Страх и отвращение предвыборной гонки – 72 - Томпсон Хантер С. - Страница 13

• Предыдущая
• 13/116
• Следующая

Так что я не слишком первозбудился, получив приглашение провести час наедине с Ричардом Никсоном. В конце концов, он был Прирожденным Неудачником, и даже если каким-то образом ему удалось бы выдвинуться на пост президента от Республиканской партии, я полагал, что у него не было ни малейшего шанса победить на выборах Линдона Джонсона.

Как и все остальные в том году, я грешил тем, что воспринимал кампанию Маккарти как заведомо обреченное на провал упражнение в тщетном благородстве. Мы много говорили об этом — не только в баре «Вэйфеарер», но и в баре «Холидэй Инн», где остановился Никсон, — и заключение прессы было таково, что единственным республиканцем, который мог победить Джонсона, был Нельсон Рокфеллер… А единственным другим потенциальным победителем был Бобби Кеннеди, который уже четко дал понять — как публично, так и в частном порядке, — что он определенно не собирается выдвигаться на пост президента в 1968 году.

Я вспоминал все это, когда снова мчался на большом зеленом «ягуаре» по 93-й магистрали четыре года спустя, чтобы освещать еще одни из этих чудных предварительных выборов в Нью-Гэмпшире. Электорат в этом штате, как известно, порочен и непредсказуем. Например, в 1964-м именно грандиозная победа на предварительных выборах в Нью-Гэмпшире позволила паровому катку Генри Лоджа начать бурный старт… А в 1968-м Джин Маккарти проснулся утром в день выборов и прочитал в газетах о том, что опросы последней минуты почти единодушно давали ему от шести до восьми процентов голосов… И, я думаю, даже он был ошеломлен, когда, проснувшись 24 часа спустя, узнал, что финишировал с 42 процентами.

Странные здесь края… Судя по всему, Нью-Гэмпшир и Вермонт — это своего рода ответ Востока на Колорадо и Нью-Мексико. Одинокие холмы, проселочные дороги и старые дома, где люди живут сами по себе. Замкнутость старожилов, заботящихся о неприкосновенности своей частной жизни и придерживающихся суровой политики правого крыла, странным образом сочетается с замкнутостью новоприбывших молодых маргиналов и бывших левых активистов — таких, как Энди Копкайнд и Рэй Манго, соучредитель Информационного агентства освобождения. Эти люди активно перебираются сюда с конца 1960-х. Автостопщики, которых вы видите на этих узких пересекающихся шоссе, похожи на людей, которых можно встретить на дорогах вокруг Боулдера и Аспена или Таоса.

Девушка, которая едет со мной сегодня вечером, ищет старого друга, переехавшего из Бостона и живущего сейчас, по ее словам, в курятнике, в своего рода неформальной коммуне возле Гринвилля. На улице пять или шесть градусов выше нуля, а у нее нет даже одеяла или спального мешка, но это не слишком ее тревожит. «Я думаю, это звучит безумно, — объясняет она. — Мы даже не спим вместе. Он просто друг. Но я счастлива, когда нахожусь с ним, потому что он заставляет меня чувствовать себя собой».

«Господи, — подумал я. — Мы породили целое поколение абсолютно безнадежных калек. Ей 22, у нее степень по журналистике, полученная в Бостонском университете, и вот — спустя полгода после выпуска — она обреченно и путано рассказывает о том, что мечтает провести несколько ночей в замерзшем курятнике с каким-то бедным ублюдком, который даже не знает о том, что она приедет».

«Необходимость любить себя» — это понятие в эпоху ЛСД впало в немилость, но тогда никто не догадывался, что этот эксперимент может обернуться такого рода похмельем: целой субкультурой испуганных неучей, не верящих ни во что.

Девушку не интересовало, что я направлялся в Манчестер, чтобы несколько дней наблюдать за кампанией Макговерна. В ее планы не входило голосовать на каких-либо выборах вообще — за президента или кого-либо еще.

