурной стороны (сам назначил и сам же не пришел), понял по беспокойству девушки, что из двух телефонисток она — виновница срыва.
Злость на девушку, похожая на ту, какая охватывает занятых, важных людей к существам незначительным (котятам, собачушкам), которые чем-либо, хотя бы просто тем, что не вовремя подвернулись под ноги и на секунду помешали делу, глубокой складкой легла на лоб старика. Помешавших зверьков безжалостно отпихивают ногами. И первым желанием Елкина было отпихнуть девушку, потрясти перед напуганным лицом пальцем и сказать: «Если еще повторится, я вас выброшу!»
Так и поняла девушка длительное молчание инженера и, испугавшись того, что таилось за ним, кинулась через скаты бревен в сторону.
— Послушайте, остановитесь! Куда вы? — закричал Елкин и свернул за ней. Шел, покачиваясь, спотыкаясь, и говорил: — Что с вами, куда? Остановитесь, мне нужно поговорить!
Он поймал ее в тупике между штабелями досок и взял за локоть.
— Как вас зовут? Вы работаете на телефоне?
Девушка не отвечала и старательно прятала лицо под приспущенный платок.
— С моей стороны некультурно, невежливо каждый день обращаться к человеку с просьбами и не знать его имени.
— Всех знать немыслимо и не нужно, есть прекрасное для всех имя — товарищ, — прошептала она, сердито вырывая из его пальцев локоть.
— Нет, нет, это моя дурная невнимательность… Я забыл поблагодарить вас…
Она откинула платок, подняла лицо с капельками горестных слез на ресницах и недоверчиво, с оттенком недружелюбия покосилась на Елкина: знаю, мол, знаю, как ты хочешь поблагодарить.
— Вы так кстати устроили мне отдых… Вам куда? — Он взял ее крепче под руку и повел к женской палатке. — Я вижу, вы не совсем понимаете меня.
— Вы говорите не то, вы собирались сделать выговор.
— Это в первую минуту, со сна; разбуженные обыкновенно поначалу бывают сердиты. Я не подумал и ошибся, принял вашу заботливость за озорство. Теперь вижу — вы поступили из самых лучших побуждений. Не очень, правда, удачно: у меня было назначено совещание. Но… — Ему хотелось сказать, что нельзя же судить ребенка за искренний и благородный порыв, нельзя же добивать и без того напуганного человека, но сказал: — Дело не волк, в лес не убежит. В следующий раз вы будете, — он лукаво подмигнул, — осторожней, и мой сон пройдет неприметно. Громадное спасибо! — тряхнул ее руку, неуверенно лежавшую в его руке. — Я последнее время спал половину, иной раз четверть того, что нужно, и, не будь вашей заботливости, продолжал бы в том же роде. Искреннейшее спасибо, что помогли отоспаться. Совещание мы устроим завтра.
— Вы не собираетесь меня увольнять? — спросила она, когда дошли до палатки, все еще не доверяя его словам и подобревшему голосу.
— И не думаю о такой дикости. Мы теперь связаны с вами маленькой тайной: вы мне устроили незаконный сон. Как я могу не ценить свою сообщницу! — Он подал руку и шагом очень занятого человека пошел к своей юрте. Но шагов через пять остановился и сказал с шуточным укором: — А вы все-таки утаили свое имя.
— Глушанская Ольга.
— Вот теперь все, Оленька, можно и по домам. Спокойной ночи!
Разошлись. Она, освобожденная от всяких тревожных предположений, быстро, счастливо заснула на своем убогом топчане с таким чувством, с каким засыпала после сданных экзаменов. Елкин же долго вспоминал свою семью, особенно дочь, тоже Оленьку, только помоложе Глушанской.
Не помнивший, да и не могущий помнить всех своих многочисленных сотрудников, Елкин после этого столкновения с Оленькой хорошо запомнил ее и всякий раз при встрече с ней, даже телефонной, не забывал сказать: «Добрый день! Как здоровье? Все в порядке?»
Елкин и Ваганов сидели на кошемном полу. Юрту еще не успели обставить мебелью, и Елкин ввел временно кочевой образ домашней жизни: сидеть, есть, разговаривать с посетителями, спать либо на полу, либо на свернутых трубками кошмах. Первым и пока единственным элементом высокой цивилизации был телефон.
Маленький, ярко раскрашенный котенок (на его шкурке забавно группировались белые, черные, желтые и красноватые пятна) азартно тормошил старика, пытаясь вытряхнуть из куртки.
- Предыдущая
- 57/114
- Следующая
