Вице-император. Лорис-Меликов - Холмогорова Елена Сергеевна - Страница 23
- Предыдущая
- 23/120
- Следующая
Тут он, конечно, прав. Кавказская армия – лучшее, что есть в России, а управиться с горцами вот уж сколько лет не может. Солдаты наши – те же крепостные, только вместо помещика на двадцать пять лет отданы во владение офицерам. А кончит срок службы – и назад, в крестьянство ходу нет: дома его все забыли и не ждут, сил и навыка вести хозяйство уже нет. Потому и сбегают на службу к черкесам или к тому же Шамилю, и воюют, в общем-то, спустя рукава. В армии определенно что-то надо менять, это даже ротмистру видно. Не видно, правда, как менять и на что.
В этом споре едва ли не до утра Лорис-Меликов потерпел сокрушительное поражение. Аргументов у его честного патриотического сердца против доводов свободного и здравого ума не нашлось, он захлебывался то в возмущении, то в досаде на себя, на недостаток знаний своих и в спальню ушел с душою смятенной и растревоженной.
А в понедельник, 19 ноября 1851 года, началась новая жизнь. В 4 часа, по завершении всех дел, Лорис-Меликов немало озадачил господ адъютантов, сказавшись нездоровым для участия в кутеже. Вид у него при этом был совершенно здоровый, но глаза куда-то убегали от прямого взгляда, будто где-то там, за пределами веселой компании, его ждали. Александр сразу догадался, в чем дело:
– А-а, мальчика ждет нечто романтическое и таинственное.
– Н-ну, что-то в этом роде, – так уклончивым намеком отвертелся Лорис от объяснений и распрощался.
Можно себе представить, какой дружный хохот вызвала бы истинная причина нынешнего отказа – ротмистру не терпелось читать и читать Альфиери. Ему самому, признаться, была несколько удивительна новая страсть, но ничего поделать с собою он не мог, неведомая сила волокла к заложенной странице, и хоть тут тресни.
Ненависть Альфиери к прусскому военному образцу помирила муштрованного гвардейца с вольным итальянским поэтом, заодно и урок преподала – читая, не выхватывать куски из середины. После описаний нравов двора Фридриха II понятней стала нетерпимость к русским крепостным порядкам. И острая тоска возникла: где-то за морями, за горами, за зелеными долами живут себе свободные граждане в свободных государствах, а нам, бедолагам, век вековать под тиранией. Каждый царь и заведенный порядок в его правление кажутся вечными и незыблемыми. Мы ведь знаем историю, а из нее то, что никогда следующий правитель не повторяет своего предшественника, но, живя изо дня в день со скукой и однообразием при предшественнике, мы смиряемся с видимой вечностью его установлений.
Лорис-Меликов, затянутый жестким мундиром и строгими правилами двора Кавказского наместника, завидовал личной свободе итальянского поэта. Но в книге и путь был указан к свободе. Упорный труд над самим собою и безоглядная, беспощадная смелость в самооценке. Тут было над чем задуматься.
С книги Альфиери начался глубокий читательский запой, который продлится теперь на всю оставшуюся жизнь. Даже утро 12 декабря 1888 года начнется свежим номером «Вестника Европы».
Но до него ровно 37 лет. А пока на календаре 8 декабря 1851 года. В этот день, как всегда, в 7 утра ротмистр Лорис-Меликов явился во дворец наместника.
Весь Тифлис бурлил в ожидании великого события. Из крепости Воздвиженской сегодня должны доставить известного разбойника Хаджи-Мурата, который предался в руки командира Куринского полка полковника князя Семена Михайловича Воронцова – сына Кавказского наместника. Едва Лорис-Меликов переступил порог адъютантской, его тут же вызвали к светлейшему князю.
Михаил Семенович, еще в халате, пил утренний кофе и находился в остром возбуждении, тут же передавшемся и вошедшему.
– Ну, друг любезный, твой план, как видишь, исполняется. Поздравляю. Хотя, признаться честно, не очень-то я верю этому сорвиголове.
– Полагаю, ваша светлость, и он едва ли нам доверяет больше.
Князь усмехнулся:
– Но пока – он с нами. Шамиль держит в плену его семью, и я еще не пришел к выводу, насколько это обстоятельство нам выгодно.
– Похоже, Шамиль нас перехитрил. Пока над его матерью, женой и сыновьями занесен нож, Хаджи-Мурат едва ли рискнет пойти на открытые действия. Тем не менее то, что он у нас, уже хорошо. Надо пытаться выкупить или выкрасть его семью.
