След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич - Страница 10

• Предыдущая
• 10/75
• Следующая

Он вытащил у нее из-за пазухи полураздавленную козявку.

—      Просто божья коровка.

—      А я думала, это клещ. Насмерть перепугалась. Чувствуешь?

Дрожащими пальцами Митя чувствовал упругую выпуклость девичьего тела, слышал, как отчаянно стучит не ее, а его сердце, как пружинисто поднимается жаркая кровь. И тут Ольга с тихим стоном откинулась навзничь, все еще держа его за руку. Глаза ее были полузакрыты и, как показалось ему, замутились, а губы, совсем темные от черники, жадно ловили воздух.

Митя перепугался. Ему представилось, что от знойного солнца и пьянящей лесной духоты она потеряла сознание и даже может сейчас умереть. Он метнулся к роднику, чтобы достать воды, зачерпнул ее кепкой и торопливо вылил на голову Ольги. Она вздрогнула, выдохнула: «Ой!» — открыла глаза и села, оправляя платье. У ног ее лежал опрокинутый кузов. Почти вся черника высыпалась в траву.

—      Господи, что со мной? — томно промолвила она, вытирая рукою мокрое лицо и шею.

—      Должно быть, солнцем нажгло.

—      Пойдем,— сказала Ольга, поднимаясь с помятой травы.

—      Да ты отдохни.

—      Нет, нет, сейчас же пойдем.

—      Давай хоть чернику соберем.

—      Не надо,— с жестким упрямством возразила она.

—      Ну, я тебе из своего кузова пересыплю, а то тетка Наташа рассердится.

Он отсыпал ей ягод из своего кузова, и они пошли. Ольга впереди, Митя за нею.

Она всю дорогу молчала и у калитки даже не попрощалась с ним.

Вечером Митя спросил у ее тетки, Наташи Нестеровой:

—      Оля не собирается в сад?

—      Уморилась она. Лежит, даже обедать не стала. Куда ходили-то?

—      За Вековскую стражу.

—      Ну разве можно так далеко...

В этот вечер Митя тоже не пошел в сад, а утром, чуть свет, отправился на лесопилку.

Нестерпимо долго тянулась для него эта неделя! Все время он думал только о том, как увидится с Ольгой и как пойдут на гулянье в сад, и, может быть, она снова скажет: «Митя, возьми меня под руку...»

В субботу, отпросившись пораньше, не чуя ног, спешил он домой, а вымывшись, переоделся, пригладил перед зеркалом волосы и спросил у матери:

—      Не знаешь, как Ольга?

—      Что — Ольга.

—      Да устала она тогда с непривычки. А сейчас, может, вместе в сад пойдем.

—      Эка, хватился! Она еще во вторник уехала.

—      Как так уехала?

—      Взяла да уехала...

С тех пор он не видел ее. Нестеровы говорили, что племянница окончила техникум, вышла замуж. А в Гусь-Хрустальный больше так и не приезжала.

—      ...Ты что задумался, милый? — спросила жена, пересыпая в банку последние горсти черники.

—      Да вот вспомнил, как однажды просыпали чернику из кузова и не собрали, а сейчас стало жалко,— ответил Дмитрий Васильевич.

КОМИССАР КОННОГО ДВОРА

Сергею Ильичу Пескову выпал счастливый случай побывать в мещерском городке, где давным-давно прошла его юность. Впрочем, в то время, когда он там жил, городок считался всего лишь рабочим поселком. Много перемен произошло в нем за эти годы. Были сооружены новые заводы, вокруг них возникли совершенно новые улицы, да и старые изменились до неузнаваемости. И люди встречались уже незнакомые. Но однажды возле почты он увидел рыженького вихрастого мальчишку и сразу узнал в нем Веньку Овчинникова, с которым в третьем классе сидели на одной парте. Но это был, конечно, не Венька, а может быть, внук того Веньки Овчинникова. В другой раз, встретив смуглую черноглазую девочку лет четырнадцати, Сергей Ильич прямо-таки оторопел и сказал:

—      Постойте, вы — Нестерова?

— Фролова,— ответила      девочка.— Нестерова — это фамилия моей бабушки.

—      Ее зовут Ольгой?

—      Нет, Ольгой зовут мою маму, но она тоже Фролова, а бабушка — Анна Захаровна.

Больше он уже не рисковал любопытствовать. Грустно возвращаться в мир своей юности почти через сорок лет...

