За Дунаем - Цаголов Василий Македонович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/91
• Следующая

Бросив на землю хордзен, он опустился на корточки, положил на колени бурку. Аул расположился на выжженном солнцем склоне. Только сакли Дзанхота и Царая стояли на узкой площадке у самого обрыва. С того места, где сидел Царай, виднелись дворики, над аулом стоял терпкий кизячный дым. Хотя лес был рядом, на северных склонах гор, а все же горцы предпочитали топить кизяком, который заготавливали летом.

Наконец появился Тарко. Он сбежал по тропинке и остановился перед Цараем, который смотрел на него снизу вверх.

—      Ничего на свете так не люблю, как наши горы... Правда, еще квас мне нравится и свежая баранина в чужом доме. И горячий кукурузный чурек с парным молоком, и еще — пироги с мясом...

Не' выдержав болтовни, Царай прервал его:

—      Может, ты останешься дома?

—      Я?! Ты это сказал мне? — Тарко оглянулся.

—      Разве нас здесь трое? — спросил в свою очередь Царай.

Тарко присел рядом с Цараем и тихо, но внятно проговорил ему на ухо:

—      Гость Хамицаевых был гостем аула,— Тарко откинулся назад и посмотрел себе под ноги.— Если его схватят волки, то позор падет и на меня. Разве это не так?

На лице Царая появилась улыбка, он кивнул головой.

—      Спасибо, Тарко. Мы найдем его и скажем, что ему грозит опасность. Идем, время дорого.

Впереди пошел Царай, за ним Тарко...

7

После мучительного раздумья Бабу остался с Кайтуком. Он побоялся сделать шаг, который бы отдалил его от родимого края. Уйти за перевал, значит, ничего и никогда не услышать о своем ауле, матери, брате, не видеть родные места.

Оставшись в Дигории, Бабу надеялся иногда наведываться домой. Правда, это, наверное, будет не так скоро, когда успокоятся власти и перестанут охотиться за ним. Кто знает, скоро ли наступит этот день. Но Бабу может терпеть. В детстве он ушел с чабанами в горы и, отстав от них, заблудился. Три дня и две ночи мальчик провел один, голодный, даже воды не было. Но он ни разу не заплакал, сам пришел на стоянку. Его накормили и тут же отшлепали, чтобы в другой раз не случилось подобного.

... Бабу сидел на камне и с высоты смотрел вниз, туда, где грохотала речка, где аул затерялся в расщелинах скал. Нет, он не забудет Дзанхота и Царая. Конечно, они поступили по обычаям, завещанным отцами. Но никто бы не осудил Хамицаевых, не пошли Дзанхот племянника в Тулатово. Высокую честь оказали ему Хамицаевы.

Солнце припекало спину, Бабу натянул на затылок широкополую войлочную шляпу. Вокруг раскинулся ковер разнотравья. Напротив крутой, почти отвесный, лесистый склон. Природа как бы нарочно сделала так: лес рядом, а взять его нельзя. Выше леса — заснеженные скалы, за ними вершина, покрытая чабанской шапкой из белой овчины.

К Бабу приблизился Кайтук. Он не сразу дотронулся до его плеча, не хотел прерывать думы нового товарища. Наконец Кайтук мягко проговорил:

—      Пора, брат мой!

Бабу оглянулся, и Кайтук увидел в его глазах грусть. Он тоже первое время тосковал по дому, сердце не находило покоя, и, чтобы забыться, он без устали ходил по горам. Потом как-то сразу смирился. Наступила осень, и в заботах о себе отодвинулись мысли о близких. Кайтук понимал товарища. Тот, кто уходит в абреки, теряет связь с людьми, умирает вдали от дома. А ведь уходят в абреки не по своей воле. Таких безумцев мать редко родит.

Доверчиво улыбнувшись Кайтуку, Бабу встал, так тряхнул головой, что шляпа свалилась набок.

—      Сердце плачет, Кайтук... Но ты верь мне: в руки пристава не отдамся. Будем вместе! Теперь мы с тобой братья... Веди меня, я верю тебе, Кайтук. Только прошу об одном: погибну — похорони в горах. Не забудь только сообщить братьям, пусть придут ко мне, простятся...

Мужчины крепко стиснули друг другу руки и одновременно повернулись к ожидавшему их Созо.

