Том 1. Здравствуй, путь! - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 92

• Предыдущая
• 92/114
• Следующая

На полу лежала Глушанская, точно вылепленная из снега. Над ней стоял Калинка и протирал себе глаза рукавом грубого плаща.

— Что такое? Откуда вы? — Елкин ошарашено раскинул руки.

— Ничего, ровно ничего, — прогудел Калинка. — Сейчас мы встанем. — Помог Глушанской встать, сдернул с нее шубу и усадил к горячей с румяными боками печурке. — Мы встретились, сам черт не знает, где мы встретились. Я вызвался проводить до вас, а тут у порога целый бархан. Ноги увязли, ветер подтолкнул и прямо к вам на пол. Ничего страшного! Я свободен, можно уйти?

Глушанская кивнула, и Калинка, пропустив в юрту новый порыв ветра со снегом, вышел на волю.

Калачиком, как делают котята, Оленька свернулась около горячей железной печурки и объявила:

— У меня все в полном порядке. Теперь, папочка, слушай!

— Какое в порядке — ты же вся бледная, синяя, — волновался Елкин.

— Просто из меня выдуло бураном весь дух. Он скоро вернется. Знаешь, папочка, я видела смерть. Вышла к тебе, а меня как начало вертеть, вертеть и закружило. Попала я в сугроб и не могу выбраться. И бараков не нижу, и ничего. Один снег. Кричу: «А-у! А-у!» Даже не помню, что кричала. Знаю, рот открыт и горло от натуги больно, а ничего не слышу. Страшно как!.. Не проходи тут Калитка, я замерзла бы. Калинка услыхал меня.

— Какой чуткий, а ты, значит, глуховата, в свою фамилию пошла.

— Нет, нет, ветер, все ветер! Он прямо из глотки выхватывал крики и прочь от моих ушей, прочь.

— Говоришь, видела смерть. Ну, какая она?

— Белая и колючая-колючая.

— И чертей видела? Хвосты-то летали кругом тебя, жик-жик?

— Это все ветер.

— Будь умней, выходи вовремя!

— Мне повидать тебя захотелось.

— А нет другого времени?

— В другое-то время тебя не увидишь, ты ведь такой: либо нет тебя, либо занят и сердишься. Я подумала — буран, сидишь один и обрадуешься.

— Ну, ну, не клевещи! Всего один раз рассердился, прикрикнул. Вот чаем буду поить, конфетку дам. Какой же я злой?!

— Добрый, в самом деле добрый? — Девушка вскочила и схватила Елкина за руку. — И очень добрый?

— Добрый, и очень, — смеясь, ворчал он, — к конфетке белый сухарик прибавлю и кусочек колбасы. Теперь убедилась?

— Вполне! Вполне! Только, кроме всего…

— Что, мало конфетки и сухарика с колбаской? Больше ничего не проси, не дам!

— Скажи, что тебе говорил про меня Ваганов? — шепнула девушка Елкину в ухо.

— Ничего, ровно ничего.

— Он пишет, что ты должен что-то сказать мне.

— За таких сорванцов, как твой Ваганов, ничего говорить не стану. Пусть говорит сам!

— Он пишет, что ты не выпускаешь его с Кок-Су. Разреши ему приехать на один-один денечек! — Девушка с милым лукавством поглядела на старика. — И я поверю, что ты добрый.

— Ах, шалуны, плуты! — вскричал Елкин с деланном строгостью, потом добавил очень серьезно: — Вот пробьет затор, тогда может… А уедет от затора, выгоню, отправлю обратно этапом.

— Затор — это очень серьезно?

— Какой затор… По телефону, к сожалению, не видно, а уехать от него невозможно.

— Я напишу ему, скорей бы пробивал. А теперь конфетку. — И Оленька протянула руку.

— Напиши, напиши, тебя он, конечно, послушается, — проворчал Елкин.

Буран стих. Снежные заслоны легли сугробами по ущельям, а степь и дороги открылись лишь слегка запушенными — свободными для прохода и проезда. Весь конский состав уцелел, все автомашины пришли целыми, телефон, компрессор, раскрытые бараки, насыпь, кой-где пробитая и разбросанная ветром, были исправлены в первые же после бурана дни. Не будь затора на Кок-Су, можно бы считать буран милостивцем. Затор был серьезной угрозой участку: он задерживал в верховьях реки несколько тысяч бревен и мог сорвать паром — нарушить сообщение между Айна-Булак и закоксинским краем, где были заготовлены фуражные запасы строительства.

