Офицерская честь - Торубаров Юрий Дмитриевич - Страница 36

• Предыдущая
• 36/40
• Следующая

– Сэр Нейл Кэмпбел.

Ему поклонился сухопарый, выше среднего роста, человек с серыми безразличными глазами. Наполеон подал ему руку и улыбнулся.

– Генерал Шувалов.

Сухое рукопожатие и не очень дружественный взгляд.

– Генерал Келер, – продолжал тот представление.

Он тоже, как и англичанин, сухопар, только несколько ниже ростом. Щелкнув каблуками, он вытянулся перед Бонапартом.

– Граф Вальдбург-Треесс.

Бонапарт с презрением посмотрел на пруссака и, не подав руки, пошел к выходу.

Гвардейцы выстроились во внутреннем дворе дворца, позднее его назовут прощальным. Они представляли собой потрясающее зрелище. Впереди генералы и офицеры старой гвардии. За ними – молодая гвардия. Когда вышел император, солдаты сделали на караул, а знаменосец преклонил знамя к ногам Бонапарта. Вот она, его гордость, его детище. И он с волнением в душе смотрел на своих гвардейцев. Их головы были покрыты высокими медвежьими шапками, они в синих мундирах с белыми ремнями, с красными султанами и эполетами. Сам он одет в любимый свой наряд, в котором они часто видели его перед собой, – мундир гвардейских егерей с треухом на голове.

Комиссары, стоявшие сзади, переглянулись. Перед ними была сила, еще способная на многое. Как поведет себя император? И не станут ли они первыми жертвами? Но опасения их были напрасны. Наполеон отлично понимал, что этих сил далеко не достаточно, чтобы сразиться с союзной армией и победить.

– Солдаты! – зазвучал в тишине хорошо знакомый голос. – Вы мои старые товарищи по оружию! – голос его дрогнул, но он взял себя в руки. – Нам теперь надо расстаться. Я мог бы и дальше оставаться среди вас, – он поперхнулся, откашлялся и продолжил, – но нужно было бы продолжать жестокую борьбу, – он пробежал по рядам глазами. Сколько знакомых лиц, которые с замиранием сердца слушают его, у многих блестели глаза. – Но теперь война против иноземцев может перерасти в войну междоусобную. И я не могу решиться разрывать дальше грудь Франции. Пользуйтесь покоем… Я хотел бы всех вас сжать в своих объятиях, но дайте мне поцеловать это знамя, которое вас всех собой представляет…

Дальше Бонапарт не мог говорить. Голос его пресекся. Он подошел к знаменоносцу обнял и поцеловал его. Затем, преклонив колено, поцеловал знамя. Когда он выпрямился грянуло громовое гвардейское:

– Да здравствует император!

Люди, не раз смотревшие смерти в глаза, шагавшие через трупы не только врагов, но и товарищей, гвардейцы, утиравшиеся не только своей кровью, не сдерживая слез, плакали, как дети.

Император, опустив голову, быстро пошел к карете. И только на секунду, когда его нога уже стояла внутри кареты, бросил быстрый прощальный взгляд. Он ехал с Бертраном, был молчалив, сосредоточен и… печально угрюм.

Люди, посланные Талейраном к Баррасу, вернулись и сообщили, что тот никуда не выезжал и никого в Париж не посылал. Для всех веселье, радость, а для него новые заботы. Да еще какие! И откуда ему, всезнайке, было знать, что царь сжег то письмо, подведя черту под этим делом. Им уже никто не интересовался. Но надуманная опасность вспыхнула в нем с новой силой. Что-то надо было делать, и его решение состоялось. Да, у политика не может быть сердца, а только голова. Причем – беспощадная.

А между тем изгнанник все дальше удалялся от Парижа. Сопровождавшая до Бригора гвардия должна была его оставить. Союзники разрешили остаться при нем только двумстам гвардейцам. Около Валанса произошла неожиданная встреча с маршалом Ожеро, который встал на сторону Людовика XVIII. Пользуясь своим положением, он нагрубил в недавнем прошлом своему кумиру. Наполеон не стал ему отвечать, только скользнул глазами и отвернулся. Но в целом поездка проходила спокойно.

