След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/75
• Следующая

—      Что значит — толкнулся бы? — обиженно произнес сосед.— Меня направить обязаны в соответствии.

—      Какое там соответствие, если с прежнего места выгнали.

—      Это не означает.

—      Ну вот и будешь болтаться, как это самое в проруби,— насмешливо сказал усатый и стал одеваться.

—      Обязаны,— упрямо повторил мрачный мужчина.

Собеседник его только махнул рукою и вышел.

Полина Захаровна принесла вилку, ножик, тарелку с

хлебом, переставила ко мне с другого стола горчицу и, сказав: «Сейчас гуляш принесу»,— снова вышла.

Мрачный мужчина посмотрел в мою сторону, спросил: «У вас не занято?» — и, не дождавшись ответа, пересел за мой столик.

Официантка принесла гуляш и, сердито взглянув на моего соседа, сказала, ни к кому не обращаясь:

—      Торчит здесь с утра до вечера, а для чего торчит — неизвестно.

—      Вас это не касается,— ответил тот, глядя на фикус.— С товарищем клиентом поговорить хочу.

—      Да уж известны твои разговоры.

—      Это не ваши функции.

Полина Захаровна презрительно отвернулась и, спросив, сейчас подавать мне чай или подождать, снова вышла.

Я молча ел гуляш. Мрачный мужчина сидел напротив.

—      Водка в этом буфете московская,— вдруг сказал он.

—      Что?

—      Водка московская. Многие не заказывают, может, думают, местная, так что вы в этом не сомневайтесь.

—      Да зачем же водку с утра?

—      Это в зависимости.

Помолчав еще немного, он сообщил:

—      Фамилие мое — товарищ Мешалкин. На данном этапе жду направления.

—      Чего?

—      Направления работы, как освобожденный от ранее занимаемой.

Полина Захаровна принесла чай и сказала:

—      Давайте рассчитаемся.

—      Постой,— строго обратился к ней Мешалкин,— вот товарищ клиент интересуется, какая у вас в чайной водка — московская или местная. Подтверди.

—      Позвольте, я вовсе не интересуюсь,— возразил я Мешалкину.

—      Надо, чтоб она подтвердила,— настаивал тот.

—      Вот винная душа-то! — с сердцем сказала Полина Захаровна.

—      Это мое личное,— повторил Мешалкин.— Ты обязана подтвердить.

Я поспешил расплатиться и вышел из чайной.

Мне надо было сходить в райком партии. Поговорив там о делах, в связи с которыми приехал в Подкурково, я между прочим сказал секретарю, что есть, мол, тут у вас некий товарищ Мешалкин...

—      А что? — насторожился секретарь.— Может, уже в редакции сигналы имеются?

—      Нет, просто так, приходилось слышать.

—      Есть Мешалкин,— вздохнув, сказал секретарь и, похлопав себя по шее, добавил: — Вот он где у нас.

—      Почему же?

—      Биография у него уж очень скачкообразная.

Заметив, что я не понял, секретарь выдвинул ящик

стола, достал папку и молча протянул мне листок, на котором было напечатано что-то вроде анкеты, из которой явствовало, что Мешалкин Василий Егорович, 1912 года рождения, окончивший семилетку, работал с 1931 по 1933 год секретарем Кочкаревского сельсовета, потом недолгое время инспектором райпотребсоюза, отсюда перешел служить в милицию. Далее был председателем промартели глухонемых, заведующим складом утильсырья, инспектором районной конторы Главмолоко. С молока его бросили в управляющие банно-прачечным трестом и, наконец, назначили директором швейной мастерской.

— Скачкообразная      биография,— повторил секретарь.— С последней должности сняли его за развал работы, ну и за выпивку. Дали строгий выговор с предупреждением. Так он теперь ходит чуть не каждый день и просит, чтобы опять направили на ответственную работу. А какой из него работник? — дырка от бублика. Однако жалобы пишет, вроде как несправедливо обиженный. Мы тут уж в колхоз хотели было направить его, председателем. Но колхозники не согласились принять. Так он опять же к райкому с претензией. Вы, говорит, твердую линию не провели. Теперь болтается без работы и водкой еще сильнее стал зашибаться. Приходится ставить вопрос об исключении.

