Лицом к лицу - Лебеденко Александр Гервасьевич - Страница 142

• Предыдущая
• 142/143
• Следующая

Велик был разгром белой армии. Ямбург был взят с налета. Белая армия, армия без тыла, растаяла. С Эстонией шли мирные переговоры. Талабский полк был окружен и расстрелян.

Такою гибелью подписывают приговор не только себе, но и идее. Это было Ватерлоо Юденича. Самоубийство, столь же похожее на героизм, как пустоцвет — на цветение.

Воробьев прибыл в Ревель опустошенный. Вместе с армией растаяла ось, вокруг которой вращалось разогнавшееся колесо его жизни. Его не прельщали ни Крым, ни Кавказ, где еще шло сопротивление белых, потому что вера в белое движение уходила, как уходит почва из-под ног, когда человек теряет чувство равновесия.

Сердце стучало громко и сильно в его большом, по-прежнему могучем теле, и он мечтал теперь найти такую страну, где люди сражаются с природой один на один. Голоса бесконечных поколений предков-крестьян заговорили в нем с поразительной силой. Знакомые бельгийские инженеры приглашали его в Конго. Желтая лихорадка, жара, паразиты и гады, дикари и рабы. Но там были непроходимые леса, о которых он мечтал в детстве, и почти не было белых людей. Он телеграфировал согласие и выехал в Антверпен. Перед отъездом Воробьев снес в Красный Крест письмо Маргарите. Он писал ей только потому, что хотелось попрощаться хоть с кем-нибудь в этой стране, которую он в детстве с волнением и не осознанной до конца и потому самой сильной любовью называл родиной, чтобы в итоге, потеряв самого себя, возненавидеть и ее.

Бугоровские тоже готовились к отъезду. Ехали в Стокгольм с намерением перебраться на юг Франции. Бугоровский звал Воробьева ехать с ними. Нина с необычайной ласковостью смотрела на обветренное лицо офицера. На столе у Виктора Степановича лежала рукопись. Воробьев прочел машинально: «Проект военизации городского транспорта Петрограда на время военного положения».

— Благодарю вас, Виктор Степанович, — сказал он тихо и решительно. — Мне надоела Европа…

Алексей приехал в Петроград в автомобиле военкома дивизии. Это была служебная командировка, и на другой же день следовало вернуться под Ямбург.

По всем данным, на третьем этаже дома на Крюковом канале у него уже был сын.

В Петрограде бросались в глаза следы приготовлений к уличным боям. Алексей радостно и взволнованно думал о том, что и он принял участие в битве, которая спасла этот город от мести, виселиц и разгрома.

Он взбежал по лестнице с силой сокола, подлетающего к хорошо спрятанному гнезду. Вместе с Настей, которая, несмотря на всю неожиданность, не задержала его ни на минуту, он помчался к угловой. Но у самой двери вдруг пошел осторожно на цыпочках, и глаза его с вопросом остановились на сестре.

— Мальчик, здоровенький, — прошептала она, задыхаясь.

Отошедшая от деревни еще с детства, она приветствовала брата именно этими, благословенными в семьях пахарей, словами.

Алексей постучал, и слабый, но взволнованный голос ответил:

— Войди.

Вера знала, что это идет отец ее прекрасного сына. Только он мог шагать так громко и замереть у дверей.

Слабые руки жены, только недавно принесшей ребенка, обнимают так, как будто все цветы мира кивают над ее ложем, слова, сказанные при встрече, плавятся на огне этих чувств, и память никогда не хранит их. Он сидел у ее постели, рассматривая ребенка, положенного туда же, потому что в эти дни нигде не продавались детские коляски или корзинки. Он был невероятен, этот ребенок. У него был мудрый, прорезанный мужской многодумной морщиной лобик, пальчики, которые гнулись во все стороны, и ножки, собранные в самые потешные на свете кулачки. Он не был ни красив, ни безобразен, но он был удивительно свой. Это ощущение заполнило Алексея, и он вдруг перестал размышлять о сыне — он стал его чувствовать. Только теперь он преодолел страх и взял сына на руки. Вера следила за каждым движением мужа. Она осматривала его с ног до головы. Он был цел, не изуродован, по-видимому, здоров. Только на ребре ладони залег шрам, как от удара ножом. Вместо задорной веселости первых дней и вместо сменившей ее впоследствии озабоченности — на лице его расположилось мужественное спокойствие и какая-то чуть-чуть смешная для нее, так его знавшей, важность.

Настя поила их чаем, ребенок сосал грудь, засыпал. Тогда заговорили шепотом. Вера еще ничего не знала о судьбе Синькова и Воробьева, и Алексей решил, что расскажет все подробно позже, когда она окрепнет.

Военком снабдил Алексея свертком.

— Немножко трофеев… для жены, — сказал он, довольно улыбаясь.

В свертке оказались давно не виданные вещи: какао, шоколад, сгущенное молоко. Все это было в незначительном количестве, но Настя обрадовалась подарку совсем по-детски и немедленно принялась варить какао. Вера шепнула несколько слов золовке, и Настя сейчас же исчезла, сильно хлопнув выходной дверью.

Алексей смотрел на жену, осторожно глотавшую горячее какао, и думал, что ей и ребенку нужно хорошее питание, но сейчас он не в состоянии обеспечить им даже самое необходимое. Он и его товарищи победили, они сохранили за собой этот прекрасный город, то это еще не все…

С большой силой он осознал, что стоит не в конце, а в начале пути, и при этом почувствовал, что мирные победы, которые создадут довольство и укрепят мир, будут волновать его не меньше, чем победы на фронте.

Настя вернулась не скоро и из-за дверей позвала Алексея. Голос ее был неверен. Алексей вскочил с кресла. Вера насторожилась, но ребенок сейчас же отвлек ее внимание. Лицо Насти было искажено испугом. Алексей взял сестру под руку и быстро повел в кабинет.

— Застрелилась… Елена Викторовна. Дверь взломали…

Алексей быстро взбежал по лестнице на седьмой этаж.

Мастерская художника уже была полна народу. Врач и милиционер составляли акт.

Белое покрывало было наброшено на тело умершей. Только пальцы необычайно красивой руки, которую не удавалось уложить на груди, были видны из-под края простыни. У тахты на стуле сидела Маргарита. По лицу ее текли искренние слезы. Она была уверена, что Елена Викторовна не пережила провала Юденича.

— Ни с того ни с сего, — сказал Алексею управдом, бывший старший дворник Иван Васильевич.

Алексей сбежал вниз. Он приказал Насте ничего не говорить о случившемся Вере. Это его вызывали к телефону управдома из штаба.

— Что-нибудь с Еленой Викторовной? — были первые слова Веры.

— Д-да, — ответил ошеломленный Алексей.

— Если б я не была в таком состоянии, я бы помогла ей, — сказала Вера и отвернулась на минуту к стене.

Долго никто не мог прервать молчание.

Но ребенок смешно дрыгнул ножкой, расправил и сжал кулачок, и они оба склонились над ним, как склонились бы над своим будущим, знак которого был бы положен между ними.

Загремел телефонный звонок, и Настя сообщила, что военком просил ее передать Алексею, что заседание в штабе будет завтра вечером и до тех пор он совершенно свободен.

1934–1957 гг.

Ленинград — Алма-Ата — Ленинград

Оглавление

? Часть первая ДОМ НА КРЮКОВОМ КАНАЛЕ

?   Глава I АРЕСТ

?   Глава II НОВЫЙ ХОЗЯИН СТАРОГО ДВОРЦА

?   Глава III ДОКУКИНО

?   Глава IV И ЕЩЕ ДОКУКИНО

?   Глава V О КНИГАХ

?   Глава VI ДОМ НА КРЮКОВОМ КАНАЛЕ

?   Глава VII ПЫЛЬ

?   Глава VIII «ГОСТЬ ИЗ КАЗЕННОГО ДОМУ»

?   Глава IX ПРАВДА

?   Глава X ЛЮБОВЬ ПОРУЧИКА ВОРОБЬЕВА

?   Глава XI ФИЗКУЛЬТУРНЫЙ КОВРИК

?   Глава XII ИВАНЫЧ

?   Глава XIII О НЕКОТОРЫХ ЛЮДЯХ ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА

?   Глава XIV ПЬЯНАЯ УЛИЦА

?   Глава XV НОЧЬ ВОСЕМНАДЦАТОГО ГОДА

?   Глава XVI РАНТОВЫЕ ГВОЗДИ

?   Глава XVII УГЛОВАЯ КОМНАТА

?   Глава XVIII МЕЖДУ «БЕЛЫМ КРЕСТОМ» И «ПРОДАМЕТОМ»

?   Глава XIX ПРИВАТ-ДОЦЕНТ ОСТРЕЦОВ

?   Глава XX В КАЗАРМЕ БОЕВОЙ ДЕНЬ

?   Глава XXI ГУДКИ

? Часть вторая ВОРОНИЙ ГРАЙ

?   Глава I ЦИРК ЧИНИЗЕЛЛИ

?   Глава II ВЕРОЧКА

?   Глава III ГИМНАЗИЧЕСКИЙ КОТИЛЬОН

?   Глава IV ДВЕ НЕНАВИСТИ

• Предыдущая
• 142/143
• Следующая