След человеческий - Полторацкий Виктор Васильевич - Страница 52

• Предыдущая
• 52/75
• Следующая

В Нармучи тогда мало было людей, веривших в будущее коммуны. Большинство же судило так:

—      С полгода поозоруют и разбегутся. Тут крепким хозяевам и то не под силу среди болот да пеньков поворачиваться, а ведь в этой коммуне чистая голь собралась.

Прошел слух, что блаженной старушке Устинье Су-ловской приснился вещий, пророческий сон: будто идут коммунары по тропочке через болото, а оно вдруг заколыхалось и утянуло их. Первым ухнул на дно Аким, а за ним другие. Только пузыри пошли над пучиной.

—      Разбегайтесь, ребята, пока не поздно,— советовали коммунарам соседи из Нармучи.

Но коммунары были тверды в своем решении создать коллективное хозяйство. Ни мрачные пророчества, ни ядовитые усмешки односельчан не поколебали их волю.

А вскоре на Нечаевскую из Нармучи пришел Кондратий Иванов и попросил принять его в коммуну.

—      Вступаю с семьей и имуществом,— сказал Кондратий.

Приходу Иванова Аким Горшков был особенно рад, потому что если первые коммунары были действительно бедняками, то Кондратий Иванов считался в деревне середняком, трудолюбивым и умным хозяином.

—      Ты, Кондратий Иванович, посмотри сначала, как мы живем, чтобы потом не раскаиваться,— предупредил Аким.

—      Знаю, как вы живете, и каждого из вас знаю,— твердо ответил Кондратий.— Все я обдумал, и решение мое бесповоротно.

Кондратия приняли, и он с семьей также переселился на Нечаевскую.

2

Теперь трудно даже представить, что люди жили в задымленном сыром шалаше, веря в какое-то уж очень далекое счастье. Но место, где стоял артельный шалаш с общими нарами в два яруса — на верхних спали женщины с маленькими детьми, а внизу мужики,— теперь обнесенное оградой, сохранилось на центральной усадьбе колхоза как память. Сохранилась и старая, выцветшая от времени фотография, на которой можно увидеть и этот громоздкий шалаш, и Акима в старом пиджачишке, в кепочке, похожей на блин, а рядом с ним длинного, костлявого Кондратия Иванова, раздумчиво озирающего пустынную вырубку. Сохранилась и ведомость с личными расписками коммунаров в получении лаптей...

На обзаведение имуществом коммуна получила в сельскохозяйственном банке небольшую денежную ссуду. На эти деньги купили лошадей и всю первую зиму занимались извозом, чтобы заработать денег на инвентарь, а весной принялись за раскорчевку пеньков и кустарника на Нечаевской вырубке. С яростным упорством поднимали они болотную целину, выворачивали кряжистые пни, вырубали мелкий колючий ельник. По вечерам, намаявшись, сидели у шалаша, и не однажды горькие сомнения— как будем жить? — одолевали мужицкие души.

Аким уговаривал:

—      Встанем на ноги, будет полегче.

Муромские рабочие подарили коммуне старенький американский трактор. Работать на нем вызвался слесарь со станции Нечаевская. Но от старичка трактора толку было немного: через каждые полчаса его приходилось чинить. Соседи из окрестных деревень, заглядывавшие на Нечаевскую, с усмешкой говорили:

—      Это одно название, что машина, а проку от нее нет. И вообще, дело у вас ненадежное. Вы бы уж загодя сумой запаслись, чтобы было с чем побираться идти. Не минуете этого.

—      Спасибо на мудром совете,— отвечали им коммунары,— только время еще покажет, кто к кому пойдет побираться.

За лето с избытком запаслись сеном, благо лесных покосов вокруг Нечаевской было много. Летом же отремонтировали старую станционную казарму, стоявшую возле линии, и к осени перебрались в нее, а Федору Гусеву, как самому многодетному, построили отдельную избу.

Сейчас уже нет этой первой избы. Ее сломали, чтобы не портила общего вида центральной усадьбы. А в то время Гусевым даже завидовали: после землянки простая изба казалась хоромами.

Осенью собрали первый урожай. Он порадовал коммунаров. И рожь, и картошка на распаханной целине уродились богато. Сдав положенное количество зерна и картофеля государству, излишки продукции коммуна продавала на рынках в Москве и в своем районном городе Гусь-Хрустальном.