Признаться, мы и сами тут виноваты,— после некоторого молчания продолжал секретарь.— Ведь видели, что бездельничает, не справляется. А что делали? Запишем выговор, с одного участка освободим, а на другой перебросим. Вот он и привык к положению этакого номенклатурного иждивенца.

На другой день я снова встретил Мешалкина в чайной. Он опять сидел за чьим-то столом и рассказывал:

—      На рядовую работу я не пойду. Меня использовать надо. А что сняли, это не означает.

Напротив сидел худощавый, молодой еще человек, вероятно учитель, потому что рядом на свободном стуле лежала объемистая пачка новых учебников и тетрадей, перевязанных шпагатом.

Разговор и даже самое соседство Мешалкина, видимо, были неприятны ему, но тот, бесцеремонно тыча окурки в пустую тарелку, только что отодвинутую учителем, продолжал:

—      Я прямо говорю — направьте меня в соответствии с опытом.

—      Какой же у вас опыт? — не столько из любопытства, сколько из вежливости спросил учитель.

—      Я же объяснял вам — районный работник,— мрачно сказал Мешалкин.— Четырнадцать лет на руководящих постах.

—      То есть я хотел спросить, что вы умеете делать?

—      Делать каждый умеет, а руководитель должен руководить.

—      Я не понимаю вас.

—      Оно и видно.

—      Однако за что-то сняли же вас!

—      Это не означает.

Полина Захаровна принесла мне студень и кружку пива.

—      Свежее, только что бочку открыли,— сказала она.

Мешалкин тотчас встал и подошел к моему столику:

—      Здесь свободно?

—      Занято,— резко ответила официантка.

Мешалкин обиделся.

—      Давай-ка уходи отсюда,— строго сказала Полина Захаровна.— Заведующая велела — гони, говорит, его, что он там обтирается.

—      Это не ваши функции. Я сам был заведующим.

—      Был, да весь вышел.

Мешалкин, еще что-то буркнув в ответ, шагнул опять к тому столику, за которым сидел учитель, ткнул окурком в пустую тарелку, взялся было за спинку стула, но не сел, а, постояв немного, пошел в большой зал.

Через минуту оттуда донесся его хрипловатый голос:

—      ...В несоответствии... Главная вещь — я пить не умею. То есть неаккуратно бывает. Значит, меня учить надо, воспитывать. А касаемо направления — обязаны. Я ведь не рядовой...

4.      МУЖЕСТВО

В начале сентября 1942 года, будучи военным корреспондентом «Известий» в действующей армии, я направлялся из штаба фронта в Первую гвардейскую армию. Она только что вышла на исходный рубеж севернее Сталинграда, чтобы, сменив сражавшиеся там из последних сил и уже обескровленные части, новыми силами ударить по группировке противника, прорвавшейся к самой Волге в районе Латошинка — Рынок.

Ехать предстояло по совершенно открытой местности, лишь кое-где пересеченной петлистыми балками. Обычно над дорогой с утра до вечера шныряли фашистские самолеты, охотившиеся даже за одиночными машинами. Справа и слева чернелл воронки от разорвавшихся бомб, встречались изуродованные остовы разбитых грузовиков и повозок. Но утро того дня выдалось на редкость благоприятным: ненастное, хмурое. Серые клочковатые облака низко ползли над землей. Словом, погода была нелетная. Пользуясь этим, к передовой двигались сотни машин, груженных боеприпасами, горючим и продовольствием. Но вот уже вблизи от переднего края из серой пелены облаков неожиданно вырвались два «мессера». На бреющем полете они пронеслись над дорогой, поливая ее огнем своих пулеметов. Впереди раздался взрыв, полыхнуло пламя. Движение затормозилось, а «мессеры» пошли на второй заход. В этот момент слева от дороги, над балочкой, опушенной по-осеннему рыжим и багряным кустарником, гулко застучали зенитные пулеметы, захлопали винтовочные выстрелы. Видимо, в балке дислоцировалась какая-то воинская часть. Свернув туда по свежему гусеничному следу, оставленному бронетранспортерами, я оказался в расположении мотострелковой бригады танкового корпуса.

• Предыдущая
• 33/75
• Следующая