Офицерская честь - Торубаров Юрий Дмитриевич - Страница 33

• Предыдущая
• 33/40
• Следующая

– Отчего же! Напротив! – голос звучал уже более уверенно, она приходила в себя.

– Граф, я так благодарна вам за спасение, что не знаю, как мне вас и отблагодарить.

– Простите, мадам, но для каждого русского глас о помощи, тем более, – граф на какое-то время умолк, потом продолжил, – такой прекрасной…

– Что вы, – мило засмущалась она, поправляя волосы.

В это мгновение она была богиней. Эта ее покоряющая кротость…

– Вас не затруднит проводить меня до кареты? – и, смущаясь, добавила: – Я совсем обессилела от страха.

– Мадам, простите, как вас…

– Зовите меня графиней Богарне или просто …Жози.

Шувалов подал ей руку, и она, опираясь на нее, дошла до кареты. Помог ей сесть и стал смотреть кучера. Она поняла и сказала:

– Он убежал, позорный трус.

– Нет, мадам, – раздался чей-то голос, и из кустов вышел пожилой человек с кнутом под мышкой и в богатой ливрее, – я здесь.

– Ну, вот, все и обошлось. Я могу пожелать вам счастливой дороги.

Он взял под уздцы подошедшую лошадь.

– Граф! – испуганно воскликнула она, – Вы хотите бросить бедную женщину на съедение этим волкам? Или для русского… – она кокетливо посмотрела на графа.

Он понял, что она хотела сказать, и ответил:

– Для каждого русского, тем более офицера, долг превыше всего. Он обязывает оказать вам помощь. И я это с удовольствием, – он улыбнулся, – сделаю! Кучер, привяжи коня, – он подал ему уздечку.

Жози подвинулась, дав ему понять, чтобы он сел рядом.

Когда они поехали, она сказала:

– Это не далеко, граф. Проводите, я вам буду весьма благодарна. О! – тревожно воскликнула она. – Вы ранены?

Она нежно взяла его голову и повернула к свету. На виске сочилась кровь.

– Пустяки, – попробовал было он отшутиться.

Но она достала коробку, извлекла из нее бинт, какой-то пузырек. Ее руки действовали ловко и быстро.

– Да вы просто чудесная сестра милосердия, – заметил он, – где этому научились?

– В монастырской школе Форт-Руайяль, – кокетливо, вместе с тем подчеркивая значимость своих слов, ответила она.

Монастырь – значит строгость, послушание, верность.

Быстро темнело. Поглядывая в окно, граф усмехнулся:

– Кажется, всего мгновение тому назад я любовался замечательной картиной. И вот уже темно. А темнота скрыла всю красоту.

– Вы недовольны наступлением темноты, – игриво спросила она и довольно смело добавила: – Но… иногда темнота дарит такие мгновения, ради которых стоит жить.

Граф посмотрел на нее. В карете было довольно темно, но блеск ее глаз не мог приглушить даже сумрак.

Они разговорились о жизни. Она оказалась наблюдательной женщиной и весьма острой на язычок. Так незаметно они подъехали к ее дому.

– Вот и мое гнездышко, – сказала она.

Шувалов посмотрел в окно. Единственное, что он увидел у входа, это белый лев, стоявший на задних лапах, одна из которых была отбита.

– Граф, я приглашаю вас посетить мою обитель. Кстати, надо осмотреть и вашу рану.

Видя его смущение, она добавила:

– Я не кусаюсь, не бойтесь. А рану надо обработать.

– Я не боюсь, – ответил он.

– Тогда милости прошу, – она подала ему руку.

Они шли по галерее. Недостаточность освещения не позволяла хорошо ее рассмотреть, но все же было видно, что на стенах висели весьма ценные полотна, в проемах – не менее ценные античные статуи. Пройдя галерею, хозяйка ввела его в комнату и попросила подождать ее. Ему в глаза бросился прежде всего письменный стол из красного дерева, с золоченной бронзой, с самозакрывающимися ящиками. На нем стоял чернильный прибор из слоновой кости с бронзовыми инкрустациями и тремя вазами. Сбоку – позолоченный подсвечник в три свечи. Вертящееся кресло, обитое зеленым шелком. Даже эти предметы говорили о необычных обитателях этого дома. Кто они? В коридоре раздались шаги, и на пороге появилась Жози в сиянии своей обольстительной красоты. Покоряющая грация ее стройной фигуры была неотразима. А какая плавность движений: то зовущая, то порывистая и непредсказуемая. Даже на знаменитых венских балах ему не приходилось видеть ничего подобного.