Им предстояло пройти по крутому склону, потом, спустившись по нему, укрыться в скалах, дождаться темноты, чтобы незамеченными выйти из ущелья. Кайтук шел легко и быстро, казалось, вот-вот пустится в пляс. И у Бабу такая походка: энергичная, шаг пружинист. В такт шагу размахивал руками, сильно сгибая их в локтях. Только один раз оглянулся, чтобы сказать:

—      Ты, Бабу, идешь неслышно, словно зверь. Какой из человека абрек,. если за версту слышен его шаг.

Бабу не ответил. Его все еще занимали невеселые мысли о будущем. Как он ни старался не думать, а все же в голову лезло настойчивое: «Теперь ты бездомный волк».

Неожиданно Кайтук остановился в кустах, тихо проговорил:

—      Дальше не пойдем, дождемся темноты...

Приподнявшись на носках, Кайтук посмотрел на дорогу, которая шла рядом, шагах в двадцати от того места, где они укрылись. Бабу узнал ее, по ней он пришел в Стур-Дигорию. Недалеко отсюда, за поворотом, родник. Возле него Бабу долго отдыхал, вода ему понравилась, все никак не мог напиться. Она не такая, как в долине. Смотришь в родник и хочется пить, а пьешь — ломит зубы. Бабу почувствовал, что у него высохло во рту, и облизал пересохшие губы.

Отдыхай, Бабу. Не в гости мы идем, силы нам понадобятся еще,- Кайтук улегся, задрав ноги на кусты.

Его примеру последовал Бабу. Забросив руки за голову, он смотрел на небо, голубое, высокое... Из-за утеса всплыло облако, и тень на склоне быстро скользнула вдоль ущелья. Бабу следил до тех пор, пока она не перевалила за хребет, в сторону долины. Провожая ее взглядом, Бабу подумал о предстоящем деле. В первый раз совсем отчетливо представил, на что решился, и стало не по себе.

—      Будет дождь,— заметил Кайтук.

—       Небо чистое,— поддержал разговор Созо.

—      Посмотри, сколько червей повылазило из земли,— ответил Кайтук и укрыл лицо шляпой.

Воробьи тревожно чирикали, взлетая, они тут же ныряли в кусты. С дороги донесся скрип арб. Созо привстал, да рука брата придавила его к земле. Юноша понял, что допустил оплошность. Длинное, смуглое лицо выражало растерянность, уши стали пунцовыми, черные глаза заметались. Бабу присел и, вытянув шею, прислушался.

—      Проехали,— произнес он шепотом.

Кайтук молчал. Он и брату ничего не сказал. Бабу заметил, как сдвинулись его густые брови, ноздри клювообразного носа часто вздрагивали.

—      Идем за добычей в долину, а она рядом,— сказал вполголоса Бабу.

Ему вдруг захотелось услышать чей-нибудь голос, молчание для него стало тягостным.

—      Мы не разбойники,— Кайтук оторвал голову от земли и посмотрел на Бабу.— Волк и тот знает, на кого нападать.— Кайтук сел, сложив руки на коленях, сплюнул сквозь зубы.— Мы в долине отобьем скот у казаков. Они не нашей крови, и бог простит нам этот грех,— Кайтук ухмыльнулся.

Высказавшись, снова улегся и умолк, как бы давая понять, что разговоры на эту тему исчерпаны. Созо почувствовал в голосе брата раздражение, и ему стало неприятно за свой поступок. А ну, заметили бы его с Дороги, что тогда?

8

На лице Тарко играла улыбка, и люди удивлялись: прапорщик Кубатиев грозился посадить иа гауптвахту его и Царая, а он и не думал просить о пощаде. Только один раз на побледневшем вдруг лице сверкнули гневом глаза, когда услышал тихий плач среди женщин, сгрудившихся поодаль. Он узнал по причитанию мать, и резкая боль в сердце пронзила его. Потом он овладел собой и уже без улыбки смотрел на собравшихся, как бы говоря всем своим видом: «Ну, что вам надо здесь, шли бы домой и занимались своими делами, и ты, прапорщик, ничего не добьешься от меня, мы не скажем тебе о Бабу, напрасно кричишь, угрожаешь».

Ну а Царай стоял, опустив плечи, безразличный ко всему. Осунувшееся лицо со впалыми щеками заросло черной щетиной. Он думал о том, что ему не удалось найти Бабу и, наверное, тот блуждает в горах в поисках дороги через перевал.

Помощник пристава Хаджи-Мусса Кубатйев расхаживал взад-вперед. Вдруг он остановился перед Цараем.

—      Тебя я спрашиваю или кого?

Тарко ткнул друга в бок, и тот словно очнулся, перевел взгляд на прапорщика, соображая, чего от него хочет Кубатиев.

• Предыдущая
• 10/91
• Следующая