Выбери любимый жанр

Том 4. Солнце ездит на оленях - Кожевников Алексей Венедиктович - Страница 54

Перейти на страницу:

Изменить размер шрифта:

— Вот вам истопник, и даже с оленями.

Заведующий без малейшей проволочки, наоборот, вприпрыжку показал Коляну печи, пустой сарай для дров, выдал топор, пилу и сказал:

— Жить можешь в кухне. Напарника пилить ищи сам.

— Я буду помогать, я, — вызвалась Ксандра.

— Найдет среди учеников, есть великовозрастные.

— А теперь марш в баню! — шутливо скомандовала Катерина Павловна, подавая Коляну сверток с бельем, мылом, мочалкой.

С этого началась у Коляна новая, чужая жизнь. Мылся он лишь один раз — сделали ванну, когда принимали в больницу с тифом, — а в баню попал впервые. Сначала долго стоял у двери, приглядываясь сквозь плотный, горячий туман, что делают другие. Идти дальше было страшно: баня в глубине, где пар скрывал и потолок, и пол, и стены, представлялась ночным, безбрежным морем. Оглядевшись, присел на скользкую, деревянную скамью, по которой плыла мыльная пена.

— Эй, парень! — окликнул его сосед. — На грязное дрепнулся. Смой!

Колян не понял, чего хотят от него.

— Видишь, пена-то с меня ползет, грязная. Смой, говорю!

Колян принялся сгребать пену рукой на пол.

— Да ты что, русского языка не знаешь, в бане не бывал? — поднял голос сосед, подумав, что разговаривает с лентяем и грязнулей. Чумазый вид Коляна подсказывал именно это.

— Не бывал.

— Где же ты уродился такой?

— Здесь, лопарь.

— Понятно. — Сосед прошлепал к крану, принес шайку горячей воды, без разбавы. — Вот, учись! — и вылил на скамью. — Сам я человек здоровый. Но живу в бараке, трусь незнамо об кого, к шкуре-то к моей всякое пристать могло. А ты садишься на мои обмытки. — И еще вылил шайку. — Теперь можешь спокойно. А вообще ты начал неправильно. Грязь у тебя старая, въелась глубоко — ее сперва надо отпарить. Идем-ка! — взял Коляна за руку, провел в паровое отделение, посадил на полок.

На полкe, устроенном ступенчатой горкой, густо лежали и сидели красные тела, нахлестывая себя березовыми вениками. Беспорядочными волнами, точно вспененная вода в котле под водопадом, гулял жаркий, седой пар. Коляну казалось, что у него от жара вот-вот вспыхнут волосы. Защипало тело, потекли грязные ручейки пота. Он потер рукой плечо. Отмершая кожа скатывалась шариками и жгутиками. Колян вернулся к своему первому соседу.

— Порядок! — похвалил тот. — Теперь намыль мочалку и трись крепче, докрасна.

Что творилось под мочалкой и мыльной пеной, было не видно, а когда Колян обмылся, то закричал от удивления:

— Погляди, погляди! Я совсем другой стал.

— Конечно, другой. Был как чертенок, а стал дитенок, — обрадовал его сосед.

Потом Колян долго разглядывал свое беловато-розовое тело, находил на нем бородавочки, родинки, крапинки, неведомые раньше.

— Не узнаешь? Подменили? — смеялся сосед. — Вот говорят: красота, красота. Она, оказывается, перво-наперво в мыле да в бане. Ты мне сначала головешкой показался, наградила, думаю, матушка дитенка чертовой кожей. А теперь любо поглядеть, твою кожу можно надеть на самую раскрасавицу: не испортит.

Кроме зрительной радости, Колян открыл еще другую — радость чистого, дышащего всеми порами тола.

— Мы думали, ты утонул, — встретила его Катерина Павловна.

— В шайке, — добавила Ксандра и прыснула. — Чего так долго?

— Я как пуд оставил — так легко.

— Не как, а наверняка оставил. Пятнадцать лет собирал грязь-то, такую в один пуд не уложишь, — тараторила Ксандра. — Смыл — и стал заметно тоньше.

Катерина Павловна и Ксандра тоже побывали в бане и теперь с помощью школьной поломойки устанавливали топчаны, зашивали тюфяки, закрывали их простынями. Прошлую ночь, давно не мытые, переспали по-дорожному, на полу. Припав к одному из тюфяков носом, Ксандра сильно потянула в себя запах сена, потом закричала:

— Ой, мама, мамочка! Колян, Колянчик! Понюхайте. Волгой пахнет, Волгой.