Она подала руку, и он, покорный, пошел за ней. Они оказались в святая святых этого дома. Посредине спальни большая кровать в форме лодки с вензелем «Ж». В головах – украшение из двух лебедей. В ногах – два рога изобилия. Все это под балдахином, расписанном золотыми красками, со спускающимися полукруглыми занавесями из индийской кисеи, расшитой золотом. И… волшебный полумрак, наполненный каким-то приятным запахом, заставляющим забыться.

Он уехал, когда было еще темно, унося в своем сердце частицу того необыкновенного счастья, которое можно испытать раз в жизни. А около двери его номера дожидался дремавший в одежде капрал. Генерал на цыпочках прошел мимо. А наутро, ломая радужные надежды графа на отдых, к нему в гостиницу срочно пожаловал императорский посланец.

Его встретил Семен, который давно пробудился и ждал хозяина. На вопрос: «Где генерал?», он не знал, что ответить. Глядя на строгого офицера, у Семена в голове закрутились «чертики» – он искал выхода. Сказать, что генерала нет, значит, как-то выдать его. Но где он мог быть, он тоже не знал. Он стоял и хлопал глазами. Офицер возвысил голос, требуя, чтобы тот немедленно доложил о его приходе генералу.

– А… сейчас… Ваше благородие, я сейчас пойду. Вот уж… да… Вы не хотите водички?

– Пшел! – не выдержал офицер. – Или отдам под суд.

– Под суд? За что, батенька? Да я же…

– В чем дело? – послышался голос генерала, до которого донеслись эти пререкания.

Надо было видеть Семена! В его рот сейчас могла залететь ворона.

– Ваша светлость, – увидев Шувалова, заговорил офицер, – Его Императорское Величество требует вас срочно к себе!

После этих слов офицер презрительно посмотрел на капрала: мол, бывают же такие бестолковые.

О ночном визите к Жозефине Богарнэ Талейрану донесли через несколько дней. Он напряг все силы, чтобы узнать, кто там мог быть. Это было очень важно для него. Несмотря на все усилия, узнать тайну не удалось. Одно стало известно, что был… русский. Это напугало Шарля больше всего.

Он знал, что Жозефина обладала страшной тайной: она вместе с Баррасом в свое время помогла дофину бежать из Соберной башни. Это запятнало право Людовика на престол, что шло против желания Талейрана. Ему было над чем задуматься. Но главное, надо было во что бы то ни стало узнать, кто был ночным посетителем графини и с какой целью. Он знал жизнь и знал, что такие тайны часто возникают в самые неподходящие моменты. Если она всплывет, ему ой как непоздоровится. Гильотину, как он знал, еще не демонтировали.

Прошло несколько дней после отречения Бонапарта, а в Фонтенбло словно все вымерло. И вдруг этот сонный муравейник как будто кто-то пошевелил палкой. Жизнь пробудилась, все задвигалось, зашумело. Начались сборы к отъезду. Бонапарт то внимательно следил за каждым процессом, то на него находила какая-то хандра. Может быть, он начинал осознавать, что вот еще несколько дней, и он потеряет этот прекрасный дворец, потеряет все, к чему стремился столько лет. В такие минуты он не мог оставаться один.

Сегодня Бонапарт не отпускал от себя преданного Коленкура. Разговор как-то незаметно перебросился на Мармона, на этого предателя. Бонапарт возбудился.

– Этот несчастный Мармон, предавший меня в решительный час, сделал невозможным подготовленную мной прекрасную развязку. Ты представляешь, мой верный Коленкур, я со своей гвардией перед ними, а он у них в тылу. Да они бы оказались в настоящей западне! И я бы в четыре часа восстановил величие Франции. Ах, этот Мармон! Не знает, несчастный, что его ждет!

Он еще долго говорил и об усталости Франции, и о своих несбывшихся грандиозных планах, которые могли сделать Францию великой страной. Видя, что Коленкур едва сдерживает зевки, он сказал ему:

– Ну, пора, мой друг, тебе идти.

• Предыдущая
• 33/40
• Следующая