В общем-то он недолго пробыл в том городе. Всего несколько дней.

Накануне отъезда ему захотелось сходить в «Липки», так до сих пор называют здесь городской парк на берегу озера, за хрустальным заводом. В двадцатом году школьники, в том числе и он, Сережа Песков, сажали там молоденькие деревца вокруг братской могилы, над которой стоял невысокий каменный обелиск с чугунной мемориальной плитой. Теперь деревья уже постарели, и кроны их совершенно сомкнулись. Лишь у могилы липы расступились, образуя словно бы круг караула. Перед самым обелиском на клумбе цвели настурции и темно-фиолетовые петуньи. С четырех сторон стояли деревянные скамейки. На одной из них, широко расставив ноги и опершись на суковатую можжевеловую палку, сидел старик в заношенном темном костюме, обвисшем на его сутулых плечах, как на вешалке. Сергей Ильич поздоровался и попросил разрешения присесть. Старик поглядел на него из-под очков и молча кивнул головой, а потом, когда Песков уже сел, спросил:

—      Похоже, не здешний?

Песков ответил, что прибыл в командировку.

—      Значит, управились?

—      Как, то есть?

—      Говорю, с делами, значит, управились и сюда отдохнуть завернули.

Сергей Ильич подтвердил, что с делами управился.

—      А я вот к товарищу пришел посидеть.— Старик ткнул скрюченным пальцем в сторону обелиска.— Тут прописан товарищ-то...

Буквы на чугунной плите обелиска были неясными, как бы стертыми временем. Но Песков помнил, что там написано. Сверху в две строки:

Вы жертвою пали

В борьбе роковой.

Ниже — три имени:

Зотов М. Е.

Лаврентьев А. В.

Маленький С. Д.

И еще ниже — цифры:

1918

— Вот,— продолжал старик,— с Зотовым-то мы, можно сказать, друзьями считались. В революции вместе участвовали, оба комиссарами были. Теперь один я остался, да и то...— Он как-то отрешенно махнул рукой и добавил: — И то позабыли. Недавно в районной газете один автор статеечку написал о том, как здесь революция проходила. Ну, конечно, наврал с три короба. Хоть бы с живым-то человеком, со мной посоветовался. Так нет, даже фамилию назвать не изволил. Про него,— старик снова ткнул пальцем в направлении обелиска,— про Зотова, действительно, упомянул. Оно, понятно, о мертвом легче писать. А про живого, выходит, и знать не положено? Будто Лобзикова и не было вовсе...

Лобзиков! Теперь Сергей Ильич сразу вспомнил его. Жил он тогда недалеко от Песковых, а работал конторщиком на прядильной фабрике. Бывало, семенит по слободке, всегда в одном и том же сереньком пиджачке-обдергайчике, ни дать ни взять — воробьишко. Сосед Песковых котельщик Никифор Нестеров под пьяную руку так и называл его: воробей с тросточкой.

И вот в семнадцатом году этот Лобзиков удивил всех.

Весной после февральского переворота все поднялось и взбурлило в рабочем поселке. Вдруг обнаружились бывшие прежде тайными группы революционеров-подпольщиков. Из Питера приехал матрос Михайло Зотов, работавший до войны молотобойцем на здешнем заводе. Появилась присланная из Мурома стриженая пропагандистка Наташа. Чуть ли не каждый день на площади у главной конторы закипали шумные митинги. Ораторы выступали с высокого крыльца бывшего господского дома. Поселковым ребятишкам все это было диковинно, интересно. За кипением страстей наблюдали они, забравшись на старые ветвистые вязы, стоявшие перед домом. Оттуда все было видно, а в том, что говорилось, они по молодости лет еще не могли разобраться. Знали только, что коренастый, широкоплечий Зотов назывался большевиком и яростно спорил с муромской пропагандисткой. Выступая, он размахивал кулачищем, будто бил молотом, а Наташа молитвенно прижимала руки к груди.

Тут-то однажды и появился Лобзиков. Сначала его даже не узнали — в таком странном виде предстал он перед собравшимися на митинг. На нем была дамская жакетка, узкая в талии, с пышными, приподнятыми у плеч рукавами, опоясанная красным широким шарфом. Узкие брюки заправлены в охотничьи сапоги с широкими отворотами. Он пробрался к крыльцу, кто-то подсадил его и помог перекинуть ноги через деревянный барьерчик. Кто-то поощрительно выкрикнул:

• Предыдущая
• 10/75
• Следующая