Она пыталась быть вежливой, но через две-три минуты стало очевидно, что она не понимает, о чем я, черт возьми, говорю, и что ее это совершенно не заботит. Это скучно; просто очередные сомнительные махинации в мире, полном уродов, которые начинают крутиться вокруг тебя, стоит прекратить движение.

Таких, как ее экс-бойфренд. Сначала он все время был только обкурен, но теперь стал колоться герычем и вести себя как сумасшедший. Он мог позвонить и сказать, что уже едет к ней, а потом не появляться три дня, к тому же у него совершенно сорвало крышу, и он орал на нее без всякого повода.

«Это уже перебор», — сказала она. Она любила его, но этого парня, казалось, уносило прочь. Мы остановились в Мальборо купить пончиков, и я увидел, что она плачет, и почувствовал себя чудовищем, потому что до этого довольно жестко высказался на тему всех этих «джанки», «психов» и «обреченных фриков».

После того как вам дали возможность десять лет вести распутную жизнь, как какому-нибудь королю хулиганов, вы склонны то и дело забывать, что около половины людей, которых вы встречаете, живут от одного дня до другого в состоянии такого страха и неопределенности, что примерно половину своего времени искренне сомневаются в собственной вменяемости.

Эти люди не должны обременять себя тяжкими раздумьями о политике. Они не готовы к этому. Их лодки так раскачиваются, что все, чего они хотят, — это выровнять курс и избежать следующего кошмара.

Та девушка, которую я вез до курятника, была как раз из таких людей. Она пребывала в ужасе почти от всего, в том числе и от меня, и это выводило из равновесия.

Мы никак не могли найти коммуну. Указания были слишком расплывчатыми. «Поехать на тот тусклый желтый свет, затем направо у большого дерева… Добраться до развилки, а затем затормозить у того места, где дорога блестит…»

Через два часа этих поисков я почти осатанел. Мы безуспешно мотались туда-сюда по одним и тем же проселочным дорогам… Но в конце концов мы нашли его — очень мирного вида местечко на холме в лесу. Она зашла внутрь главного здания, затем вернулась и сказала мне, что все в порядке.

Я пожал плечами… Мне было немного грустно, потому что я чувствовал, что на самом деле все не в порядке. Мне очень хотелось взять ее с собой в Манчестер, но я понимал, что это только усложнит жизнь нам обоим… Зарегистрироваться в «Вэйфеарер» в 3:30, затем встать в семь на завтрак и на целый день засесть в автобус для прессы, чтобы наблюдать, как Макговерн пожимает людям руки у заводских ворот.

Смогла бы она выдержать это безумие? Наверное, нет. И даже если бы смогла, зачем так поступать? Политическая кампания — тщательно выверенный обряд, где не приветствуется ничего странного. Я и сам по себе доставляю достаточно неприятностей. Они не потерпят, если я нарисуюсь там с нервной нимфеткой-блондинкой, которая думает, что политика — это какая-то игра, в которую играют старики, что-то типа бриджа.

Нет, так бы я никогда не поступил. Но на пути в Манчестер, пока я вел машину, как зомби, мне пришло в голову, что, может быть, я не совсем в здравом уме, как всегда думал. Все-таки странно представлять себе человека, который, находясь в здравом уме и твердой памяти, покинул свой мирный дом в горах Колорадо и в исступлении, словно какой-то наэлектризованный гриф-индейка, полетел в дальние края, чтобы, как над куском мяса, три или четыре дня кружить над самыми гнусными районами Новой Англии, наблюдая за другим человеком, утверждающим, будто он хочет стать президентом, и смущающим множество других людей, заставляя их на рассвете пожимать ему руку у заводских ворот.

Ранее тем вечером в Кембридже — за обедом в фальшивом мексиканском ресторане, которым управляют итальянские наркоманы, — несколько человек спросили меня, почему я трачу свое время на «такую ерунду»: Макговерна, Маски, Линдси или даже Джина Маккарти. Я только что вернулся, проведя долгий день на Массачусетском форуме радикал-либералов в Вустере, заявленном как встреча в масштабе штата, на которой предстояло решить, какого кандидата от Демократической партии поддержать на предварительных выборах в Массачусетсе 25 апреля.

• Предыдущая
• 13/116
• Следующая