Во многих городах и поселках люди выходили на дорогу и приветствовали его как своего императора. Но по мере продвижения на юг обстановка менялась. В Оранже толпа встретила его криками: «Да здравствует король!», но настроение толпы при этом было зловещим. Отъехав несколько лье от города, в карету, где сидел граф Шувалов, неожиданно влетел камень. Он был завернут в бумагу. Развернув ее, он прочитал: «В Оргоне несколько тысяч роялистов готовят расправу над императором. Они уже соорудили виселицу».

Шувалов остановил карету. Обоз встал. Все спросили, что случилось. Граф попросил комиссаров пройти с ним. Они поднялись на холм, и он прочитал им полученную записку. На их лицах появилось что-то вроде испуга, растерянности.

– Что делать? – мучил их вопрос.

Двести гвардейцев не спасут от тысяч разъяренных роялистов.

– Господа! – раздался за их спинами голос. – Я слышал, что прочитал граф, поэтому предлагаю вам вернуться. Я не хочу, чтобы из-за меня вы подвергались опасности.

Комиссары, как по команде, повернулись и увидели перед собой императора. Ему тоже захотелось узнать, что случилось и по какому поводу собрались комиссары. Не слыша, как он к ним подошел, от неожиданности они растерялись и стали переглядываться меж собой. И вдруг их круг оставил Шувалов. Он решительно подошел к Бонапарту.

– Ваше Императорское Величество, я не знаю, как поступят другие, но я вас не оставлю, – голос его был тверд, что говорило о бесполезности оспаривать сказанное. – Предлагаю, – он снял свою шинель и со словами: – Простите! – набросил ее Бонапарту на плечи.

Сняв с головы подошедшего слуги головной убор, он предложил его Наполеону вместо треуха.

– Вы предлагаете мне спасение, своему ярому врагу? Человеку, который причинил вашему народу столько страданий. Что же вы за люди, могу ли я вам верить?

– Сир! – ответил Шувалов. – Я русский офицер, для которого честь превыше всего! Да, на поле боя я искал встречи с вами и, клянусь, моя рука не дрогнула бы, чтобы вогнать пулю в ваше сердце. Но сегодня…

– Когда я ваш пленник, – вставил Бонапарт.

– Нет… – тут граф чуть сбился, – нет, – повторил он уже твердо, – вы – сопровождаемый мной, на что я имею именное повеление. А поэтому, клянусь своей честью, что не позволю волосу упасть с вашей головы. Даже ценой жизни.

Как говорил Шувалов! С каким достоинством, гордостью, даже величием. Это пора-зило императора. И не только его. Комиссары переглянулись, и в их взглядах можно было прочитать восхищение и даже преклонение перед этим русским человеком. Но быстрее и лучше всех понял его сам Наполеон. Его сердце, которое последнее время получало только удары судьбы, вдруг получило заряд человеческой доброты, участия и сострадания. Надо было видеть, как просветлело его лицо. Но это было лишь мгновение, которое стоит жизни. И Бонапарт тут же стал таким, каким был всегда. Голова его моментально сработала, и он уловил замысел русского генерала.

– Как я понял вас, мы вдвоем проедем этот опасный город?

– Совершенно верно, – подтвердил Шувалов, – разве могут представить они, чтобы император путешествовал без сопровождения.

Впервые за всю дорогу Бонапарт улыбнулся. Ничего не оставалось делать и комиссарам.

– Я не возражаю. Коня!

Они спокойно проехали сквозь многочисленные толпы и никто не обратил внимания на двух беседовавших всадников. Зато они почувствовали боевой настрой многотысячной толпы, от которой несло яростью и кипящей злобой. Люди, возбуждая себя, беспрерывно проклиная Бонапарта, скандировали:

– Повесить, повесить!

Увидели всадники и виселицу. Все было готово для казни. От такого зрелища не только у Шувалова мурашки побежали по коже.

Они остановились далеко за городом, когда опасность осталась позади, у гостиницы «Ля Калад».

– Перекусим? – спросил Шувалов, кивая на заведение.

– Не возражаю, – ответил Бонапарт.

Голос его, как показалось Шувалову, был довольно игрив. Обеденный зал был пуст, и они выбрали столик в углу. Вскоре к ним подошла хозяйка. И первое, что она спросила:

– Скоро или нет здесь проедет тиран? – потом добавила: – Глупо думать, что мы от него избавились. Директория отправляла его в Египет, но он вернулся. Я говорила и говорю, что мы от него отделаемся, когда засыпем камнями на дне нашего колодца, – и она показала рукой на окно, за которым во дворе был виден колодец.

• Предыдущая
• 36/40
• Следующая