– Да уж, неплохо бы, да только едва ли что из этого получится. Я готов отдать ему всех пленных, которые у нас содержатся. Только сомневаюсь, что Шамиль захочет их за такую цену принять. Так или иначе все заботы о Хаджи-Мурате поручаю тебе. Жить он пока будет у подполковника князя Тарханова, а дни с ним будешь проводить ты. Глаз с него не спускать, обо всех его желаниях и капризах доносить мне. Впрочем, что это я тебя, друг любезный, учу?
К полудню под большим казачьим конвоем во дворец наместника был доставлен Хаджи-Мурат с пятью своими верными нукерами.
Тифлис вмиг стряхнул с себя провинциальную спячку. В неурочный час дома по Головинскому проспекту стали вдруг наполняться прошеными и непрошеными визитерами. Но мало кто мог усидеть в гостиной – всем не терпелось подышать свежим декабрьским воздухом на балконе.
И к наместнику оказались в этот субботний день самые неотложные дела, почитай, у всей тифлисской аристократии – князей Чавчавадзе, Эристовых, Дадиани, Орбелиани, Аргутинских-Долгоруковых…
Но в кабинет к светлейшему князю никто не торопился. Все смиренно ожидали в приемной, набились в адъютантскую комнату, дым стоял коромыслом, и часам к одиннадцати сами адъютанты еле держались на ногах от усталости. Эскорт со знатным пленником едва пересек Куру, а волны всеобщего ажиотажа с галерей и балконов достигли дворца.
– «По улицам слона водили…» – прокомментировал Дондуков-Корсаков.
– «…Как видно напоказ…» – в тон ему доцитировал Крылова Лорис, и напряжение разрядилось.
Это ведь кому праздник и обольщение любопытства, а кому – тяжкий труд. Ротмистр Лорис-Меликов немало имел дела с горцами разных рангов, был удачлив в доверительных с ними отношениях даже спустя всего какой-нибудь час после встречи в бою. Он умел гасить ненависть ласковым, вкрадчивым тоном, тонкой лестью отважному противнику. Но тут все заведомо казалось сложнее.
Все стихло и все стихли, только поступь подбитых стальными подковками казачьих сапог и бронзовый звон шпор обозначили присутствие долгожданного Хаджи-Мурата. Впрочем, его-то шаги в мягких чувяках были неслышны, как у тигра. И так же тихи были его нукеры. Они молча встали вдоль стены в свирепом напряжении, готовые броситься с кинжалом на любого, кого укажет быстрый и хищный взгляд хозяина. Только бровью поведи.
Нет, не поводил бровью Хаджи-Мурат. Он был угрюм, замкнут в себе, и только чуть подрагивающие ноздри выдавали, что и он волнуется перед встречей с сердарем – повелителем всего Кавказа.
Хаджи-Мурат ростом оказался невысок, а хромота делала его как бы еще ниже. Но и при искалеченной левой ноге был он пружинист и гибок. От него исходила мощная воля и достоинство человека, смолоду привыкшего к беспрекословному подчинению любому слову своему. Даже странно, что целых двенадцать лет этот вождь аварцев служил Шамилю, а до того – нашим генералам.
Конвойную команду возглавлял гевальдигер – начальник полицейской части – Кавказской армии подполковник князь Роман Дмитриевич Тарханов 2-й. И прежде чем впустили к светлейшему князю Хаджи-Мурата, к Воронцову вызвали Тарханова и Лорис-Меликова. Тарханов, пришел в восхищение выдержкой светлейшего князя, сурового и торжественного, от наметанного же глаза Лорис-Меликова не укрылось, что Михаил Семенович волнуется, пожалуй, не меньше его самого. Переводить беседу с Хаджи-Муратом Воронцов поручил Тарханову. Еще раз обговорили условия содержания пленника и его нукеров. Только после этого приглашен был в кабинет наместника Хаджи-Мурат.
Встреча эта великолепно описана Львом Толстым, лишь в одной мелочи из корысти художественной, а потому правой, писатель позволил себе легкое отступление от истины. В том месте, где Хаджи-Мурат доказывает былую свою верность русскому престолу и готовность служить ему и в 1839 году, если б не оклеветал его перед генералом Клюгенау кровный враг Хаджи-Мурата Ахмет-хан, Воронцов отвечает ему: «Знаю, знаю», но от себя Лев Николаевич в скобках добавляет: «Хотя он если знал, то давно забыл все это». До перехода Хаджи-Мурата в расположение Куринского полка – едва ли знал, а уж не помнил – тут и сомневаться нечего. Но к 8 декабря – заставил напомнить себе. Того же Лорис-Меликова, который все эти дни собирал все сведения об аварском вожде, какие только можно добыть. Зато образ престарелого русского вельможи, равнодушного решительно ко всему, что не касается его гаснущего здоровья и не подверженного никаким недугам честолюбия, из этого легкого мазка освещается весь, как лицо рембрандтовского персонажа в отсвете неизображенной свечи.
- Предыдущая
- 23/120
- Следующая