Елкин послал к Ваганову вестового с письменным распоряжением: «Немедленно отвести паром в безопасное место и разбить затор». В тот же день к вечеру, обогнав вестового, Ваганов прискакал на участок в одной ватной курточке с обледенелыми ногами и без шапки.

— Разбили? — крикнул Елкин.

— Нет. Разобьем! Дайте мне воды! — Ваганов протянул вздрагивающую, забрызганную кровью, руку. — Дайте воды, мне жарко. Я подыхаю от жажды.

— Где ваша шапка? Почему рука? Почему все ноги во льду?

— Затор. Из воды прямо на лошадь. Шапку, право, не знаю, пожалуй, ветром сдуло. А руку разодрал об лед, об кромку.

— Немедленно раздевайтесь! — Елкин притопнул ногой. — Вы же сдохнете. Кто будет управляться с затором, кто будет отвечать?!

— Я, я… сдохну, а отвечу, — бормотал Ваганов, снимая обледенелые, ломкие сапоги. — Адово место, ну кто мог подумать!

— Что подумать? Раньше думал бы. «Теченье пятнадцать километров, такую реку до декабря не заморозит». Вот тебе, получай: река бежит, а бревна стоят. Ты понимаешь, что может быть? Река сама взломает затор, сорвет паром и умчит все в Балхаш. Фураж останется за рекой. Как будешь переправлять его? Не разобьешь — через неделю у нас начнут дохнуть лошади. Не разобьешь, сукина сына под суд отдам, как злейшего вредителя!

— Я, я не думал вредить, я хотел сделать лучше.

— Отдам, как того северного дурака. Тот по сухой реке задумал плавить, а этот в декабре. Попадешь в Соловки, будешь знать, как разевать рот на здешние реки. — Елкин рассерженным котом кружился по юрте, сердито фыркал, раздувал усы и нервно похватывал руками. Почувствовал, что в кармане сидит Тигра, вытащил полусонного за шиворот и бросил в угол:

— Ленивая тварь, только дрыхнет да мешается, все плечо оттянул.

Вошла Глушанская. Елкин подскочил к ней и закричал, как унтер на бестолкового новобранца:

— Зачем? Нам некогда!

Девушка, зажав уши, вынырнула из юрты.

— Подожди, вернись! — вдогонку ей крикнул Елкин. — Перевяжи-ка ему руку!

Сетчатой, слегка шуршащей ленточкой бинта Оленька пеленала руку Ваганова. Сам он, одетый в слишком узкий и короткий костюм Елкина, с несчастным видом проигравшегося в пух и прах, переминался с ноги на ногу и отводил от девушки расстроенное, испуганное лицо. Елкин, выбросив на Ваганова весь гнев, молча ходил вокруг печки и глядел под ноги пустыми, ничего не видящими, глазами.

— Не разобьем, попробуем ездить через затор, — сказал Ваганов.

Елкин забурчал:

— Правильно, будем ездить. А в самую горячку он треснет под каким-нибудь обозом. Дурость, чушь!

— Тогда наведем мост, а весной пораньше снимем, чтобы не смыло.

— Река разломает затор, и мост твой где будет? В Балхаше. Никакой ёрни, надо немедля разбивать! А паром в безопасное место.

Глушанская вопросительно поглядела на Ваганова, до того она думала, что он управился с затором и приехал к ней.

Он торопливой улыбкой утешил ее: не трусь, мол, бывает хуже.

Рука была перевязана, девушка отошла в угол и села читать газету.

— Так, значит, в Соловки? — Елкин ядовито скривил губы. — А я хотел было дать тебе отдых. — Скользнул глазами по девушке. — Сам виноват, слишком самонадеян.

В руках девушки сильней зашуршала газета.

— Все делал хорошо, блестяще — лес, фураж… — продолжал Елкин. — А под конец смазал. Что же, позвать милиционера и отправить прямо к следователю?

Оленька отбросила газету и, превозмогая колючую дрожь, схватившую ее за горло, спросила:

— Неужели так серьезно?

— Нет, нет! — закричал Ваганов и замахал забинтованной рукой. — К следователю? Я не дамся!

— А что вы сделаете? — казенно спросил Елкин.

— Взорву! Да, да, взорву! — Ваганов обрадовался, что случайно, по какому-то непроизвольному сцеплению ассоциаций, он нашел выход из тупика, и яро схватился за него. — Дайте мне взрывников, аммонал, и завтра же затора не будет. А послезавтра снова наведем переправу Ну, давайте же приказ! — Он подбежал к Елкину. — Петрова и взрывчатку!

Елкин взялся за телефон.

• Предыдущая
• 92/114
• Следующая