На вырученные деньги прикупили коров, в рассрочку приобрели два новых трактора, которые тогда только что начал выпускать ленинградский завод «Красный пу-тиловец». Трактористы в коммуне теперь были уже свои — сыновья Федора Гусева Петр и Сергей, поднаторевшие в этом деле вокруг старенького дареного трактора.

Коммуна стала называться колхозом «Большевик». К основателям его стали присоединяться новые семьи из Нармучи, а то и совсем издалека.

Так весной 1931 года откуда-то из-под Рязани пришел на Нечаевскую крепкий бородатый мужик. Звали его дядей Борисом. Он нанялся пасти колхозный скот. Дело свое знал хорошо, к скотине был ласков и жалостлив, места для пастьбы выбирал расчетливо и разумно.

Все лето цепким хозяйственным глазом присматривался пастух к жизни колхозников. На следующее лето опять приехал сюда же пастушить, а осенью подал заявление с просьбой принять в колхоз. Заявление обсудили, высказались в том смысле, что дядя Борис человек вроде бы совестливый, работящий, и решили принять. Впоследствии Борис Ильич Левочкин стал одним из самых ревностных членов правления колхоза.

3

На пятом году существования артели Аким Горшков предложил своим товарищам строить электростанцию.

—      Эва куда хватил! — сказал рассудительный Тимофей Бирюков, с сомнением покачав головой.

—      А что?

—      Ведь сами-то мы без штанов еще ходим, а туда же — электростанцию.

—      Будут у тебя, Тимофей Яковлевич, и штаны, и костюм, и еще, может быть, шляпу наденешь. Но сейчас без электричества не обойтись. Ведь мы идем к коммунизму, а коммунизм — это Советская власть плюс электрификация. Знаешь, кто так сказал?

—      Кто же?

—      Ленин.

—      Ну что ж, мужики, если сам Ленин так полагал— надо строить электростанцию. Ленин всей нашей жизни правильный поворот дал,— согласился Тимофей Бирюков.

—      Надо строить электростанцию,— поддержали и другие колхозники.

Теперь, когда в Советском Союзе построены и действуют десятки мощных государственных электростанций, сооружение маленьких колхозных станций стало уже нецелесообразным. Ведь электрические гиганты могут и деревню обеспечить дешевой энергией. Но в те далекие годы на всю страну было лишь несколько крупных электростанций. Вырабатываемой ими энергии не хватало даже для промышленных городов, а уж о деревне и говорить нечего. Вот почему строительство небольшой колхозной электростанции в мещерской глуши было делом исключительной важности.

Строить электростанцию решили с таким расчетом, чтобы обеспечить энергией не только свое хозяйство, но и электрифицировать железнодорожную станцию, кото-рая тогда еще пользовалась керосиновыми фонарями и лампами. За электричество железная дорога обещала платить, а это давало бы колхозу возможность в короткие сроки оправдать строительные затраты.

В ту пору парторгом на станции Нечаевской работал Василий Евстафьевич Стрельцов. В юности был он рабочим в Донбассе, учился на рабфаке, потом окончил Институт красной профессуры в городе Харькове, и Центральный Комитет партии направил его на работу по укреплению железнодорожного транспорта. Так стал он парторгом на Нечаевском участке Московско-Казанской железной дороги.

Василий Евстафьевич был ровесником Акима Горшкова, и у них завязалась крепкая дружба. Колхозники «Большевика» также уважали Стрельцова, считали его своим человеком, а он всячески помогал им в строительстве электростанции.

Так же, как Аким, Стрельцов с нетерпением ждал, когда в мещерской глуши загорятся электрические огни. Но увидеть их ему не было суждено...

Знойным летом 1934 года на Нечаевской случилось несколько загадочных происшествий. Какие-то злодеи сожгли на лугах шесть стогов колхозного сена. Найти поджигателей не удалось. А вскоре после того на пастбище пало около десятка колхозных коров. Оказалось, что они отравлены серной кислотой. Но кто отравил, выяснить опять-таки не удалось.

Прошел слух, что в мещерских лесах скрывается банда, состоящая из бывших кулаков, сосланных в свое время на север, но бежавших из ссылки.

• Предыдущая
• 52/75
• Следующая