Они тоже припали к двум другим тюфякам.

— Верно ведь? Верно? — допытывалась Ксандра.

— Может, и Волгой, — поддержала ее поломойка, русская женщина из Вологды. — Сено-то привозное, далекое. Здесь нет его, не косят.

— И пахнет же! — продолжала восторгаться Ксандра и решила не зашивать свой сенник насовсем, оставить щелочку.

— Мне — тоже, — попросил и Колян.

Сенники зашили, взбили, накрыли простынями, одеялами, в изголовье положили по две подушки. Катерина Павловна радовалась: «Слава богу, при месте. Сжалилась-таки над нами судьба за все наши страдания». И горюнилась: «Сыро, знобко. Протопить бы еще».

Колян побежал за дровами. Протопили, наварили, нажарили что надо и сели ужинать.

— Даже не верится, что опять сидим за настоящим столом, на стульях, с лампой, — приговаривала счастливая Катерина Павловна, — сидим по-людски, без собак.

«Чему радуется?» — удивлялся Колян. Он не испытывал счастья от стола и стула, наоборот, только неудобство: ноги, привыкшие к сидению на полу, хотели согнуться, а их приходилось прямить, и они от этого сильно уставали. С лайкой же поступили совсем бесчеловечно: все в тепле, все едят, а она, бедная, скребется в дверь. Колян так расстроился, что позабыл уроки Катерины Павловны, взял кусок мяса не вилкой, а рукой и кинул за дверь. Лайка поймала его на лету.

— Ко-оля-ан, — сказала раздельно, внушительно Катерина Павловна, — опять руками!.. Давай условимся: мы исполняли ваши порядки, теперь ты исполняй наши. И собаку не надо баловать: она должна знать свое, собачье место.

— Она знает: ее место рядом с хозяином. Вот ее место. — И Колян сдвинулся на краешек, освободив половину стула.

— Грязную дворняжку за стол… Брр!

Хорошо, что Колян не знал, что такое дворняжка, иначе, пожалуй, не простил бы оскорбления, нанесенного Черной Кисточке, отличной оленной лайке.

Вилка с ножом мешали есть, и Колян ушел от стола раньше времени. После ужина Катерина Павловна велела молодежи спать: Ксандре необходим покой, а Коляну надо встать пораньше и привезти дров. Потушив лампу и нырнув под одеяло, Колян расширил в тюфяке незашитую щелочку и припал к ней лицом. Он знал хорошие, вкусные запахи: жареной оленины и рыбы, спелой морошки, но такого, как пахло сено, не встречал. Он вдыхал его так жадно, что затянул в нос сенинку и громко расчихался.

— Колян, ты не спишь? — спросила через стенку Ксандра.

— Нет.

— А что делаешь?

— Нюхаю Волгу.

— Я тоже нюхаю Волгу. Да здесь что, последние остатки: сено-то везли, трясли — выдохлось. А там, когда оно свежее, на покосе, задохнуться, умереть можно.

— Ксандра… — раздался голос матери.

Затихли, уснули. Коляну привиделось во сне, будто он вновь везет Ксандру. И удивительное дело, камни, мох, ветер пахнут Волгой, в речках, озерах, водопадах мчится, плещется, играет не вода, а запах Волги.

Чистое тело в мягкой, теплой постели отдохнуло быстро, на рассвете Колян уже проснулся и уехал за дровами, а к приходу школьников затопил печи. Заведующий сказал ему, что в будущем, когда здание нагреется, можно топить один раз в сутки, лучше по вечерам.

— А что делать днем?

— Возить, готовить дрова.

— Это — утром.

— Найдем дело, не беспокойся, — утешила Коляна Катерина Павловна и через несколько дней, как наладилась правильная топка, посадила его за парту в первый класс, где ученики знали тоже только «А» да «Б». — Учись, старайся. Можно заниматься и сказками, греха в этом нет, но правду про жизнь надо знать обязательно. Правду — в первую очередь.

Ксандра училась отдельно от всех, у матери, у заведующего, одна, по книгам. Такую школу, как в Хибинах, она уже давно прошла на Волге. Иногда Колян подсаживался к ней и просил:

— Почитай! Расскажи!

Ксандра охотно делилась всем, что знала. Не забывала его и Катерина Павловна, занималась с ним дополнительно, кроме школьных уроков. И правда жизни, какую внушали русские, все больше захватывала Коляна, становилась все интересней.

Однажды Ксандра вошла к нему на кухню с раскрытой книгой «Народы России» и сказала: