Лицом к лицу - Лебеденко Александр Гервасьевич - Страница 29

• Предыдущая
• 29/143
• Следующая

— Скоро не будут брать.

— Будут. Женщины хотят нравиться не только офицерам, но и комиссарам.

— Вы думаете?

— А вы как думаете? — Он противно захихикал. — Только с рантовыми гвоздями гораздо хуже. Я хотел с вами говорить. — Он перешел на шепот. Он совсем наклонился к Анастасии Григорьевне. — У вас есть связи с заграницей…

— Никаких, никаких, Тихон Порфирьевич. Это вам насплетничали. Наверное, Ленка… Какие могут быть связи?

— Ну какие-нибудь… завалящие… Послов для этого не надо… Привезти партию гвоздей…

— Не знаю, не знаю, — волновалась Анастасия Григорьевна.

— Вам привозят пудру Коти. Духи у вас, — он взял пузырек со стола, — Амбре антике, — прочел он по буквам.

— Амбр антик.

— Ну, все равно… А впрочем, как? Что значит? Наверное, древние пахли иначе. Почему это — чулки, туфли можно… — Анастасия Григорьевна спрятала ноги под стул, — а гвозди нельзя? Попросите небольшую партию рантовых гвоздей. Мелочь.

— Не знаю, не знаю.

— Иначе придется бросить мужскую обувь. Кстати, вы слышали? Казариновы исчезли… И как долго никто не знал.

— Настя рассказывала Лене… Но куда?

— Или на восток, или на запад…

— Все бегут, все бегут. Не знаю, не знаю, что лучше.

— Верьте мне, — постучал в грудь Тихон Порфирьевич, — здесь уже все было, а там еще все будет.

— Правда? — умиленно смотрела на Шипунова Демьянова.

На самом деле Анастасия Григорьевна была потрясена исчезновением генеральской семьи. В такой момент покинуть город, квартиру… Но, по-видимому, Казариновы знали, что делали. С другой стороны, становилось невозможно существовать. Если бы не ее предприимчивость, дети бы уже голодали. Это надоумил ее Шипунов — незаметное, полупрезираемое прежде существо, какой-то фельдшер на побегушках у ее покойного мужа. Но именно теперь этот фельдшер внезапно развернулся. У него оказались такие полезные знакомства. Он рыскал по городу, мог все достать и знал все цены. Он не всегда опрятен, надоедлив… Но, господи, чего не вытерпишь в этой жизни. Эту истину Анастасия Григорьевна усвоила уже давно и очень крепко. Жизненный путь не усеян розами.

— Можно? — раздался за дверью голос Воробьева.

Анастасия Григорьевна застегнула ворот пеньюара.

— Это вы, Леонид Викторович?

Воробьев и Синьков показались в дверях, но, увидев Шипунова, остановились.

— Ну, словом, мы у вас в гостиной…

— Я только приведу себя в порядок. И потом дела, дела…

— О, вы — деловая женщина.

— Тихон Порфирьевич, смывайтесь. Я научилась вашему жаргону… О ужас!

— Не забудьте гвозди… Рантовые гвозди.

В гостиной две сестры Поплавские кружились на месте, взявшись за руки. Братья Ветровы листали изученные до застежек семейные альбомы. Маргарита лениво перебирала ноты, разговаривая с Воробьевым.

Анастасия Григорьевна в лорнет осмотрела комнату.

— Дети, на дворе холодно?

— Лютый мороз, — запрыгал на месте Петр, дуя в сжатые кулаки. — Надень боты.

— А вы что будете делать?

— Только не карты, — взмолилась Маргарита.

— Будем танцевать, — предложила Поплавская.

— Найдем дело, — успокоил Анастасию Григорьевну Синьков. — Скучать не будем.

— Ах, если бы я могла половину моих дел передать кому-нибудь. Но, видимо, теперь — пора деловых женщин…

— Мы все рады работать, — вставил Воробьев. — «Товарищи» не дают.

— А вы к ним обращались? — спросил вдруг Олег Ветров.

— И не подумаю.

— Олег, заткнись, — вскрикнула Маргарита.

— Марго…

— Теперь все так, мама.

— Ты дочь профессора…

— То, что «товарищи» могут предложить, мы и сами найдем. В порту бочки катать? Снег чистить?

— Полезнее железки, — сказал Игорь Ветров.

Воробьев шагнул к близнецам, остановился и отошел к окну.

— Леонид Викторович, можно вас на минуту для конфиденциальной беседы?

Анастасия Григорьевна отвела Воробьева в переднюю. Они сели на стульях у трюмо, близко друг к другу.

— Вы опять исчезали?

— Да, около двух недель.

— Маргарита говорила, с удачей?

— Относительно…

— Леонид Викторович, я вам как-то говорила о моей мастерской. Я этим кормлюсь сейчас. Поддерживаю детей… Ах! Этот страх за каждый день!

— Перемелется, Анастасия Григорьевна, — взяв ее за руку, механически и смущенно утешал Воробьев. — Не могут же большевики держаться дольше весны.

— Говорили — две недели… — не отнимая руки, тосковала Анастасия Григорьевна.

— Да… Но сложилось иначе.

— Слушайте, Леонид Викторович, мне нужны гвозди.

— Гвозди? Какие?

— Рантовые, что ли. Словом, сапожные. Такие, каких здесь не делают.

— Ах, вот что, — понял Воробьев. Он помолчал. — Не знаю, Анастасия Григорьевна. У меня такое ощущение, что это был наш последний рейс.

— Но ведь вы даже на аэроплане умудрялись…

— Да, в октябре — ноябре… Тогда у большевиков можно было стащить поезд. Теперь у нас были детские салазки… И нас плохо принимали… В Гельсингфорсе вместо наших друзей мы встретили Чека и Совнарком. Проще говоря, мы едва унесли ноги. — Лицо Воробьева стало хмурым. — Может быть, можно купить здесь, за валюту.

— За валюту? Я спрошу…

— Единственно, что могу предложить, — встал Воробьев.

Анастасия Григорьевна у зеркала пудрила нос и под глазами.

— Все дети, дети…

Дети между тем расшалились. Петр гремел на гитаре «Трубачей», наступая на сестер Поплавских. Синьков гонялся вокруг стола за Маргаритой.

Увидев Анастасию Григорьевну, все притихли.

— Петр, Маргарита. Ст?ит мне на порог, вы чувствуете себя на танцульке. Смотрите — Олег и Игорь, они всегда держат себя с достоинством.

— На то они большевики.

— Выходит, большевики воспитаннее.

— Вы каждый день ходите к большевикам? — дурашливо спросила Маргарита. — Что они там делают?

— Преимущественно учатся, — ответил Игорь.

— Чистить карманы, — брезгливо обронил Синьков.

— По статистике уголовного розыска, это сейчас делают преимущественно бывшие офицеры, — сказал Олег. — А большевики учатся управлять государством.

Воробьев взлетел со стула:

— Вы… молодой человек… Не следует злоупотреблять терпением.

— Леонид Викторович, — удержала его за рукав Анастасия Григорьевна. — Он ведь не серьезно… И потом — нужно быть терпимым.

— Конечно, терпение, — злобно прошептал Воробьев. — Мы мастера терпеть… Доказательства налицо.

— Да. Нужно было вешать вовремя, — тяжело дышал Синьков.

— Вешали. Но всех не перевешали бы, — спокойно заметил Игорь.

— А вы не дразните, — рассердилась Анастасия Григорьевна. — Я вас перехвалила. Вы ведь для курьеза большевики.

— Черт их знает. Может, они по ночам с обысками ходят.

— Ходим, — так же спокойно сказал Олег.

— Ну, это черт знает что! — Воробьев швырнул стул в угол. — Анастасия Григорьевна, берегитесь этих друзей. Они и к вам придут…

— К знакомым и родным не посылают, — деловито возразил Олег.

— Слышали? Только из уважения к вам я сдерживаюсь. А то бы пересчитали ступеньки…

— Мясник, — обронил Игорь и уткнулся в альбом.

Воробьев стукнул дверью и вышел.

Ветровы, развернув по альбому, сидели, как будто ничего не случилось.

Раздраженный столкновением с Ветровым, Воробьев направился к центру города. На Стремянной в одном из серых, до зевоты скучных домов, какие составляют основную массу старого Петрограда, во втором дворе он потянул черную ручку звонка николаевских времен.

— Здесь проживает господин Август Спурре? Я от его знакомых из Гельсингфорса.

Старая женщина, утиравшая руки грязным передником, отступила, пропуская Воробьева в темную и сырую, как погреб, переднюю.

Если господин Август Спурре не совсем походил на шар, то он во всяком случае успешно стремился к этой совершенной форме. На безбровом, безусом розовом лице быстро мигали маленькие глазки с розовыми кроличьими веками, пухлые губы выдавали сладострастность натуры, а короткие пальцы — любовь к деньгам и чревоугодию.

• Предыдущая
• 29/143
• Следующая